Иосиф. Часть 1

Казацкий генерал оказался недолговечным. Его жизнь рано встретилась со снарядом, а голытьба долго, слишком долго глумится над его трупом! Над моим трупом! Твари!

Я был верховным главнокомандующим, подымал цвет России на борьбу с красной заразой. Дважды, еще в январе сорвалось покушение на их главаря. Не успел я. Он ушел.

Ну, ничего, я его через большевистских соратников достану.

Скорее, скорее его надо уничтожить, чтобы революция не пустила глубокие корни.

Крови, больше крови, чтобы захлебнулись революционеры своей свободой. Всех измажу кровью! Мои семена должны здесь взойти!

Кого же выбрать?

Проклятье! Надоели глупые законы Нейтральной Зоны. Весь океан биомассы колышется по непреодолимо вечным правилам. Раз я ненавидел этих коммунистов и евреев, то приходится самому влезать в их шкуру. Пусть и ненадолго, надеюсь. Значит, нельзя ошибаться с выбором. Наверняка. Прямо в цель, в сердце, в мозг...

Может, этот рябой подойдет?

Он так черен, что лучше всех исполнит роль усмирителя и карателя этой разнузданной идеологии. Его руками я легко миллионы положу под топор. Он настоящий убийца, гордится собой. Как он завидует умным и образованным и ненавидит тех, кто хорошо говорит и легко общается с народом. Сколько в нем желчи и ярости. Вот эта энергия разрушения. Им движет страх. И ненависть. – То что нужно!

Устрою им террор и внутри, и снаружи! Чтобы никогда, слышите, вы там, никогда больше не появлялась на свет вредоносная для человечества идея равенства и свободы для всех.

А если, вот этот маленький щуплый еврей – Янгель? Он вроде бы обладает такой силой организовывать людей. Это полезное качество для концентрации власти в одних руках. Надо попробовать через него уничтожить вредную партию и все зачатки народной власти. Слабоват он с виду здоровьем только…

Есть еще второй из их иудейского племени. Лейба. Он тоже появится вблизи Спасителя, но его нельзя трогать. На нем защита, зарок. Один раз он уже испытал на себе мою каверзу. Жаль. Был бы хороший трюк с подменой. Мой любимый!

А этот, картавый вождь. Ишь ты, сволочь, свобода, равенство, братство… Я тебе дам свободу. Размечтался, власть народу. Веками воспитываешь, воспитываешь в них покорность и кроткий нрав, и на тебе, опять появляются буйные головы и все портят.

Вы – рабы, и всегда будете рабами. Вы понимаете только окрик и палку по спине…

Этого вождя трогать сейчас нельзя. Я его телом в этот раз не буду пользоваться, как Иудой тогда. Еще не Главное Время. Вот под Конец Времен я обязательно устрою ему козью морду. А пока пусть пытается, делает свою революцию.

Итак, еврей или грузин. Подумай крепко. Даже лучше, что они из национальных угнетаемых меньшинств. Это сильнее повлияет на их уязвленное самолюбие, распалит гордыню, особенно у кавказца.

Уже все сроки вышли. Последнее Время настает, и последний шанс всему человечеству перейти на мою сторону. Как они до сих пор не могут понять, что я их единственный спаситель и защитник от жестокого закона Вселенной. Я им разрешаю все…

Грузин? Вы только посмотрите, какая у него роскошная биография.

Он просто сжатая до отказа пружина злобы на все человечество.

Маленький, тщедушный, рябой. У такого не забалуешь, разорвет на куски. С улыбочкой.

Такого ценного кадра – в золотой запас. Буду за ним присматривать.

В ближайший момент моя ставка на Янгеля. Он соберет для дела максимум власти и доверия к нему со стороны спасительного вождя Революции. И поможет мне легко с ним расправиться, а заодно и со всей его мнимой свободой для народа.

* * *

[Детство]

Как-то, не знаю почему, но с моим днем рождения получилась некая путаница. Как будто кто-то нарочно хотел скрыть настоящую дату. Потом, уже после революции я сам согласился, когда мой Товстуха неверно написал год рождения. Пусть так и будет после.

В общем, я родился в 1878 году 6 декабря, крестился 17-го, родители мои – жители города Гори крестьянин Виссарион Иванов Джугашвили и законная жена его Екатерина Георгиевна. Крестный отец мой тоже житель Гори крестьянин Цихитатришвили. А таинство совершил некто протоиерей Хахалов с причетником Квиникидзе. Вот так.

Хранитель:

Действительно, в апреле 1922 года Ленин рекомендует Джугашвили на должность секретаря ЦК партии, то есть главой исполнительной власти партии между съездами. И уже в декабре секретарь Сталина Товстуха заполняет за него новую анкету, где проставляет измененный год его рождения – 1879-й. И новое число – 21 декабря. С тех пор наш черный мятежный ангел в своей новой земной жизни избегает сам заполнять анкеты. За него их заполняют секретари. Слуги своей рукой ставят вымышленную дату. Он, как всегда, ни при чем. Ложная дата становится официальной. Зачем? Затем чтобы никто по возможности не раскрыл хоть каких-либо знаний о его судьбе, предначертанной звездами и числами, прошлых воплощениях, хотя бы и в гипотетическом смысле. – Ничего! Все должно быть скрыто от глаз, ушей и мыслей тех, кто может думать.

Папа мой Бесо Джугашвили тогда временно проживал в Гори, покуда не женился.

Папаша Бесо пил мрачно, страшно, быстро пьянел и вместо грузинского застольного славословия тотчас лез в драку, как будто гнев сжигал этого человека изнутри. Был он черен, среднего роста, худощав, низколоб, носил усы и бороду. И я, как сын, естественно был очень похож на него.

Я знаю, что в 1876 году в колыбели умер Михаил, затем Георгий. Мертвые мои братья, нерожденные. Некоторые говорили, что это недобрый знак. Словно нельзя мне было рождаться. И сама природа будто противилась рождению ребенка у мрачного сапожника Бесо. Посмотрим.

Семьяза:

Я должен был родиться, воплотиться в это тщедушное тело, когда оно разовьется до взрослого, окончательного злодея. Но я лучше подожду до решающих событий.

Я вижу еще промежуточное тело – какой-то ненавистный еврей. Поймал сам себя на эмоциях. Потому что такие законы у Волн Океана.

Коль скоро я родился, или вошел во взрослое тело, когда мне было нужно, то я уж не упущу возможность еще раз распять нежно любимого Христа, раз уж он приготовился выйти на российском пространстве и продолжить свою разрушительную работу по распространению хаоса свободы и всеобщей любви. Бунтарь, твою душу вырвать…

В этот раз я не пощажу никого. Миллионы падут к моим ногам. Если меня свергли с небес, то и людишкам не сдобровать. Я вижу, этот век станет самым удачным для меня. Все исполнится как я задумал, и я докажу наконец Всевышним, что я прав. А их идея равноправия и главенства Закона Вселенной – полная ерунда. Только мы, высшие ангелы можем установить гармонию и порядок на планете и во Вселенной. Из хаоса свободы ничего путного не выйдет.

Так что расти, мой литой кумир, на радость мне и моей армии порядка.

Так вот, родился я 6 декабря 1878 года. У мамы Кэкэ родился третий мальчик. Это был я. Как молила она Бога даровать жизнь младенцу! И свершилось чудо: младенец остался жить. И жить я буду долго!

Спустя годы я называл свою мать не иначе как проституткой. И пусть в Грузии даже самые отъявленные разбойники чтят своих матерей, а я после 1917 года лишь пару раз навестил свою мать. Я не приехал на ее похороны. Не хотелось. Она, как и папаша, била меня, порой ласкала, но и била жестоко.

Хранитель:

Странно ли было, что этот будущий вождь гигантской территории был грузином, или осетином. Он и не мог быть никем иным. Он должен был искупить свою вину перед Кавказом, и перед Осетией в том числе. Не нужно было ему продолжать Кавказскую войну, доводить ее до таких масштабов. Придется отвечать.

Волна его жизней снова вынесла его наверх, как и императора Николая I. Он снова на вершине власти. Он снова император, опять строит великую империю, наводит жестокий порядок, как и в прошлой своей жизни императора.

Тогда, видимо, еще не пришло его время. Он умер, потому что не хотел больше жить, не видел смысла. Началась оттепель…

А потом начал набирать обороты. С каждой новой жизнью, разрушая все самое лучшее, что могло бы появиться на российском направлении. Он понял, много веков назад, что именно на российской территории произойдут главные события истории планеты, в ХХ веке и дальше. Он был на страже. Он караулил. Караулил, чтобы убить, уничтожить, разрушить. И Дракон, Древний Змий весьма преуспел.

Именно через детали его биографии, его становления мы можем разглядеть, как в микроскоп и его самого, и многие его прежние воплощения, как и плоды его дьявольской работы.

Бить! Бить! Бить их всех! Всех, кто богаче, красивее, выше ростом. Всех.

Только кулак, насилие и беспощадная борьба, вот, что я запомнил с рождения. Только так надо с людьми, со всеми. Никто не достоин доброго отношения, хэ, любви. Папаша он такой, какой и мог быть пьяный сапожник-неудачник.

В конце концов, папаша Бесо уехал, мы с матерью остались вдвоем.

Я рос и понимал, что все больше похож на отца, и не только лицом… Такая жизнь ожесточила меня. Я стал дерзким, грубым и упрямым. Мне надо было как-то привыкать к этой злой жизни.

Мать, теперь стала главой семьи, кулаком дубасила папашу, меня воспитывала теперь одна и нещадно била за непослушание. Почему она меня так сильно била? Не меня, наверное, а свою несчастную жизнь.

Жилище наше, комната не более девяти квадратных аршин и находилась около кухни. Ход со двора прямо в комнату, ни одной ступеньки. Пол был выложен кирпичом, в небольшое окно скупо пропускало свет. Вся обстановочка комнаты состояла из маленького стола, табуретки и широкой тахты, вроде нар, покрытой «чилопи» - соломенной циновкой. К этому позже прибавилась старая шумная швейная машина матери. И все.

Мать имела скудный заработок, занимаясь стиркой белья и выпечкой хлеба в домах богатых жителей Гори. За комнату надо было платить полтора рубля.

Еще в детстве я как-то всерьез возненавидел евреев. Этих лавочников и торгашей. У них всегда есть деньги, но выглядят они иногда отвратно. Папуля с раннего детства давал мне начатки злобы к этому народу. Они, говорит, Христа распяли.

Когда первые два младенца у мамы родились мертвыми, решила третьего, если он выживет, посвятить Богу, мечтала видеть его священником. Папаша Бесо уехал на заработки, мама продолжает исполнять свой обет: я должен был стать священником. Нужны деньги на учение, и она бралась за любой труд: занималась уборкой, шила, стирала. Мама знает, у меня отличная память, я думаю, что очень способен к наукам и музыкален, как она, а это так важно для церковной службы.

