Мещанство начала ХХ века глазами М.Горького

К началу ХХ века у мещанского сословия в Российской империи, переживавшей рост капитализма, появились многие признаки европейской буржуазии – мелкой, средней и крупной – описанной А.Герценом. При этом отрицательное значение понятия мещанства стало прочно срастаться с определением данного социального слоя, отождествляясь по смыслу с буржуазией, в том числе и в традиционном переводе слова «буржуазия» на русский язык.

Превращение вчерашнего мещанства в сегодняшнюю буржуазию закономерно нашло отражение в общественном сознании. Прогрессивный (с точки зрения уже нового периода капитализма, ставшего реакционным) писатель А.М.Горький в год революции 1905 года в «Заметках о мещанстве» обличает обновленное мещанство.

Писатель в своих взглядах на мещанство проделал сложнейшую эволюцию – от пьесы «Мещане» (1901 года) еще нейтрально-бытового характера, до болезненно двойственного отношения к мещанству в период первой революции. С одной стороны, крайне резкие, политические оценки, с другой, осознание мещанства как мощной доминирующей, но тормозящей эволюцию среды жизни, воплощающейся в таких сложных личностях, как Клим Самгин (огромный неоконченный роман «Жизнь Клима Самгина»), с которым до некоторой степени ассоциируется сам автор. 

Полностью негативная, политическая и этическая оценка мещанства – основного, стабилизирующего слоя общества – с трудом могла быть понята на Западе; и название пьесы Горького по-английски традиционно передается как «Smug Citizens», буквально «Самодовольные, ограниченные, чопорные граждане». Более поздние советские русско-английские словари дают для «мещанства» с отрицательным смыслом слово – Philistinism – «филистерство».[1]

Резко негативное отношение к мещанству в части русского общества революционной поры возникло в значительной мере под влиянием революционных событий 1905 года и ранее, которое несправедливо относят на счет большевистской пропаганды.

Скорее наоборот, так выглядел ответ на мещанскую реакцию, реакцию нового класса буржуазии, встретившую в штыки революцию угнетаемого капиталистами пролетариата. Таково следствие общей оппозиции мещанства революционному движению, как результат прямого антагонизма части русского мещанства, группировавшейся в консервативные охранительные союзы (например, черная сотня), к большевизму.

Вообще к началу ХХ века находит свою нишу нацизм самых разных оттенков (сионизм, антисемитизм, пангерманизм, панславизм, шовинизм), поскольку любой нацизм или расизм является кристаллизацией мышления мещанина капиталистической эпохи. Мещанин нового времени всегда склонен видеть угрозу своей жизни и собственности со стороны «врагов», которых легче искать и найти по национальному, религиозному, культурному или политическому признакам. Поэтому Коллективный Мещанин всегда готов развязать войну, поддержать массовое убийство (в том числе своим молчаливым равнодушием) других народов в войне, лишь бы его имущество и счета не пострадали, а, по возможности, еще и выросли. Таким образом, первая производная от мещанской идеологии лавочников у власти это фашизм. Не имеет значения, государственный фашизм, корпоративный фашизм, национальный или религиозный, - все они имеют один корень – эгоистичного мещанина, тревожного за свое состояние и деньги. Правда, назвав мещанина филистером или буржуа, на западный манер, мы скроем его отвратительное существо «блестящей неопределенностью», каковой, как правило, становится иностранное заимствованное слово. В то время как «мещанин» - это беспощадный диагноз человеку и обществу из таких людей. 

Итак, Максим Горький, 1905 год:

Мещанский «планктон»

«Мещанство – это строй души современного представителя командующих классов. Основные ноты мещанства – уродливо развитое чувство собственности, всегда напряженное желание покоя внутри и вне себя, темный страх пред всем, что так или иначе может вспугнуть этот покой, и настойчивое стремление скорее объяснить себе все, что колеблет установившееся равновесие души, что нарушает привычные взгляды на жизнь и на людей».[2]

«Отвратительное развитие чувства собственности в обществе, построенном на порабощении человека, может быть, объясняется тем, что только деньги как будто дают личности некоторую возможность чувствовать себя свободной и сильной, только деньги могут иногда охранить личность от произвола всесильного чудовища – государства.

Но объяснение – не оправдание. Современное государство создано мещанами для защиты своего имущества – мещане же и дали государству развиться до полного порабощения и искажения личности…»

«Мещанство хотело бы жить спокойно и красиво, не принимая активного участия в этой борьбе» [имеется в виду борьба пролетариата с капиталистами за свои права - ЧВ], «его любимая позиция – мирная жизнь в тылу наиболее сильной армии. Всегда внутренно бессильное, мещанство преклоняется пред грубой внешней силой своего правительства…» [Собственно так и ведет себя «планктон мещанского» капиталистического общества: его едят. Кто выжил, сам начинает поедать другую «мелочь» - ЧВ]

«Этот натиск энергии снизу вверх возбуждает в мещанстве жуткий страх пред жизнью, - в корне своем это страх пред народом, слепой силой которого мещанство выстроило громоздкое, тесное и скучное здание своею благополучия. На тревожной почве этого страха, на предчувствии отмщения у мещан вспыхивают торопливые и грубые попытки оправдать свою роль паразитов на теле народа – тогда мещане становятся Мальтусами, Спенсерами, Ае-Бонами, Ломброзо – имя им легион...»[3]

Ницше – мессия мещан

«Когда мещанство убедилось, что народ не хочет быть гуманным и учение Христа не примиряет рабочего с его ролью раба, навязанной ему государством, - оно почувствовало и гуманизм и религию как излишний балласт в своей тесной, квадратной, маленькой душе, оно захотело освободить себя от этого балласта – отсюда и начался отвратительный процесс разложения мещанской души…»

«Нужно было видеть пьяную радость мещан, когда Ницше[4] громко заговорил о своей ненависти к демократии!

…Им показалось, что вот, наконец, явился некий Геркулес, он очистит авгиевы конюшни мещанской души от серой путаницы понятий, освободит из мелкой и пестрой сети чувствований, которую они так долго, усердно и бездарно плели своими руками, которая связала их взаимно друг друга отрицающими нитями,- “я хочу, но я не должен, я должен, но я не хочу”, - связала и привела в тупик бессильного отчаяния – «я не могу жить». Мещанство немедленно сделало из Ницше идола, заключив всю многообразную душу его в один жуткий крик: «Спасайтесь, как сможете. Мир погибает, ибо идет демократия!»

[под этой фразой вполне мог бы подписаться идеолог национал-социализма, отразившего саму душу мировоззрения лавочников и ростовщиков – Адольф Гитлер. Но это случилось несколько позже, когда империалистическая паразитическая сущность новейшего капитализма мещан проявилась вполне, подготовив одну за другой две мировые войны - ЧВ]

Пределы революционности у мещан

«…Мещанство читало красивые рассказы о смирном русском народе, искренно восхищалось его незлобивым терпением и, спокойно, крепко сидя на его хребте, дало ему лестный титул народа-богоносца…

А в страну медленно входил железной стопой окутанный серыми тучами дыма и пара великий революционер, бесстрастный слуга желтого дьявола, жадного золота, - все разрушающий капитализм...

Мещане, напуганные взрывами революционной борьбы, изнывали в жажде покоя и порядка, готовые подчиниться победителю, предать побежденного и получить за предательство хоть маленький, но всегда лакомый для них кусок власти...

- Терпи! – сказал русскому обществу Достоевский своей речью на открытии памятника Пушкину.

- Самосовершенствуйся! – сказал Толстой и добавил: – Не противься злу насилием!..»

«Восьмидесятые годы были временем полного торжества мещан, и, как всегда, они торжествовали злобно, но скучно и бесцветно. Со слезами восторга прослушали речь Достоевского, и она успокоила их. Терпение ни к чему не обязывало мещан, но его можно было рекомендовать народу. Они, конечно, спокойно сложили бы бессильные, хоть и жадные руки, но совесть – эта накожная болезнь мещанской души – настойчиво указывала на необходимость вооружения народа оружием грамоты, и некая, небольшая часть их видела свое одиночество в стране, где так мало грамотных людей, которые могли бы играть для мещан роли слушателей, собеседников, читателей, потребителей газет, книг и прочих продуктов высшей деятельности мещанского духа.