Я до конца своих дней упрямо продолжаю сводить счеты со своим нищим и убогим детством. Мщу. Именно в детстве униженность матери, вечное недоедание и нищета родили во мне ненависть, я был болезненно самолюбив. Ненависть вызрела, прежде всего, к ним – к богатым торговцам-евреям. Папа мой… и мама.

Мне надо было как-то избавляться от своей ненависти и злобы, которые, порой, переполняли меня. Любимой игрой моей был «криви», это коллективный ребячий бокс. Уличные драки были любимым спортом. Меня жестоко били дома – и папаша-алкоголик, и даже мать, которая чередовала утешительную ласку с битьем и наказаниями.

У нас было две команды боксеров – те, кто жили в верхнем городе, и представители нижнего. Мы били друг друга беспощадно, и я, самый маленький из всех, самый тщедушный был одним из самых ловких бойцов. Я умел неожиданно оказаться сзади сильного противника. Но упитанные дети из нижнего города были сильнее.

Меня слушались. Я умел подчинять себе всех. Я организовывал компанию из самых сильных мальчишек, назвал их – «три мушкетера». Петя Капанадзе, Церадзе, Гриша Глурджидзе. Так их звали. Они безропотно выполняли все мои приказания. Я почувствовал, как мне нравится повелевать другими. Они слушались, как овцы пастуха.

Все четыре года в духовном училище я хотел быть первым учеником. Я не мог быть хуже других. Но науки тяжело давались мне. И я еще больше ненавидел всех за это.

Я не блестяще учился в семинарии, хотя и был, наверное, способным поэтом – мои стихи даже печатали. Вот такие, например:

Раскрылся розовый бутон,

Прильнул к фиалке голубой,

И, легким ветром пробужден,

Склонился ландыш над травой.

Стихи – это так, пустяки. Покрасоваться только. И я бунтовал с ранних лет и еще подростком примкнул к радикальному политическому движению. Но даже тогда я не был юным энтузиастом-революционером. Я не был идеалистом, я видел подлую обыкновенность жизни и не очень-то верил в красивую романтическую чепуху. С юных лет я усвоил тактику, которую подглядел у семинаристской администрации: выслеживание, шпионство, вмешательство в частную жизнь, насилие над чувствами других. Я действовал вполне сознательно. Я знал наверняка, что эти семинарские наставники и их начальство почти все лжецы. Говорят одно, а думают другое.

Нога и рука тоже стали источниками моей ненависти к окружающим, здоровым и беззаботным. Я был болезненно горд, потому что меня много унижали. Я стал необузданно груб. Ярость и жажда мести иногда переполняли меня. И страх, вечный бесконечный страх, происходивший из самой убогости моей жизни. Я мстил. Всем.

Мои физические недостатки тоже, наверное, изуродовали мою психику.

Мало того, что я тщедушен и мал, мое лицо покрыто оспинами, следами болезни, перенесенной в шестилетнем возрасте. Рябой, так меня дразнят те, кто еще не знает меня и не подчиняется мне.

Хранитель:

Такова будет его кличка в жандармских донесениях. Может в этом какой-то особый смысл. «Курочка ряба» снесла яичко, не золотое, а простое?...

Его болячки на левой стороне тела могли бы напугать тех, кто кое-что знает о левой стороне Бытия. Так, в «Медицинской истории И.В.Сталина» указывается: «Сращивание пальцев левой ноги»; «Атрофия плечевого и локтевого суставов левой руки вследствие ушиба в шестилетнем возрасте с последующим длительным нагноением в области локтевого сустава». Однако некоторые полагают, что это увечье не из детства, а из его буйной молодости, когда он был активным боевиком, террористом, участником многих боевых вылазок по добыче денег и ценностей для партии большевиков.

Фамилия Джугашвили вероятнее всего имеет осетинское происхождение от «дзуга». Корень не переводится, так как происхождение слова иранское (осетинский язык относится к иранской языковой группе). Предки его огрузинились, и дед осетинское «ев» в своей фамилии Джугаев сменил на грузинское „швили"». Мать была чистокровная грузинка картвели, а отец, скорее всего из южных осетин, населявших Горийский уезд

Жизнь в Гори тоскливая, тусклая и обыкновенная. Но одно сильное впечатление я запомним на всю жизнь. Это была публичная казнь двух преступников. 13 февраля1892 года тысячная толпа собралась у помоста. Отдельно в толпе стояли мы, учащиеся и преподаватели духовного училища. Считалось, что зрелище казни должно внушать чувство неотвратимости возмездия, боязнь преступления. Но я и мои ребята извлекли другие уроки из расправы.

Петя Капанадзе сказал тогда: «Мы были страшно подавлены казнью. Заповедь «не убий» не укладывалась с казнью двух крестьян. Во время казни оборвалась веревка, но повесили во второй раз». Как будто я видел это уже однажды?...

Может, тогда я разуверился в божественной гармонии мира, легкости смерти даже для невиновных, и укрепилась в моей голове мысль, что нас обманывают в духовном училище? Можно нарушать заповеди… Я усомнился, и уже никогда не мог остановиться.

В 1894 году я блестяще закончил училище – «по первому разряду» – и поступил в первый класс Тифлисской духовной семинарии. Как мама хотела, обещала своему Богу.

[Юность]

Опасные идеи в то время стали проникать повсюду, даже в нашу семинарию. Я чувствовал, что скоро в стране что-то будет происходить, что-то важное. И я будут в этом участвовать как один из главных вождей.

Я видел, что Российская империя это крестьянская страна с вековыми традициями рабства. Оно въелось в кожу, в мозги и в душу каждого ее жителя. Ведь только в 1861 году, всего тридцать лет назад было отменено крепостное право. Я хотел бунта, смутно понимая, он может вынести меня к вершинам власти и славы, хотя и понимал, что личность может раствориться в этой покорной, забитой массе. Сколькие уже минули без всякой победы. «Народники», Ткачев со своей теорией заговора революционеров вождей, анархист Бакунин, Нечаев, авторов «Катехизиса». Вот великий человек! Его книжка больше всего поразила меня, перепахала всю душу. Если бы не он, то и я бы не стал революционером. Какое мужество, какая сила духа. У него надо учиться. Как далеко он видел. Гений народной революции! Вы только послушайте его гениальные слова о настоящем Революционере!

«Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все, что помешает ему.

Революционер – человек обреченный, беспощаден для Государства и вообще для всякого сословно-образованного общества, он не должен ждать для себя никакой пощады. Между ним и обществом существует тайная или явная, но непрерывная и непримиримая война на жизнь или на смерть. Он должен приучить себя выдерживать пытки.

Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нужные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности должны быть задавлены в нем единою холодной страстью революционного дела. Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение – успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель – беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть готов и сам погибнуть и погубить своими руками все, что мешает ее достижению»...

Если бы все думали и действовали как он, то революцию можно было бы совершить уже назавтра.

Юные ангелы:

- Вот, поглядите на него. Бессовестный авантюрист и провокатор становится кумиром будущего литого кумира.

- Это объяснимо, ведь он узнал себя в прошлой жизни. Он же не может не любить себя самого. Раз уж он так много сделал для его воспитания и духовной организации как «революционера» разрушения и смерти. Уничтожить всех! Вот так, жуткая смесь из ненависти и аморальности.

- К сожалению, этот деятель Нечаев деформировал все революционное движение не только на российском направлении, но и во всем мире. От его злодейских методов, от его провокаторства, пошла по миру вся эта псевдореволюционная гниль. Террор, убийства, взрывы бомб, массовые жертвы. Люди поверили, этому зверю, или зверству, и перешагнули за грань морали в самом худшем смысле слова.

- Да, революционэры вроде Нечаева придумали себе мораль самооправдания. Самооправдания убийства и террора, прикрываясь фразами о стремлении народа к свободе. Фактически все эти террористы, боевики и просто уголовники стали агентами Государства в революционной молодежной среде. Они действовали методами провокаций и почти военного террора, подражая спецслужбам и помогая им в борьбе с настоящей Революцией.

- Этот Нечаев, как и Николай I до него, здорово постарались, чтобы отбросить Революцию на российском направлении на десятки лет. Мало того, придали ей изначально отвратительный, ужасающий вид. Словно нарочно хотели появления на свет такого «революционного уродца». А зачал этого уродца Нечаев…

- Вместе с Николаем…

- Где только «не» и только «ни»…

- Послание Нечаева попало в нужные руки, подходящие для таких дел. Настоящий разбойник, жестокий и мстительный, воспринял как свое это злое учение и понес его дальше, в массы, разжигая самые низкие чувства толпы. Будущий ее кумир.

Я уже в Тифлисе, уехал из тесного для меня Гори. Вскоре я познакомится с некоторыми ссыльными русскими революционерами, живущими в Тифлисе.

В это время я доставал и читал некоторые запрещенные книжки, особенно люблю «Катехизис революционера» Нечаева. Ну и другие тоже хорошие.

Марксизм быстро завоевывает Тифлисскую духовную семинарию. Правда, не все в нем понятно. Гораздо проще пишут народники, понятнее. Я определенно вижу, семинаристам легко усваивать социалистические идеи: жертвенное служение бедным и угнетенным, презрение неправедному богатству, обещание царства справедливости с воцарением нового мессии – Вождя всемирного пролетариата – все это как будто совпадало с тем, что было посеяно в наших головах религиозным воспитанием. У них отменялся только Бог.

[Бунтарь]

Мой характер стал меняться, прошла детская веселость, любовь к играм. Я стал задумчив, казался многим мрачным и замкнутым. Я не расстаюсь с новыми книгами, с подпольной литературой. В это время я уже не стесняюсь сказать моему сверстнику: «Бога нет, они обманывают нас». Я показываю испуганному мальчику книгу Дарвина. Теперь приходиться жить двойной жизнью. При всех делать одно, а наедине с собой думать совсем другое. Я теперь окутан тайной. Я в душе тайный неверующий, но по-прежнему блестяще отвечаю на уроках, здесь, где религия – смысл и содержание всей подготовки будущих священников. Я, наверное, стану священником, только иного рода. Двойная жизнь теперь становится для меня повседневной вещью. Верю, что скоро появится вождь мировой революции угнетенных и все пойдет по-другому. Вот только где он?

Семьяза:

Найди его. Стань им и уничтожь его.

Я тебе помогу. Я войду в тебя, когда настанут самые важные дни. Не зевай.

Не бойся ничего, нарушай любые нормы морали, лги, предавай, обманывай, убивай и грабь, если надо для дела твоей революции. Если нужно, стань врагом, оставаясь в их секте. Ты будешь сам их вождем, всех этих глупых пролетариев и крестьян.

Новая знать сама отдастся в твои руки за власть и деньги.

Если потребуется убить тысячи человек, не останавливайся, не бойся ничего и никого. Ты высший человек над ними. Учись у того, кем ты восхищаешься. Превзойди его, поглоти его. И он станет тобой.

Про меня говорят, что я груб, резок и заносчив. В то же время я нетерпелив, вспыльчив но при этом могу быть выдержан, скрытен и холоден, как крадущаяся змея.