Мещанин любит философствовать, как лентяй удить рыбу, он любит поговорить и пописать об основных проблемах бытия – занятие, видимо, не налагающее никаких обязанностей к народу и как нельзя более уместное в стране, где десятки миллионов человекоподобных существ в пьяном виде бьют женщин пинками в животы и с удовольствием таскают их за косы, где вечно голодают, где целые деревни гниют в сифилисе, горят, ходят – в виде развлечения – в бой на кулачки друг с другом, при случае опиваются водкой и во всем своем быте обнаруживают какую-то своеобразную юность, которая делает их похожими на первобытных дикарей... Итак – мещане все-таки поняли необходимость увеличить свою армию и взялись за дело…

Раздался успокаивающий и довольный крик – истинно мещанский пароль: “Наше время – не время широких задач!”

И наскоро создали пошлый культ “мелких дел” – воистину мещанский культ. Какая масса лицемерия была вложена в этот культ, и сколько было в нем самообожания! 

…Так вело себя мещанство совестливое, а масса его – жадная и наглая – открыто торжествовала победу грубой силы над честью и разумом, цинично добивая раненых. Она создала из клеветы, грязи и лицемерной угодливости победителю некий форт для защиты своего положения в жизни, в него засели довольно талантливые языкоблуды, навербованные по преимуществу из ренегатов, и дружно принялись заливать клеветой и ложью все, что еще горело в русской жизни…

Власть, подобно Цирцее, превращает человека в животное. Стремление ко власти свойственно только людям ограниченным, только тем, кто не способен понять красоту и великую мудрость внутренней свободы, той свободы, которая не способна подчиняться и не хочет подчинять…»

[мещанский строй капитализма, к их удаче, предоставляет массу возможностей для стяжания богатства и власти. Время мещан! Или полное торжество мещан, точнее, тОржество мещан – ЧВ. И все продолжалось дальше:]

«”Все люди – братья, все равны!” – доказывали ему авторы книжек. А вокруг него стояли исправники, земские начальники, становые, урядники – ели его хлеб, брали с него подати, секли его розгами, а за чтение книжек сначала просто били по зубам, а потом даже начали сажать в тюрьму». [В наше время возможен обратный ход общественного сознания, связанный с массовым оглуплением и отупением мещанского населения с помощью средств массовой информации, а также «с помощью» скудного образования и деградирующей культуры. Вперед! То есть назад, к средневековому сумеречному состоянию общественной психологии, где властвуют мистика, религия и порнография – ЧВ. И далее М.Горький:]

«”Не в силе бог, а в правде!” – утешали его добрые господа, а он, от применения к его спине силы, по неделям сесть не мог…

И он начинал понемногу догадываться, что весь этот механически правильно, но бессмысленно действующий ад создан и приведен в движение ненасытной жадностью тех людей, которые захватили в свои руки власть над всей землей и над человеком и все хотят развить, укрепить эту власть силою золота. Они обезумели от жадности, сами стали глупыми и жалкими рабами своих фабрик и машин, своих векселей и золота, зарвались, запутались в сетях дьявола наживы, как мухи в паутине, и уже не отдают себе отчета – зачем все это им? – и не видят, отупевшие, не могут видеть возможности жить иначе – иной жизнью, красивой, свободной, разумной. Они плывут безвольно, как утопленники, в отвратительном потоке бессмысленной и противной суеты, окутанные едким дымом и запахом человеческого пота, окруженные жадным лязгом железа и стонами людей, которые служат при железе для того, чтобы увеличить золото в карманах мещан,- золото, умертвившее душу мещанина,- золото – металлического бога ограниченных и жалких людей» [Перед нами убийственный портрет современного пореформенного «либерального» мещанства нынешней России. Только написанный почти 110 лет назад - ЧВ]

Капитал – идол мещан

«Капитал, раздевая его тело, превращал человека из раба – хозяина кусочка бесплодной земли – в свободного нищего, из пассивного страдальца, поражавшего мир терпением, в пылкого, упорного борца за свое право быть человеком, а не доходной статьей мещан…

И он начал свою великую борьбу…» [Борьба, к сожалению, для наемного рабочего, не смогла вывести его за пределы условий Собственности. А значит, капитализм, мещанский способ производства вновь и вновь возрождался под новыми вывесками. И так до тех пор, пока капитал и труд не пожрут, не уничтожат друг друга: один – в погоне за сжимающимся прибавочным трудом, другой – в гонке за вечно падающей заработной платой. Для «обитателей» мещанского способа производства, скорее всего, одинаково тяжко быть рабом своей  работы/зарплаты (как наемный рабочий),  или рабом капитала (капиталист не является человеком, а функционирующим капиталом, по выражению К.Маркса). В данном случае труд и капитал – это две стороны одного и того же явления, капитализма в целом – и исчезают с исторической сцены одновременно, потому что переходят в свои противоположности: собственно, «не-труд» и «не-капитал», если назвать их условно – ЧВ. И снова, Горький:]

«Жестокость богатства так же очевидна, как и глупая жадность его. Неразборчивый, как свинья, капитал пожирает все, что видит, но нельзя съесть больше того, сколько можешь, и однажды он должен пожрать сам себя – эта трагикомедия лежит в основе его механики. Сила капитала – механическая грубая сила; этот ком золота, точно ком снега, брошенный под гору, вовлекая в себя всякую дрянь, увеличивается в объеме от движения, но само движение слепо, безвольно и не может иметь оправдания, когда оно давит и уничтожает миллионы людей...

По пути к самоуничтожению капитал, развиваясь, захватывает на служение своим интересам и государство, оно растворяется в нем, теряет свой животно-самодовлеющий характер власти ради власти, и короли ныне покорно служат интересам фабрикантов и лавочников. Капитал похож на чуму, которая одинаково равнодушно убивает водовоза и губернатора, священника и музыканта. И, как чума, сам по себе он не нуждается в оправдании бессмысленности своего роста, - механически правильно сортируя людей на классы, независимо от своей воли развивая их сознание, он сам создает себе непримиримых врагов, раздражая человека своей жадностью, как дурак раздражает быка красным. Зло жизни, он не стесняется своей ролью, он цинично откровенен в своих действиях и, нагло говоря грохотом машин «все мое!», равнодушно развращает людей, искажает жизнь. Таков он есть, он не может быть иным, и это хорошо, потому что просто, всем понятно и очень быстро создает в душе представителя груда резко отрицательное, непримиримо враждебное отношение к представителю капитала».

«Но для мещан капитал – идол, сила и необоримая власть, и они раболепно служат ему, довольные теми объедками, которые пресыщенное животное бросает им под стол, как собакам. Они не обижаются на это – чувство человеческого достоинства не развито у мещан, - ослепленные блеском золота, они служат господину не только из страха пред силой его, но уважая силу, и не только служат, что естественно, ибо и мещанин любит есть много и вкусно, но подслуживаются, что уже противно. Мещане всегда моралисты, и вот, сознавая моральную наготу своего кумира, смутно чувствуя преступность его бытия, они пытаются подложить смягчающие вину философские основания под этот процесс насилия, истязания и убийства миллионов людей ради накопления золота в карманах десятков. И, доказывая право капитала грабить, убивать, они думают скрыть факт своего соучастия в грабежах и убийствах».[5]

[И тут в помощь мещанам все: ученые, нобелевские лауреаты, платная профессура, средства массовой информации, просто холуи собственности-власти и прочая публика, но в строгом соответствии с иерархией мещанского строя - ЧВ]

Понятно, что новые российские мещане конца ХХ – начала XXI века только с ненавистью могли встретить этот антимещанский заряд М.Горького из ХХ века. С начала 1990-х годов Горький в России под негласным запретом, в опале. Два крупнейших театра, в Москве и Санкт-Петербурге, убрали из своих названий и афиш имя Горького. Его литературное наследие победившие мещане отложили в дальний чулан. Мещане снова положительные герои.