Во мне поэтическая натура. Я пишу сентиментальные стихи. Неплохие, говорят. Мой маленький рост часто раздражает меня, когда все они пытаются на меня смотреть свысока. Я фанатично, почти болезненно стремлюсь быть первым во всем, даже в детских играх. Я рано потерял отца, но для мамы я – кумир. Она все готова сделать для меня, хотя и дерется.

Хранитель:

Мама помогает мальчику стать кумиром. Совсем как мама Элвиса.

Обратите внимание, как они, кумиры похожи друг на друга. После смерти они превращены в богов. Еще немного и обоих причислят к святым. Вот где зловещая и горькая ирония.

Каждый по-своему убивал человечество молодости, вносил пустоту и смерть в души, даже несмотря на сильные эмоции и ошеломляющее очарование падшего ангела…

Прочитав «Катехизис революционера», который просто перевернул мою душу, я понял, что стану настоящим народным борцом. Может, и я буду героем, возглавлю революцию. Я чувствую, что меня ждет великая судьба. Слышал, сколько народу на этом пути уже арестовали и сослали на каторгу. Я буду умнее.

Надоело мне быть Сосо. Детские игры кончились. Мне нужно новое имя, настоящее.

Я перестал серьезно учиться, не хочу тратить время на ерунду, когда революция вот-вот грянет. Даже поэты о ней уже пишут.

Как-то сразу я стал одним из главных действующих лиц в этой семинарии. Вся семинария поделилась на моих друзей и врагов. Но и враги меня боятся, боятся моей скрытности и мстительного характера. Они все знают и боятся моих насмешек, издевательств и грубых вспышек гнева. И мести моих друзей. Самые сильные парни у меня в рабах ходят. Хоть я и не силач и не красавец, но когда они видят мои маленькие глазки, которые в ярости загораются жутким огнем, никто не может этого вынести.

Хранитель:

«Денег у него не было, - упоминает вскользь Гогохия, - мы же получали от родителей посылки и деньги на мелкие расходы». За те два часа, которые дозволялось провести вне стен школы, Иосиф не мог позволить себе ничего из того, что было доступно сыновьям более привилегированных семей. Тем необузданнее были его мечты и планы на будущее, тем резче сказывались основные инстинкты его натуры в отношении к товарищам по школе.

«Как мальчик и юноша, - свидетельствует Иремашвили, - он был хорошим другом для тех, кто подчинялся его властной воле». Но только для тех. Деспотичность проявлялась с тем большей свободой в кругу товарищей, чем больше приходилось сдерживать себя пред лицом наставников. Тайный кружок, отгороженный от всего мира, стал естественной ареной, на которой Иосиф испытывал свою силу и выносливость других. «Он ощущал это, как нечто противоестественное, - пишет Иремашвили, - что другой соученик был вождем и организатором группы... тогда как он читал большую часть рефератов». Кто осмеливался возражать ему или хотя бы пытался объяснить ему что-либо, тот неминуемо накликал на себя его «беспощадную вражду». Иосиф умел преследовать и мстить. Он умел ударить по больному месту. При таких условиях первоначальная солидарность кружка не могла продержаться долго. В борьбе за свое господство, Коба «со своим высокомерием и ядовитым цинизмом, внес личную склоку в общество друзей».

Мои сторонники отдавались моему руководству, потому что чувствовали себя надежно под моей властью... Только такие человеческие типы, которые были достаточно бедны духовно и склонны к драке, могли стать моими друзьями. Результаты не заставили себя ждать. Одни из членов кружка отошли, другие все меньше принимали участие в прениях. Две группировки за и против меня сложились в течение нескольких лет; из деловой борьбы выросла личная склока. Мне нравилось стравливать этих болванов и вставать над ними над всеми, пока они разбирались, в чем причина конфликта, раскола.

Хранитель:

В духовной жизни Джугашвили личная практическая цель всегда стояла над теоретической истиной, и воля играла неизмеримо большую роль, чем интеллект.

Иремашвили делает еще одно психологическое замечание: Иосиф «видел всюду и во всем только отрицательную, дурную сторону и не верил вообще в какие бы то ни было идеальные побуждения или качества людей».

Цинизм и бездушие уже тогда владели его натурой.

Я здорово научился играть на их слабостях, интриговал, полностью подчинял себе.

В наших краях ценится мужская дружба. У меня много друзей. Или тех, кто поверил, что они мои друзья. Хотя, по правде говоря, я одинок. Просто есть юноши, которых я убедил в своей дружбе и использую их в борьбе с другими, которых считаю своими врагами. Я умею работать с людьми, я чувствую, знаю, что люди – мой материал, подвластный мне.

Семьяза:

Такое впечатление, что я действительно через него многое очень чувствую. Словно я и не в земном теле. Да, похоже, этот вариант жизни среди людей будет самым эффективным. Предчувствие. Я им устрою рай земной.

Я уже знаю, где он выйдет. Погоди, я тебя встречу. Со мной вся мощь и опыт моих прожитых жизней. Я вложу всю их силу в то, чтобы разрушить твое царство свободы.

Мои люди снова запросят палку и плеть, возжаждут Хозяина. И я приду.

Им не нужна твоя свобода. Слышишь?

Сей:

Жаль мне тебя. Рано или поздно ты взорвешься от своей ненависти.

Тебе так нравится убивать живых людей. Ты же был со Всевышними. Неужели ты так полюбил смерть и разрушение с того мгновенья, как тебя низвергли?

Гордыня твоя… Тебе все кажется, тебя унизили.

Семьяза:

Что тебе до моей гордыни, ты, человечек?

Ты же знаешь правила, если я антипод, то я все делаю иначе. Я противостою Вашему Плану. У меня – свой. И я докажу, что мой план устройства человеческой жизни лучше, эффективнее. Строй гармонии и порядка лучше хаоса вашей свободы. А ваша свобода выбора приведет вас всех ко мне. Вы так назвали меня Зверем. А я лишь ваше подсознание, то, куда вы все стремитесь и попадете. Рано или поздно.

Вот и этот Иосиф тоже войдет в твой стан и моими руками и моей могучей мыслью порушит все начатое тобой. Готовься!

Сей:

Я… Готов…

Пусть все исполнится, как задумано. Если суждено тебе победить, то насладись своей победой, пока будешь жить и царствовать. Но не более того. Жаль только тысячи замученных тобой людей и миллионы загубленных тобой душ.

Я революционер, как народники, как боевики, как Нечаев. Уже в 1899 году я вышиблен из семинарии за пропаганду социалистических идей. У них даже духу не хватило назвать настоящую причину моего исключения. И общее собрание правления Духовной семинарии объявило об увольнении Иосифа Джугашвили из семинарии «за неявку на экзамен». Ха-ха-ха. Я не в обиде. Наши пути со служителями культа теперь же расходятся. Они и сами-то не все верят в своего бога. А если и верят, то во что?

26 декабря того же года, в Рождество меня взяли на работу. Это первая работа в его жизни. Тифлисская Главная физическая обсерватория, где я наблюдатель-вычислитель.

Хранитель:

За небесами наблюдает. Как бы кто не вывалился оттуда, для того чтобы жизнь людям улучшить, придти во второй раз. Чтобы уже не уйти никогда…

Сторожит наблюдатель, боится проворонить того, кто должен здесь появиться.

«Watcher of the Skies, watcher of all…»

После того как он оказался вынужден покинуть семинарию за неуспешность, он стал служить в тифлисской обсерватории бухгалтером. Хорошо ли он вел приходно-расходные книги обсерватории, осталось неизвестным. Но бухгалтерский расчет он внес в политику и в свои отношения к людям, это точно.

Наконец я выбрал себе первую конспиративную кличку, Коба. Таково было имя кавказского фольклорного героя-разбойника. Разбойник! Защитник народа, благородный мститель. Как учил великий Нечаев, в разбойной уголовной среде самая мощная сила будущей революции, огромный источник энергии разрушения старого мира! Сломать! И отправить на свалку все старье. Вот задача народной революции. С самого дна народной жизни, из самых нижних социальных слоев придут к нам на помощь, и завершат дело победной революции.

Я много раз говорил, что кровавая борьба должна привести к скорейшим решениям. А как же иначе? Без крови не получится никакой революции. Только через насилие и много смертей. Итак, из тифлисской духовной семинарии я был исключен в 1899. А незадолго до исключения, 1898 году вступил в грузинскую социал-демократическую организацию «Месаме-даси». Началась моя революция. Она вынесет меня на самый верх жизни. Из подлой нищеты моего существования. Я им всем покажу.

Семьяза:

Ну, давай, соображай быстрее, тупица. Без моих ловких и натруженных рук все эти куклы такие бестолковые.

Вот этот последний герой скоро уже появится на российском горизонте, мой давний оппонент. Я знаю все его реквизиты. Особенно имя.

Пару раз придется еще сменю тело носителя, и он у меня в руках!

Навсегда!

Неужели вот этот рыженький, маленький и есть надежда всего человечества?

Второе пришествие? Не смешите меня. Что он может? Или даже сможет?

Где там мой рябой революционер? Злобный какой. Пусть тело будет наготове. Слышали?

Я уже отчаялся ждать. Ждать когда придет мессия нашей революции. Такой как Нечаев. Отчаянный и бескомпромиссный. Чувствую, он где-то совсем близко.

Я слышал много разного от революционеров, с которыми приходилось встречаться. Когда мне было уже двадцать лет, состоялся первый съезд партии социал-демократов. В Минске основали новую партию, российскую партию социал-демократов. Хотя арестовали почти всех сразу же. Спустя пару лет стала появляться настоящая газета социал-демократов «Искра», которую печатали за границей. Я даже читал несколько номеров. Мне подсказали, обратить внимание на статьи какого-то Н.Ленина. Так ловко, говорят, пишет. Как будто знает всю нашу жизнь изнутри. Пока не очень понятны его писания. Интересно, как он выглядит. Он должен внушать уважение, необычайно умен. Должно быть человек волевой. Говорили, что царская власть повесила его родного брата за участие в теракте. Царя бы я и сам укокошил. Им всем не жить, дай только доберусь до них.

Как-то в 1901 году собрались провести демонстрацию, но за месяц до нее начались аресты. Арестован какой-то Курнатовский, агент газеты «Искра». Меня пока никто не ловит. Но ничего, скоро и обо мне заговорят. Моя маленькая убогая комнатка тогда не представляла собой жилище подпольщика, но кое-какая нелегальная литература здесь была. И я горд. Я в революции.