Мещанская иерархия

Любопытно, что мещанское сословие было отменено вместе с прочими сословиями и званиями c октябрьской революцией 1917 года. Отменено, не значит ликвидировано. Собственность, как главный фундамент всего здания мещанского способа производства периода капитализма, осталась. Все признаки и условия, присущие собственности – в наличии. Мещанский «планктон» стал еще обширнее, и его концентрация успешно сосуществовала с советскими внешними идеалами социализма и коммунизма. Мещанин не исчез. Несмотря на войны, голод и катаклизмы он готовит себя к новому «скачку». Мещанский слой существует объективно, то есть не зависит от воли наблюдающих его; и это существование обусловлено господством собственности в общественных отношениях. Собственность государственная, колхозно-кооперативная и личная не меняют существа ее доминирования в экономике. Реформы, полу-реформы, крах социализма и буржуазные революции 1990-х вновь вернули к жизни активную форму мещанского строя, а, следовательно, быстро реанимировали массовое мещанство, восстановив доброжелательное отношение к нему. Быть буржуазным, богатым, зажиточным, мещанским, производя впечатление на обедневшую публику снова стало модным. Однако пошлая суть мещанского способа производства осталась: горожане в основном, налогоплательщики, законопослушное «стадо» овец, они же солдаты, они же – планктон для выращивания мелкой, средней и крупной буржуазии. Сочетание нескольких факторов обусловили  быстрое возрождение мещанского слоя, который как бы находился в «советском анабиозе» и ждал часа. Помогло приличное образование, близость к структурам власти, «бог-случай». Между тем изрядное число «новых русских» пришло из уголовной, бандитской среды. Эти пираты и разбойники также ускорили исторически закономерный процесс первоначального накопления (и/или перераспределения) уже созданного в стране капитала.

И вновь, как и прежде, мещанство, или по-старинному, буржуазия состоит из четырех развивающихся социальных слоев: «мелкого мещанства», «среднего мещанства», «крупного мещанства» и «крупнейшего мещанства», или мещан-собственников уровня глобальных транснациональных корпораций и банков, практически, олигархов.

Мелкое мещанство. Эти не работают по найму, но могут быть самозанятыми. Среднее мещанство имеет солидные доходы и недвижимость. Ее можно назвать эквивалентом британского и американского верхнего среднего класса. Крупная буржуазия. Они принадлежат к высшему классу, и, например, в британской классовой системе могли бы квалифицироваться как «дворянство». Во франкоязычных странах их иногда называют «маленькая крупная буржуазия».

Трагичность судьбы данного сословия или нового общественного слоя в том, что на российской почве и в русском языке мещанство, как понятие, теперь полностью совпало в прямом и переносном смысле, несмотря на то, что его могли по-прежнему называть буржуазией, а чаще, «новыми русскими». Хотя их «новизна» в исторической перспективе весьма сомнительна.

Богатейшее (высшее) мещанство. В развитых странах капитализма оно состоит из буржуазных семей, которые существовали со времен буржуазных революций XIX века. Культурное и историческое наследие огромное, и их финансовые средства более чем достаточные. Эти семьи как будто бы источают ауру благородства, столь восхищающую «мещанский планктон»; ауру, которая предотвращает богатейших собственников от некоторых браков или рода занятий. Однако перед нами выставочный аристократизм богатства, а не аристократизм духа. В душе они все те же мещане. А мещанин это, прежде всего, собственник, участник все более возрастающей пирамиды собственности.

До конца ХХ века однозначного разделения на классы крупной буржуазии и пролетариата не было, так как между ними существовал так называемый «средний класс» – мелкое мещанство. Мелкое мещанство неоднородно и по своему имущественному положению: верхние его слои приближаются к среднему мещанству, а нижние живут иногда в худших материальных условиях, чем многие квалифицированные рабочие крупных предприятий. Но каким бы плохим ни было материальное положение мелкого мещанина, он отличается от рабочего тем, что, как правило, имеет в частной собственности жилье и/или какие-либо индивидуальные средства производства. Небольшая собственность – главный источник существования мелкого мещанина, основа его производства. Классовая принадлежность мелкого мещанина определяется тем, что он выступает на капиталистическом рынке не как продавец своей рабочей силы, а как продавец произведённых им товаров и услуг.

В капиталистической фазе мещанского способа производства мещанство, как все более возрастающий числом средний класс, как еще более массовый собственник, характеризуется проявлением глубокой внутренней противоречивости. Его постоянно раздирает особое единство противоположностей. Мелкий мещанин в одно и то же время и собственник, и труженик. Как собственник он завидует положению и богатству крупного мещанства, стремится и мечтает разбогатеть, выбиться в привилегированное меньшинство, в правящую элиту, а как труженик он близок к рабочему классу, во многом с ним солидарен, что порождает в мелкой буржуазии демократизм, стремление к справедливости и равенству, враждебность к крупному капиталу (олигархам), монополиям.