Хранитель:

Вот вкратце о дальнейшей судьбе инженера Курнатовского, действительного вдохновителя революционного движения в Тифлисе в начале столетия. Просидев два года в военной тюрьме, он сослан был в Якутскую область, откуда побеги были неизмеримо труднее, чем из Иркутской губернии. В Якутске по пути Курнатовский принимает участие в вооруженном сопротивлении ссыльных против произвола властей и приговаривается судом к двенадцати годам каторжных работ. Амнистированный осенью 1905 года он достигает Читы, затопленной участниками русско-японской войны, и становится там председателем Совета рабочих, солдатских и казачьих депутатов, главой так называемой «Читинской республики». В начале 1906 года Курнатовский снова арестован и приговорен к смертной казни. Усмиритель Сибири, генерал Ренненкампф, возил за собой в поезде осужденного, чтоб тот видел на всех остановках расстрелы рабочих. В виду нового либерального веяния, в связи с выборами первой Думы, смертную казнь заменили вечным поселением в Сибири. Курнатовскому удалось бежать из Нерчинска в Японию, оттуда в Австралию, где он страшно нуждался, работал лесорубом и надорвал свои силы. Больной, с воспалением в ушах, он кое-как добрался до Парижа. «Исключительно тяжелая доля, - рассказывала Крупская, - скрутила его вконец. Осенью 1910 года, по приезде, мы с Ильичем ходили к нему в больницу». Два года спустя, когда Ленин и Крупская жили уже в Кракове, Курнатовский умер.

И вот, наконец, Первомай, всплеск революции: льется кровь. Казаки с шашками разгоняют буйную толпу. В городе идут обыски и аресты. Меня никто не ищет, не обыскивает. Неужели ничего так и не изменится. Ведь народный бунт – это моя стихия! Борьба, кровь, погони. Но я уйду от любой погони. Меня им не поймать. А если поймают, убегу. Я подчиню себе любого человека, даже полицейского. Они станут моими орудиями, как мои дружки по семинарии.

Женщины пока что не млеют от моего присутствия. Чаще я их ненавижу, не знаю почему. Наверное, мать свою представляю, которая меня бьет. Или еще что-то.

[Партиец]

Мало быть просто революционером, надо примкнуть к партии. Именно к той партии, которая выдвинет настоящего вождя моей революции. Больше других мне нравятся социал-демократы. О других просто не так хорошо известно или мало слышно.

Я вступил в партию социал-демократов. В тифлисском комитете РСДРП много достойных и сильных людей. Они, как и я верят в силу настоящего народного гнева. Они уже видели и тюрьмы и ссылки. У них можно только поучиться настоящей борьбе.

Я не боюсь, что вступил в партию. Меня ждут тюрьмы и ссылки, как любого революционера. Наконец-то я с ними. И я буду лучшим, первым.

Я носил черную русскую рубаху с характерным для социал-демократов красным галстуком. Мне некогда даже было ее стирать, она чаще была грязной, да и ботинки были нечищеные. Все, что напоминало буржуазный лоск, я ненавидел. Словом, все, как положено, ношу нечистую рубаху и хожу в рабочие кружки объяснять пролетариям учение Маркса.

Юные ангелы:

- Черный с красным – это его цвета. Много раз он их использовал.

- Они его преследуют?

- Нет, он всегда одевает свои любимые, те, что отвечают его содержанию.

- Но больше черный?

- Да, черный особенно. А его красный, вовсе не малиновый или любой другой. Именно красный. “Red”

В конце концов, я услышал это имя. Ленин! Это он. Тот, кого я ждал. Он воплотит в жизнь то, что написал Маркс. Он сам – Революция.

Семьяза:

Ну, вот и появился он, революционный романтик. Не испугался все-таки. Ведь знает, что я его поймаю и распну опять, но лезет на рожон.

Как бы он не рыпался, но среди его кумиров мой важнейший образ затесался. И он будет ему подражать, даже подсознательно. Он изо всех сил постарается хоть в чем-то походить на Нечаева.

Неважно, что узник Петропавловки – провокатор. Он миф, он легенда, он автор «Катехизиса». А потому властвует над умами бесчисленных наивных революционерчиков. И Ленин, Ульянов, среди них.

А теперь и я, то есть мой Иосиф, станет подражать Ленину, который отпечатал в себе Нечаева, первого революционного убийцу и террориста, который всю вашу поганую демократию и революцию измазал в крови навсегда. И за ним сюда ринулась целая толпа фанатичных идиотов, жаждущих крови. И стала плодиться по всем странам и народам, под разными именами, под разными названиями партий и движений, преследуя только одну цель – убивать, разрушать, уничтожать ради какой-либо химеры, а чаще просто за деньги, за большие деньги или на условиях кооперации с секретными службами собственных и чужих правительств. Шпионы и провокаторы не в обиде, расходы на их содержание растут. И продолжается бесконечная цепь отражений до конца дней. Пока некая сволочь всю кухню не раскроет.

Все люди – заложники своих кумиров, заложники тех, кого они выбирают себе для подражания, заложники тех, кого они ненавидят или наоборот любят. Неужели за тысячи лет так сложно усвоить это?

Довольно. Хватит лирики! За работу, быстро!

«Ленин»! Как притягательно, магически сходит с губ это имя. Хотя, конечно, это только партийная кличка. Но какое интересное имя он взял себе. Я тоже выберу себе такое же, подобное. Я буду поклоняться ему, я стану лучшим его учеником и превзойду своего учителя. Он пришел, мой бог Революции.

Про меня стали говорить, что я все более становлюсь вождем маленькой кучки сторонников Ленина в Грузии. Да, я сразу хочу быть вождем, таким как Ленин. Говорят, что я деспот. А как без этого в боевой организации? Мой деспотизм многих возмущает, и даже в организации произошел раскол. Но я все равно буду вести эту линию. Для Революции главное результат, любой ценой, любыми средствами. Как учил Нечаев.

Зато, каковы результаты моего деспотизма!

Сами посмотрите, тихий городок Батум потрясает невиданная ранее демонстрация рабочих. Столкновения с полицией: полтора десятка убитых, множество раненых. Кровь и ярость, вот моя стихия! Такая удача! Уже запахло Революцией, словно я в «своей воде».

Аресты в городе. А я представляю себе, как будто и я подпольщик, и снова успеваю исчезнуть, бегу в горы, как народный герой Коба. Потом опять дерзко возвращаюсь в Батум. В это время я еще малоизвестный человек в новой партии революционеров, я еще не избран в состав Всекавказского комитета РСДРП. Но мы серьезные люди, не заговорщики, мы партия настоящих революционеров.

Меня переполняет энергия. Во мне иногда столько ненависти, что я начинаю полыхать от нее, словно расплавленный метал. Меня раздирает изнутри, все мое естество как будто заполняется черной непроницаемой злобой на весь этот беспорядочный мир, на глупых и непокорных людей, которые не хотят подчиниться моей воле. Ведь я знаю, что нужно делать, как обрести свободу через нашу революцию.

5 апреля 1902 года меня неконец-то арестовали на сходке рабочих в квартире М.Даривелидзе, как настоящего партийца. С того дня начались мои тюремные университеты.

Юные ангелы:

- Да, действительно, его всегда тянуло к крови и насилию. Разбойный мир более пленял его воображение, чем мир книжников и интеллигентов. В тюрьме он больше общался с уголовниками и предпочитал их компанию, обществу политических.

- Видимо, ему больше нравились люди за гранью закона, а не те, кто были революционными романтиками, интеллектуалами и подвижниками духа.

- Он сам хотел стать таким. Настоящим разбойником.

- А как сделать это законным, легальным способом? Надо стать подпольщиком, шпионом, сотрудником тайной полиции или спецслужб, вождем, повелителем, - царем, на худой конец. И тогда законным образом, то есть по праву силы, стоящей у власти, можно и убивать, и грабить, и мучить и даже затыкать рот. Все это он быстро усваивает, и с каждой жизнью набирает все большую мощь своего криминального таланта, как элемент, получивший абсолютную власть в свое полное распоряжение.

- Жуткая картинка, когда шпион или резидент с лицензией на убийство становится диктатором, вообще каким-либо правителем.

Азиатская тюрьма – это, я вам скажу, не место для слюнтяев. Побои надзирателей, грязь, полное бесправие заключенных, расправы уголовных над политическими. Но скоро я освоился в тюрьме. Здесь – свои.

Я открыл для себя: в тюрьме, наряду с властью надзирателей, существовала незримая власть уголовников. И мне, нищему сыну сапожника-пьяницы, нетрудно найти с ними общий язык. Я для них – свой. Так я исполнил заповедь «Катехизиса революционера», соединился с разбойничьим миром. Я понял потенциал преступников в грядущей революции. Они мне еще понадобятся не раз.

Мои новые знакомые уважали физическую силу. У меня не силы было достаточной для отпора им. Но я показал им иное: презрение к силе. В это время начальство тюрьмы решило преподать урок нам, политическим. Урок жестокий: пропустить сквозь строй солдат с прикладами. Я шел, не сгибаясь с книжкой в руке. Ну, про книжку это я потом придумал. Для мощи образа. Тюремные сволочи здорово повредили мне руку, наверное, задели нерв. С тех пор, левая рука еще хуже работала, сохла.

Хранитель:

Он сам придумал это наказание в прошлой жизни – пропустить сквозь строй солдат. И должен был, естественно, на себе испытать хоть разок, каково это. Конечно, его тюремный героизм во многом оброс мифами, сказками, но это и не важно.

Важно, что зло, как и добро, должно вернуться к своему источнику, должно отпечататься на нем, как клеймо… Равновесие нерушимо.

Прежний Нечаев наконец-то нашел «своих». О них он писал в своем дьявольском «Катехизисе». Вот они – его люди, материал Его Революции. Уголовный мир, мир людей по ту сторону закона, принял к себе своего предводителя.

И вскоре, как в училище и как в семинарии, и во Всекавказском Комитете, я захватываю власть в этой тюрьме. Что-то сильнее меня подчиняет людей моей воле. Уголовники подчинились странной мощи, исходившей от меня, маленького, как им виделось, человека с яростными глазами. Я знаю, что могу и хочу властвовать над ними. И они готовы меня слушаться.

Семьяза:

Давай, давай, созревай быстрее.

Уже понял, наконец, что в нем невиданная по мощи сила властвования над людьми. Не будь я древнейшим ангелом, восставшим против диктата Всевышних с их правилами и порядками. Я лишь пальцем пошевелю, и тысячи людей будут счастливы послушно исполнить любую мою волю.

Ничего, этот маленький человек с гор быстро войдет во вкус власти. Он мой. Он – это я. Поэтому он станет самым могущественным правителем Последнего Времени и спасет мир от вакханалии Христа, если уж он собрался опять придти к людям.

«Второе пришествие»…

Не смешите меня. Куда он придет? К кому? Кто его будет слушать?

Его как всегда не узнают. Потребуют распять за его правду! С удовольствием!

Я как обычно исполню свою работу. И восторжествует Великий Порядок.

Хаос свободы и анархии прекратится.

Все должно быть организовано. Примитивные, слегка разумные твари нуждаются в четкой организации. Сами они не в состоянии с собой справиться, управлять собой. Им нужен я. Так будет.

В тюрьме я установил для себя какой-никакой распорядок: утром старался заниматься гимнастикой, затем – изучал немецкий язык. Пытался. Надо ведь Маркса читать в подлиннике, как делают истинные революционеры. Язык я так и не выучил. Ну и ладно.

Зато всякий, кто не признавал моей власти, становился жертвой жестоких побоев. Расправу чинили мои новые друзья-уголовники.

Один говорил, что у меня была странная улыбка, от которой иногда мороз пробегал по коже. Наговаривают на меня. Дальше, по этапу, в село Нижняя Уда в Иркутской губернии.

Здесь я получаю письмо (циркулярное) за подписью Ленина, моего кумира. Он меня заметил! Он знает обо мне!

В ссылке я узнал о 2-м съезде РСДРП в Брюсселе. Потом сообщили о расколе на съезде, на большевиков и на меньшевиков. Что за такие большевики? Там где этот известный уже и здесь Ленин. Выбор сделать предстоит. Чем они отличаются? Меньшевики какие-то? Меньше, больше?...

Мне всегда удавались побеги. Как говорят всякие провокаторы от нашей партии, у меня были связи с охранкой, что я будто был первостатейным провокатором в партии. Поэтому якобы мне все так удавалось легко. Уйти, отделаться от преследования или погони. Дураки! Надо же понимать, что ради Дела можно пойти на все. Даже стать агентом охранки на время, если нужно. Великий Нечаев учил же нас, что настоящий революционер «презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все, что помешает ему». Поэтому, если для дела Революции нужно быть агентом охранки, то можно стать агентом. А эти чистоплюи пускай думают себе, что хотят. Был я агентом или не был, но моя ненависть к этому «поганому обществу» вполне оправдывает мою аморальность по отношению к нему.

Если кому-то не нравятся мои удачные и странные побеги, то пусть заткнутся. Революция моя все равно победит. Все средства хороши. Даже вчерашних сотрудников охранки можно использовать для строительства нового общества. Они – профессионалы.

В ноябре 1903 года была первая попытка побега. Я отморозил, пальцы, уши и нос. Пришлось вернуться обратно в Уду.

5 января 1904 года в полицейском протоколе записали: «Ссыльный Джугашвили бежал». Через всю Россию я ехал в Тифлис по фальшивым документам на имя русского крестьянина. С моей грузинской физиономией, ха-ха, русский крестьянин! Так и ехал через всю Россию! И никто меня не задержал! Почему? Потому что меня нельзя трогать и арестовывать! Пусть потом думают, что я провокатор или выдающийся подпольщик.

Хранитель:

Как он хвастлив и тщеславен!

Все гораздо банальнее. К началу 1904 года ссылка успела окончательно превратиться в решето. Бежать было, в большинстве случаев, не трудно: во всех губерниях существовали свои тайные «центры», фальшивые паспорта, деньги, адреса. Коба оставался в селе Новая Уда не больше месяца, то есть ровно столько, сколько нужно было, чтобы осмотреться, найти необходимые связи и выработать план действий.

Когда я вернулся, то конечно, как нелегал, попадал в поле зрения полиции и, меня регулярно арестовывали. Раз в полгода, как по расписанию. Ничего я здесь не буду говорить. У настоящего революционера связи должны быть во всех слоях общества.

Целых четыре года, с января 1904-го до марта 1908-го я продержался на нелегальном положении. И никому не надо совать свой нос, почему тифлисская охранка, контролирующая весь Кавказ, не может меня арестовать. Да, меня арестовывали, но все равно я уходил всякий раз.

Хранитель:

На самом деле он тогда еще был никому не интересен.

Его никто не знал по большому счету, ни в местной организации социал-демократов, ни в департаменте полиции. Один из многих. Ничем не выдающийся, кроме своего безудержного честолюбия, которое толкает его на интриганство и склоки, где бы он ни появился. Ни как оратор, ни как пишущий пропагандист он не представлял собой практически ничего особенного.

Но очень хотел ему быть и казаться великим и могущественным, вождем революционной массы.

Наступил 1905 год. Империя встретилась с революцией. На первый план вышли известные революционные литераторы и великолепные ораторы. У меня не было таких талантов, как у них. Я не стал ронять свой авторитет. И ушел в тень. Пережду.

Тень моя пока что маленькая, не видная из столиц, но я делаю свою большую тайную революционную работу. Я тогда среди других редактировал в Тифлисе маленькую газетенку «Кавказский рабочий листок», писал теоретическую работу, где пересказывал великие мысли нашего учителя Ленина. Еще не время было выходить в первые ряды революции, надо держаться признанных авторитетов. Пусть пока другие себя покажут, сделают побольше ошибок, на которых будем потом других учить. В те годы много было арестов наших товарищей. Я не хочу про все вспоминать. Всякая сволочь потом мне попытается их приписать.

Партия отметила меня, Кобу, и я был направлен делегатом на первую конференцию большевиков в Таммерфорсе в декабре 1905 года. Правда, я там не выступал и не запомнился никому. Только кличку узнали мою новую, Иванович. Никто меня по дороге не ловил, поэтому, наверное, я легко добрался до Финляндии и обратно. А больше вам здесь знать и не нужно.

Хранитель:

Первоначально большевистская конференция задумана была как экстренный съезд партии. Поскольку после Октябрьской всеобщей стачки, которая вырвала у царя конституционный манифест и породила в рабочих кварталах атмосферу оптимизма и дерзания, объединительные тенденции приняли в обеих фракциях непреодолимую силу. На местах создаются федеративные или объединенные комитеты большевиков и меньшевиков.

Железнодорожная забастовка, восстание в Москве и ряд экстраординарных событий в провинции задержали на месте многих делегатов, так что представительство оказалось крайне неполным. Прибыли от 26 организаций 41 делегат, выбранный примерно 4 тысячами голосов. Цифра кажется ничтожной для революционной партии, собиравшейся опрокинуть царизм и занять место в революционном правительстве. Но эти четыре тысячи уже научились выражать волю сотен тысяч.

Решено было съезд, за малочисленностью, превратить в конференцию. Коба, под именем Ивановича, и рабочий Телия прибыли как представители закавказских большевистских организаций. Горячие события, которые разыгрывались в те дни в Тифлисе, не помешали Кобе покинуть свою редакцию.

Протоколы таммерфорских прений, развертывавшихся под канонаду рабочего восстания в Москве, не найдены до сих пор. Память участников, придавленная грандиозностью тогдашних событий, удержала немногое. «Как жаль, что не сохранились протоколы этой конференции, - писала Крупская тридцать лет спустя, - С каким подъемом она прошла! Это был самый разгар революции, каждый товарищ был охвачен энтузиазмом к бою. В перерывах учились стрелять... Вряд ли кто из бывших на этой конференции делегатов забыл о ней. Там были Лозовский, Баранский, Ярославский, многие другие. Мне запомнились эти товарищи потому, что уж больно интересны были их доклады с мест». Ивановича Крупская не называет: он ей не запомнился.

На стокгольмском съезде (1906 год) он тоже мало чем запомнился. От Тифлиса прибыло 11 делегатов, из них 10 меньшевиков, 1 – большевик, Иванович. Но никто и тогда тоже не запомнил будущего великого вождя под именем Иванович. Характерно, что почти вся делегация Закавказья – меньшевики. И это сразу после революции!

В центральном вопросе революции съезда Иванович, как оказалось, разошелся с Лениным. Он решительно выступал на съезде против национализации, а за раздел конфискованной земли между крестьянами. Это после он стал бессовестно врать, что всегда и во всем соглашался с великим вождем партии.

Уже с тех времен начинается долгое и глухое противостояние Ленина и «почти большевика» Джугашвили, переходящее порой во враждебность. Но хитрый Коба никогда не делает ничего напоказ. Он скрытен, открыто практически не нападает, если не уверен в полном и абсолютном успехе дела.

Ленин – друг, вождь и учитель для него только мертвый. Живой Ленин для него – вечный вызов, как человек мощного интеллекта, талантливого оратора и любимца народа. Мучительно и злобно Джугашвили завидует ему, в особенности власти его авторитета. Он совершенно уверен, что люди поклоняются авторитету его власти, организации, машины, аппарата, который Ленин создал для разрушения царской монархии и создания демократической республики.

К тому же декабрьское поражение не могло не понизить в его глазах авторитет Ленина: факту он всегда придавал большее значение, чем идее. Ленин был на съезде в меньшинстве. А Коба – реалист, нос по ветру. Выступления же Ивановича на съезде представляли простой пересказ речей и статей Ленина

Мне известно, что в эти месяцы революционного года Кавказ кипел котлом. В декабре стачечный комитет, захватив в свои руки управление Закавказской железной дороги и телеграфа, стал регулировать транспортное движение и экономическую жизнь Тифлиса. Пригороды оказались в руках вооруженных рабочих, однако, не надолго: военные власти быстро отбили врага. Тифлисская губерния была объявлена на военном положении. Вооруженная борьба велась в Кутаисе, Чиатурах и других пунктах. Я не был в числе активно воюющих. Я не спеша комментировал события как будто со стороны, задним числом. Поэтому я и смог в самое горячее время съездить в Таммерфорс. Чтобы меня заметили и оценили мои способности организовывать людей. Никто не обратил на меня внимания за границей, как и на мое отсутствие и мое возвращение.

Хранитель:

Другие пострадали за революцию вместо него. Она обошла его стороной.

Расправа с бойцами началась 3 декабря 1905 года арестом Петербургского Совета. Все скомпрометированные постепенно арестовывались, если не успевали скрыться. Победа адмирала Дубасова над московскими дружинниками придала репрессиям особую свирепость. С января 1905 года до созыва первой Государственной Думы 27-го апреля 1906 года царским правительством по приблизительным расчетам убито более 14000 человек, казнено более 1000, ранено 20000, арестовано, сослано, заточено - около 70000.

В эти дни революции я запросто съездил за границу, в поездах, говорят, было полно шпиков. Я никого не видел. И с чужим паспортом на русскую фамилию все получилось. Я неуязвим. Моя судьба, наверное, особая, они еще увидят. Пока что я научился только опаздывать на собрания, хоть ненамного, но постоянно. Для солидности. Ничего не могу поделать с собой.

Принято, что «великий человек» обычно должен запаздывать на собрание с тем, чтобы члены собрания с замиранием сердца ждали его появления, причем перед появлением великого человека члены собрания предупреждают: «тсс... тише... он идет». Эта обрядность казалась мне не лишней, ибо она импонирует, внушает уважение. Каково же было мое разочарование, когда я узнал, что Ленин явился на собрание раньше делегатов и, забившись где-то в углу, по простецки ведет беседу с самыми обыкновенными делегатами конференции.

Юные ангелы:

- Царственные замашки – заставлять людей ждать.

- У него это давняя привычка.

- Вспомните, как долго его ждали священники, собравшиеся на Никейский собор?

- И его великолепный выход…

В январе 1906 года я был снова арестован. Меня задержали на квартире подпольщика Миха Бочоридзе. Но я бежал из тюрьмы. Арестовали, убежал, чего тут сложного? И вновь не побоялся возвращаться на Кавказ? Потому что мне можно. Здесь, среди своих пока что мне проще. Мой плохой русский язык так мешает мне завоевывать аудиторию. Да и пишу я сейчас не лучше всех.

В общем, за одиннадцать лет с 1902 по 1913 год я шесть раз подвергался арестам, ссылкам, четыре раза бежал из ссылок. В общем, это было легко. Гораздо легче, чем отсюда, из Грузии разобраться, что там у них происходит за границей на съездах. Кто такие большевики и меньшевики? В чем разница? Я понимаю так, что комитет членов организации должен руководить революционным движением, вырабатывать тактику и стратегию. Сами массы не способны делать что-либо вразумительное без инструкций и указаний. В самый разгар революционных событий мне труднее найти себя в деле, чем в мирный период. В революции слишком много хаоса и неразберихи. Опять же, много выступать приходится, говорить, писать. А у меня с этим пока не очень. Эти богатые интеллигентики обходят меня. Говорливые. Ничего, подождите, придет мое время. Я с вами посчитаюсь.

Хранитель:

Лондонский (1907 года) съезд партии тоже не отличался особенным значением для Кобы. Обычная, по его мнению, рутина работающей партийной машины.

Наш «Иванович» принимал участие не в числе 302 делегатов с решающим голосом, а в числе 42 с совещательным. Таким слабым оставался большевизм в Грузии, что Коба не мог собрать в Тифлисе 500 голосов! «Даже в родном городе Кобы и моем, в Гори, - пишет Иремашвили, - не было ни одного большевика. Кавказские меньшевистские организации состоят почти сплошь из городской и сельской мелкой буржуазии». Из 18000 кавказских членов партии насчитывалось не более 6000 рабочих; но и те в подавляющем числе шли за меньшевиками.

«Меньшевизм» Кобы еще не раз проявится в будущем. Даже в советское время.

Если б ЦК видел во мне хоть какого-то теоретика или публициста, способного за границей подняться на более высокую ступень, меня, несомненно, оставили бы в эмиграции, и у меня не было бы ни возможности, ни желания отказаться. Но никто не звал меня за границу. С тех пор, как на верхах партии вообще узнали обо мне, меня очевидно рассматривали как «практика», то есть рядового революционера! Будто я пригоден только для местной организационной работы. Сам я, конечно, смерил свои силы на съездах в Таммерфорсе, Стокгольме и Лондоне. Вряд ли меня тянуло в эмиграцию, где я был бы обречен на третьи роли. Лучше уж центр партийной работы перенести сюда, в Россию.

[«Террорист»]

Беспощадная борьба требует особых людей для партии, для организации народного восстания. Коба – вот настоящий народный герой, разбойник. Он для меня образец настоящего революционера. Реальными делами можно помогать своей организации, угнетенному народу. Отнимать деньги и ценности у богатых и направлять их на правое дело. Что с того, что это разбой, грабеж. Великий Нечаев учил, что настоящий революционер выше морали. Его мораль выше морали этого общества.

Можно перешагнуть любые нравственные запреты ради великой идеи народного бунта.

Хранитель:

Была ли тайна Кобы? Член партии большевиков, кавказский человек, прошедший тюремную школу и усвоивший первенство силы среди прочих аргументов. Он обнаружил свою духовную близость с уголовной средой, с «разбойным элементом». Вот почему для него не было проблемы, как помочь молодой партии в подполье. Грабежи, разбой и теракты – все это помогал исполнять своим более отважным товарищам, не отвлекаясь на нравственные проблемы. Потому что революционер нечаевской школы выше морали, кипит ненавистью к этому «поганому обществу». Такой боевик был весьма полезен даже умирающему царскому режиму. Служил оправданием репрессий.

Однако вся его биография боевика по большей части придумана «историками» и «соратниками» уже после того, как Джугашвили захватил власть полностью.

Вот почему сочиняли, будто бы сразу после лондонского съезда в 1905 году Ленин отправляется в Берлин, куда на встречу с ним приезжает Коба. Говорили, ясное дело, о группах боевиков, глубоко законспирированных и готовых на любые «запредельные» задания партийного руководства. О существовании таких подразделений не могли знать ни рядовые партийцы, ни руководство партии. Не мог же Коба себя видеть «рядовым».

Юные ангелы:

- Когда судьба вытаскивала его к рождению в последнее время, он плодил эти секретные военные подразделения боевиков, бомбистов, выполнявших задания в разных странах разной степени жестокости и аморальности.

- Это называется терроризмом. Терроризм, узаконенный государством, принял в Конце Дней невиданный размах.

- Нечаев открыл этот ящик Пандоры, а принявший всю власть террорист Джугашвили завалил этой мерзостью полмира. А потом снова и снова, но уже под другими именами…

Хранитель:

В 1906-1907 годах он будто бы руководил проведением экспроприаций в Закавказье. В те годы он, как ему казалось, слился с образом народного разбойника Кобы, с той разницей, что полученные от грабежа средства передавались в тайную партийную кассу, а не раздавались угнетенным. Можно сказать, что в это время он был в числе боевиков партии, однако сам редко подставлял свой лоб под пули. Настоящим разведчиком и шпионом в тылу врага он был и оставался лишь в своих фантазиях.

Свои мечты он вскоре реализует в полной мере.

В 1907 он – один из организаторов и руководителей бакинского комитета РСДРП.

Пока что дела у большевиков идут неважно. Тут и говорить нечего.

Я был на Лондонском съезде (1907 год), который закончился 19 мая. А уже 1 июня премьер Столыпин предъявил Думе требование немедленно исключить 55 социал-демократов и дать согласие на арест 16 из них. Из газет узнали: не дожидаясь согласия, полиция приступила в ночь на 2-е июня к арестам. 3-го июня Дума уже объявлена распущенной. В общем, государственный переворот. Опубликован новый избирательный закон. Повсеместно произведены заранее подготовленные массовые аресты, в частности, среди железнодорожников – в предупреждение всеобщей забастовки. Попытки восстания в Черноморском флоте и в одном из киевских полков закончились неудачей. Монархия торжествовала. Сейчас самое время переждать тихонько трудные времена.

Спорят насчет бойкота выборов в Думу. Я – за бойкот.

Ну и что получили? Выборы прошли, мы не участвовали. Наших в парламенте нет.

1-го ноября начала свою буржуазную, до мозга костей демократическую, деятельность III Государственная Дума, в которой за помещиками и крупной буржуазией было заранее обеспечено большинство. Рабочие организации подверглись разгрому, революционная печать была задушена, следом за карательными экспедициями шли военно-полевые суды. Правительство приготовило социал-демократам повсеместный террор. Значит, нужно быть осторожнее. Посмотреть, как все будет развиваться. Кто будет сильнее, к тому и примкнуть.

Хранитель:

В обстановке упадочных настроений было трудно, почти невозможно соблюдать необходимые меры конспирации и поддерживать революционные связи. «Подпольная работа шла вяло. В течение 1909 г. были арестованы партийные типографии в Ростове-на-Дону, Москве, Тюмени, Петербурге...»

Атмосфера взаимного недоверия и подозрительности душила всякую инициативу. После ряда хорошо рассчитанных арестов во главе Московской Окружной организации становится в начале 1910 года провокатор Кукушкин. «Осуществляется идеал Охранного Отделения, - пишет активный участник движения, - во главе всех московских организаций стоят секретные сотрудники». Немногим лучше обстояло дело в Петербурге. «Верхи оказались разгромленными, казалось, не было возможности их восстановить, провокация разъедала, организации разваливались...» В 1909 году в России оставалось еще пять-шесть действующих организаций, но они быстро замирали. Число членов в Московской Окружной организации достигало к концу 1908 года 500, в середине следующего года оно упало до 250, еще через полгода - до 150; в 1910 году организация перестала существовать.

Осторожного Кобу не слышно и не видно.

Разгром, по всей видимости, полный. Впечатление такое, что партия уже никогда не воскреснет. И все же ощущение такое, что эта партия как будто бессмертна. Власть боится ее даже в полностью разрушенном состоянии.

Наверное, большевики все же сильнее всех остальных партий, раз правительство и правящий класс так сильно их боится, что даже всю депутатскую фракцию арестовали и сослали в Сибирь. Стало быть, за ними сила? Пожалуй, я стану настоящим сторонником большевиков, если увижу, что они проворнее других. Чутье мне подсказывает…

Хранитель:

Содержание революционной работы Кобы в годы первой революции выступает столь незначительным, что невольно порождает вопрос: неужели это все? В вихре событий, которые проходили мимо него, Коба не мог не искать таких средств действия, которые позволяли бы ему показать, чего он стоит. Участие Кобы в террористических актах и экспроприациях несомненно. Однако определить характер этого участия не легко. Мифы есть. А реальность такова.

Алексинский (бывший большевик, член ЦК): «В составе Центрального Комитета партии был еще «малый комитет, существование которого было скрыто не только от глаз царской полиции, но также и от членов партии. Этот малый комитет, в который входили Ленин, Красин и еще третье лицо... особенно занимался финансами партии». Под занятием финансами Алексинский понимает руководство экспроприациями. Неназванное «третье лицо» - уже знакомый нам естественник, врач, экономист и философ Богданов. У Алексинского не могло быть никаких побуждений умалчивать об участии Сталина в боевых операциях. Если он ничего не рассказал на этот счет, значит, он ничего не знает.

Никитич (Красин) был в большевистской организации единственным человеком, к которому Ленин относился с настоящим уважением и с полным доверием. Правда, Красин сосредоточивал свои усилия главным образом в Петербурге. Но если бы Коба руководил на Кавказе операциями того же типа, Красин, Ленин и Крупская не могли бы не знать об этом.

Друзья и враги чрезвычайно преувеличивают террористические приключения Кобы. «Правильно, что Сталин обладал исключительной способностью и склонностью к организации нападений названного рода... Однако в таких делах он обычно выполнял работу организатора, вдохновителя, руководителя, но не прямого участника»

Весьма возможно к тому же, - это вполне в натуре Кобы, - что при помощи умолчаний и подчеркиваний он, где нужно было, осторожно приписывал себе те заслуги, которых на самом деле не имел. Действительные участники экспроприаций и близкие к ним люди не упоминают в своих воспоминаниях о Кобе только потому, что им нечего сказать. Сражались другие, Сталин руководил ими издалека.

По инициативе большевика Ленина я в 1912 был включен в состав Центрального Комитета партии большевиков и в Русское бюро ЦК РСДРП. Как самый преданный ему, я должен быть поблизости от него. Он доверяет мне самые деликатные дела, связанные с поиском денег для партии. Здесь я не стесняюсь в средствах. Грабить банки, значить грабить банки. Взрывать почтовые кареты, или экспроприировать золото и ценности у буржуазии, значит и этим будем заниматься. Революция не в белых перчатках делается.

Юные ангелы:

- Король Ужаса, или Король Террора, в зависимости от перевода с французского на другие языки, подготовил свой выход к рождению теоретически в работе этого русского авантюриста-провокатора Нечаева. В впоследствии, то есть в следующей жизни, соединились, синтезировались самые худшие страхи пророков прежних веков.

- Ужас стал Королем, а Король стал Ужасом?

- Я даже больше скажу, Король стал Террором.

- А террор готов стать Королем, то есть повелителем всех общественных отношений в мире в Последнее Время. Ужас охватил все народы и континенты, постоянный непрекращающийся ужас. С одной стороны, непрекращающийся террор граждан со стороны собственного правительства, его спецслужб, со стороны экономических законов, делающих людей рабами закона стоимости Маркса. С другой стороны, непреходящий ужас от самой мысли о жизни в современном мире, наполненном колоссальным количеством страхов, которые плодятся и плодятся, которые еще и плодят массовые средства информации, продажные в силу закона стоимости, а потому жутко беспринципные.

- Это время Ужаса и Страха, время господства Короля Ужаса и Террора, теперь уже как повелителя всех остальных отношений между людьми.

- Нечаев и его духовный наследник Джугашвили, и все его последыши в равной степени…

- Скорее, во все более возрастающей степени!

- …Да, находятся за гранью нравственных законов людей. А потому крайне опасны для всего человечества, потому что они, или он находится у власти. И ради сохранения ее в своих руках будет продолжать пугать, сеять Ужас, терроризировать народы, свои и соседние.

Знаменитый «экс» в Тифлисе, когда группа боевиков отбила огромную сумму денег у полиции вполне мог быть осуществлен под моим руководством. Я участвовал в подготовке. А может, и в самом деле, я был главный в этой истории? Без меня бы не смогли надежно спрятать отнятые деньги в тайном месте.

Хранитель:

12-го июня в 10 часов 45 минут утра в Тифлисе, на Эриванской площади совершено было исключительное по дерзости вооруженное нападение на казачий конвой, сопровождавший экипаж с мешком денег. Ход операции был рассчитан с точностью часового механизма. В определенном порядке брошено было несколько бомб исключительной силы. Не было недостатка в револьверных выстрелах. Мешок с деньгами (241000 рублей) исчез вместе с революционерами. Ни один из боевиков не был задержан полицией. На месте остались трое убитых из конвоя; около 50 человек были ранены, в большинстве легко. Главный организатор предприятия, защищенный формой офицера, прогуливался по площади, наблюдая за всеми движениями конвоя и боевиков и в то же время ловкими замечаниями устраняя с места предстоящей операции публику, чтоб избегнуть лишних жертв. В критическую минуту, когда могло показаться, что все потеряно, мнимый офицер с поразительным самообладанием завладел денежным мешком и временно скрыл его в диване у директора обсерватории, той самой, где юный Коба служил одно время бухгалтером.

Руководил операцией армянский боевик Петросян, носивший кличку Камо.

Приехав в конце XIX столетия в Тифлис, он попал в руки пропагандистов, в том числе Кобы. Почти не владевший русским языком, Петросян однажды переспросил Кобу: «Камо (вместо: кому) отнести?» Коба стал издеваться над ним: «Эх ты, - камо, камо!..» Из этой неделикатной шутки родилось революционное прозвище, которое вошло в историю. Так рассказывала Медведева, вдова Камо. Больше ничего об отношениях этих двух людей она не сообщала. Зато говорила о трогательной привязанности Камо к Ленину, которого он впервые навестил в 1906 году в Финляндии. «Этот отчаянной смелости, непоколебимой силы воли, бесстрашный боевик, - пишет Крупская, - был в то же время каким-то чрезвычайно цельным человеком, немного наивным и нежным товарищем. Он страстно был привязан к Ильичу, Красину и Богданову... Подружился он с моей матерью, рассказывал ей о тетке, о сестрах. Камо часто ездил из Финляндии в Питер, всегда брал с собой оружие, и мама каждый раз особенно заботливо увязывала ему револьверы на спине». Отметим, что мать Крупской была вдовой царского чиновника и рассталась с религией только на старости лет.

Незадолго до тифлисской экспроприации Камо снова посетил финляндский штаб. Медведева пишет: «Под видом офицера, Камо съездил в Финляндию, был у Ленина и с оружием и взрывчатыми веществами вернулся в Тифлис». Поездка совершена была либо накануне Лондонского съезда, либо сейчас же после него. Бомбы были получены из лаборатории Красина.

После экспроприации Камо вынырнул в Берлине. Здесь его арестовали по доносу провокатора Житомирского, занимавшего видное место в заграничной организации большевиков. При аресте прусская полиция захватила чемодан, в котором, как полагается, находились бомбы и револьверы. По сведениям меньшевиков (расследование вел будущий дипломат Чичерин), динамит Камо предназначался будто бы для нападения на банкирскую контору Мендельсона в Берлине. «Неверно, - утверждает осведомленный большевик Пятницкий, - динамит был приготовлен для Кавказа». Оставим назначение динамита под знаком вопроса. Камо просидел в немецкой тюрьме более 1,5 лет, симулируя все время, по совету Красина, буйное помешательство. В качестве неизлечимого больного он был выдан России и просидел в Тифлисе, в Метехском замке, еще около полутора лет, подвергаясь самым тяжким испытаниям. Окончательно признанный безнадежно помешанным, Камо был переведен в психиатрическую больницу, откуда бежал. «Потом нелегально, прячась в трюме, поехал в Париж потолковать с Ильичем». Это было уже в 1911 году.

Октябрьская революция принесла большевикам власть, но выбила Камо из колеи. Камо задыхался. Он не для того рисковал своей и чужой жизнью десятки раз, чтоб стать благополучным чиновником.

Катэ Цинцадзе, другая легендарная фигура, погиб в ссылке в годы правления Сталина от туберкулеза. Сходный конец выпал бы, наверняка, и на долю Камо, если б он не был «случайно» убит летом 1922 года при столкновении с автомобилем на одной из улиц Тифлиса. В автомобиле сидел, надо думать, кто-нибудь из новой бюрократии. Камо передвигался в темноте на скромном велосипеде: он не сделал карьеры. Самая гибель его имеет символический характер.

В своей книге о Камо Бибинеишвили рассказывает следующий факт. В Грузии, уже в советский период, появился «таинственный незнакомец», который под фальшивым предлогом завладел корреспонденцией Камо и другими ценными материалами. Кому они нужны были и для чего? Документы, как и похититель, канули в бездну. Будет ли слишком поспешно допустить, что Сталин через своего агента вырвал из рук Камо те материалы, которые почему-либо тревожили его? Или для обратной переделки Истории Революции и, соответственно, своей роли в ней, понадобилось изъять все свидетельства и документы?

Вот это денег был тогда! 26 июня 1907 года, 11 часов дня. Эриванская площадь в Тифлисе была полна народа. Два экипажа в сопровождении эскорта казаков въехали на площадь. Они везут большую сумму денег Государственного банка. Почти одновременно на площадь въезжают два фаэтона. В одном мужчина в офицерской форме, в другом две дамы. По команде «офицера», преграждая путь экипажам с деньгами, будто из-под земли появляется банда в полсотни человек. На казаков и прохожих посыпались бомбы. В грохоте и дыме бандиты бросаются к экипажам. Кровь, куски разорванных тел, деньги… Крики раненых, вопли прохожих… А как вы думали добываются деньги на нашу Революцию?

Это сделали наши боевики, из боевой организации партии. Жаль, что я не из числа. Вот оно живое дело. Такое по мне как раз. Я предложил им спрятать деньги у меня на службе, в обсерватории. Так и сделали. Все-таки жаль, что не я руководил этой экспроприацией.

Семьяза:

Вот так и нужно! Запоминай все и всех!

Пусть эти партийцы испачкают себя террором и убийствами. Их народная революция умоется кровью. А ты потом все повторишь, только в ином масштабе.

Пускай все приличные люди содрогаются от ваших методов. Как давеча, от моего «Катехизиса революционера».

Если кто-то питает романтические иллюзии насчет революции, то пусть усвоит, без денег ничего не будет. А деньги можно добыть только силой, как это делают все так называемые капиталисты. Через насилие над рабочей силой добывается прибавочная стоимость. Дисциплина голода заставляет рабов продавать себя за плату, продавать свой жалкий труд и быть свободным в пределах своего скромного дохода. Вот он, весь ваш жестокий марксизм! Ваша никому не нужная правда.

Они же привыкли жить в мире иллюзий, питаться дешевыми зрелищами и, не дай бог, ни о чем не думать. А вы им свою революцию… Без крови и насилия?…

Посмотрим, что у вас без меня получится.

Мои методы, мои люди. Деньги и кровь…

Дело сделано.

Как начнется, так и закончится…

А историю я потом переделаю. Отведу себе самое главное место. Везде!

Хранитель:

Из показаний полицейского, очевидца событий: «Злоумышленники среди дыма и удушающих газов схватили мешок с деньгами… открыли в разных концах площади револьверную стрельбу и скрылись».

На площади остались убитые – казаки, полицейские и солдаты, в клочья разорванные бомбами террористов. Вокруг стонущие, изуродованные прохожие, валявшиеся среди разнесенных в щепки экипажей.

Лев Троцкий писал позднее: «личное участие Кобы в этой кровавой операции считалось в партийных кругах несомненным».

Революционера Кобу кровь и насилие не беспокоили. Коба давно перешел эту грань, отделяющую людей от нелюдей. Потому что по теории Нечаева люди – материал революции, которые разделяются по сортам в смысле своей значимости. То же усвоил и Коба, стремясь попасть в руководящий слой.

Хорошо было бы сказать, то проделана «Блестящая операция» партийного революционера номер один. Этот великолепный спектакль от начала до конца словно сочинил я сам и точно, по заданным нотам, исполнил другой подпольщик, Камо. Он ведь даже пришел в нашу организацию позже меня. Это был бы первый спектакль, поставленный мною, который прогремел на всю Европу.

Хранитель:

Даже Крупская с ужасом сообщала из Швейцарии: «Швейцарские обыватели были перепуганы насмерть… только и разговоров о русских эксах».

Тифлисская газета «Новое время» писала: «Только дьявол знает, как этот грабеж неслыханной дерзости был совершен».

После концентрации власти и устранения Ленина, вероятно Коба не утерпел. О его «участии» в этом ограблении вскоре знала вся партия. В то время как остальные террористические подвиги он совершал в атмосфере полной скрытности.

После «Эриванского дела» многие большевики попали в тюрьмы, даже опытный Камо, приехавший в Берлин, был тотчас арестован. Но Коба опять странным образом неуязвим. Только потому, что его там не было.

Однако Коба помнил о партийных решениях, запрещающих террористическую деятельность. Будущему вождю партии и народа не пристало быть банальным грабителем. Вот почему, захватив власть в стране, уже как Сталин, он будет тщательно скрывать рутинную деятельность Кобы, одновременно интригуя всех своими несуществующими подвигам. Но о ней хорошо «помнили», когда он заставлял всех угрозами расправы или разоблачений «вспомнить» то, что он хотел вписать в Историю партии.

В 1918 году меньшевик Мартов заявил, что Сталин не имеет права занимать руководящие посты в партии, так как «в свое время был исключен из партии за причастность к экспроприациям». Коба потребовал разбирательства. «Никогда в жизни, - говорил он, - я не судился в партийной организации и не исключался. Это гнусная клевета». Коба однако, не заявил прямо о своем неучастии в терроре. Мартов настаивал на вызове свидетелей, приводил факты (в частности, об участии Кобы в экспроприации парохода «Николай I»). Однако вызвать свидетелей с охваченного войной Кавказа не удалось. Дело затихло. Навсегда.

Все же прошлое Кобы всегда тревожило Сталина. И многие товарищи Кобы по разбойным нападениям закончат жизнь в сталинской тюрьме. Главный его соратник по боевым операциям, Камо, уйдет из жизни раньше всех. 15 июля 1922 года Камо ехал на велосипеде по Тифлису, и на пустой дороге на него наехал автомобиль, столь редкий тогда в городе. «Удар был настолько силен, - писала тифлисская газета, - что товарища Камо отбросило в сторону, и, ударившись головой о тротуарную плиту, он потерял сознание… В больнице, не приходя в себя, он скончался». Камо погиб именно в тот момент, когда товарищи уговорили его заняться мемуарами.

Хотите назвать меня террористом. Меня это не смущает. Я это делал ради победы моей Революции. И все жертвы не напрасны. Все было верно. Если чего-то приукрасил, то самую малость.

В нашей деятельности были не только теракты. Шла определенная «революционная работа в нефтяной промышленности». Вместе со своими боевиками я облагал данью нефтяных магнатов, требовал денег, угрожая поджогом промыслов.

Юные ангелы:

- Прошлое определенно преследует его.

- Да его опять догоняет нефть и связанные с нею – террор, война, Кавказ, экономический шантаж и прочее. Нефтяные магнаты снова чувствуют его отеческую заботу.

- Все повторяется и повторится вновь.

Иногда я и поджигал, и тогда багровое зарево и клубы дыма неделями стояли над промыслами. Устраивались и забастовки, кстати, выгодные владельцам промыслов – они повышали цены на нефть, за что платили тоже.

Вы хотите сказать, что я был идеологом и предводителем уголовного крыла партии? Но без наших боевых групп партия никогда не встала бы на ноги. Особенно в период реакции после 1905 года и изгнания большевиков из Думы.

Вообще в конце XIX века идеи революционного терроризма владели умами многих молодых людей. Убийство во имя революции считалось «актом революционного возмездия». Грабеж банков, богатых домов назывался «экспроприацией». Наши товарищи, боевики, осуществлявшие убийства и экспроприации, казались романтическими героями, Робин Гудами.

Юные ангелы:

- Джугашвили синтезировал в себе, вобрал в себя прошлые жизни своих великих учителей, одинаково сплавив в себе то, что ненавидел и то, что страстно любил.

- С каждым шагом, будто набирая все больше могущества. Это и Николай I, всем сердцем возненавидевший аристократических смутьянов – декабристов. Это и Нечаев, отразивший в себе, как в самом кривом зеркале обобщенный портрет «революционера», со всеми отвратительными чертами, которыми смог бы только наделить его сам, с одной лишь только целью – опорочить саму идею революционной демократии, превратить ее в отталкивающее пугало.

- Действительно, представьте себе в одном невзрачном теле сплавленных вместе Нечаева, Николая «Палкина», так его звали, кажется, в народе, да еще все худшие черты от декабристов, которые тоже в известном смысле дети своего времени, вроде Лунина.

Хранитель:

Представьте себе, что молодой Ленин был якобы почитателем якобинства и поэтому никогда не думал отказываться от терроризма.

На самом деле, как и большинство революционеров конца XIX – начала ХХ век в России он был глубоко отравлен ядом нечаевщины, ядом так называемой «революционной аморальности». Согласитесь, звучит вполне красиво, - «революционер выше морали существующего общества», поскольку Революция, которую он замышляет или затевает и так отрицает нынешнюю буржуазную мораль. Но это не означает автоматически, что всякий творец Революции должен быть аморален в самом худшем смысле слова, должен быть циничен и нагл и легко соглашаться на убийство, в том числе невиновных людей ради Великой Идеи. Нет. Так хотелось бы и желалось бы думать Нечаеву или его Ученику Джугашвили, которые воплотил в жизнь нечаевские представления о партии революционеров и о революционном обществе!

Утверждают даже, что Ленин в дни революции 1905 года призывал «учить молодых боевиков на убийствах полицейских» и даже развернул целую программу терроризма. Вряд ли Ульянов (Ленин) был так кровожаден, как хотел бы его живописать после смерти владелец его архивов Сталин. Во всяком случае, для всего мира образ Ленина создан так, как хотел бы его создать Джугашвили (Сталин). И никогда бы Революция не достигла бы успеха, если бы она опиралась только на террор и убийства. Октябрьский «переворот», как его называют историки, прошел безо всякой крови. Это, будьте покойны, чего-нибудь да стоит.

А система тотального провокаторства и террора существовала сама по себе и без Ленина и без большевиков. Она создавалась мощными усилиями Охранного отделения и потом практически со всеми методами и кадрами перешла в наследство к лидеру партии большевиков после ухода со сцены Ленина – товарищу Сталину. ГПУ, которое обслуживало сначала секретариат Сталина, быстро разрослось его стараниями, став могучей внутренней политической полицией, подчиненной лично главному секретарю партии. Он же был и предводителем Политического бюро ЦК, вернее даже подменял его собою, но прятался за «коллективность руководства».

Мелкие и крупные террористы и провокаторы стали новыми чиновниками ВЧК, ОГПУ, НКВД. Обучили новые кадры, передали им бесценный опыт. А если вспомнить, одним из руководителей знаменитой террористической организации «Народная воля» оказался провокатор Дегаев; главой боевой организации эсэров был провокатор Азеф. Член ЦК партии большевиков Малиновский также был провокатором Охранного отделения и, похоже, Ленин знал об этом. И для него не было бы открытием узнать, что Джугашвили «работал» по найму постоянно или время от времени провокатором Охранки. Потому что Революция, меняющая всю планету, гораздо шире провокаторских усилий одного человека, пусть даже такого злобного, как Иосиф Джугашвили.

Тем не менее, Ленин, серьезно подходивший к Революции и к профессиональной революционной деятельности с самого начала глубоко законспирировал свою боевую организацию. А в ней не была места осторожному и благоразумному «террористу» Джугашвили.

Потом я слышал от товарищей о серьезной дискуссии в партии по поводу методов революционного террора. Я полагаю, что наш революционный терроризм необходимая для партии вещь, поскольку без него партия не может добывать средства для своей текущей работы, для поддержания эмиграции и партийной печати. Просто кто-то боится замараться в крови.

На съезде партии в Стокгольме (в апреле 1906 года), где хотели объединиться снова с меньшевиками, Ленин даже попытался отстоять наши боевые отряды. Но партийные чистоплюи говорят, что было слишком много примеров разбоя боевиков, поэтому меньшевики побоялись дискредитации революционного движения. В результате следующий, лондонский съезд категорически запретил экспроприации, постановил распустить боевые отряды. А откуда, спрашивается, брать средства для партии? Куда деть специалистов такого дела, которое любой власти нужно?

Это очень помогло самому Ленину, когда потребовалось скрывать боевые группы не только от полиции, но и от собственной партии. Кто тогда знал, как дальше все повернется. Может быть, придется всем отправляться по этапу, а то и на виселицу.

Юные ангелы:

- Наш драгоценный Сын Человеческий, опять никем не узнанный, вынужден держать в своем стане, среди своих друзей и сторонников разное отребье, провокаторов и лазутчиков. Они-то в случае успеха Революции и собираются открутить голову и Ленину и всем его соратникам, а сами – замесят кровавое месиво из революционного порыва народа.

- Сколько бы он ни появлялся, его всегда не узнают.

- Лучше сказать, не признают.

- Он всегда обгоняет свое время. Ему все время тесно в рамках тех десятилетий жизни, которые ему отпущены. Едва-едва успевает начать, как его поджидают черные ангелы, торопясь препроводить на крест, распять побыстрее, а потом снова и снова превратить в бесполезную икону.

- Кем бы он не вышел, судьба с ним всегда сурова.

- Да, когда Пугачев, тогда четвертование; когда Герцен, тогда нервотрепка эмигрантского окружения, включая откровенных врагов и провокаторов, когда один из декабристов, тогда виселица или тюрьма с призраками смерти.

- Такая судьба у него, как архангел Михаил говорил, если его распяли, то будут распинать всякий раз, опять и опять, пока чаша терпения не переполнится…

- Или мера мирового зла исполнится и мир подойдет к своему Концу.

- И он снова должен появиться?

- Да, во всем величии своего всепрощения и милосердия, но для Суда, Последнего. И тогда каждый получит то, что он хотел всей душой своей, от жизни к жизни. Выпьет полной чашей то, что накопил за свои века.

- Тот, кто вел Джугашвили, очень быстро догадался, кто такой Ульянов (Ленин).

- Он его поджидал. Он обкладывал его со всех сторон еще с прошлых своих жизней, как волка вел на номера.

- И в этот раз они деформировали его юношескую психику дурным примером нечаевской революционной бесовщины. А все люди, образованные или не очень, и впрямь стали думать, что революции могут делать только бесы вроде Нечаева или партийные чиновники типа Джугашвили…

Что им было спорить с Лениным? Эмиграция и деятельность подпольных революционеров в самой России – все это требовало больших финансовых поступлений. Насильственный захват денег казался в тех условиях единственным средством. Ведь заработать партия не могла, как какое-то торговое и промышленное предприятие. Зачем было гробить наши группы боевиков?

Хранитель:

Можно подумать, что большевики готовили какой-то капустник для империи. Если они готовы были рисковать жизнью и здоровьем ради воплощения своих идей Революции, то их можно хотя бы уважать за это. А полагать, что все они – обыкновенные бандиты, значит упрощенно понимать саму Революцию. Ведь те, кто им противостоял, не стеснялись в средствах, когда речь шла о сохранении власти. Так, 9 января 1905 года по приказу царя против безоружных людей в Петербурге применили оружие. В людей стреляли из ружей, рубили шашками. При этом демонстранты даже еще не помышляли ни о какой революции. Просто просили у царя хлеба и работы… Власть и ее спецслужбы судят о революционерах по себе или по тем, кто работает на них за деньги, то есть по людям беспринципным и циничным.

Спиридович (жандармский полковник): «Главным вдохновителем и генеральным руководителем боевой работы был сам Ленин».

В.Зубатов, глава третьего охранного отделения: «Вы должны смотреть на сотрудника как на любимую замужнюю женщину, с которой находитесь в связи. Один неосторожный шаг – и вы ее погубите». Завербованный ценный провокатор открывал путь наверх для чиновника Департамента. Поэтому сотрудники охранки берегли своих подопечных.

Вполне возможно, что какие-то общие черты появлялись и у боевиков, и у тех, кто их опекал от спецслужб.

Алексинский (бывший большевик): «В составе «ЦК была создана «тройка», существование которой было скрыто не только от полиции, но и от членов партии»;

Лев Троцкий приводит состав этой «тройки»: Богданов, Ленин и Красин;

Крупская: «Партийцы знают теперь ту работу, которую вел Красин по вооружению боевых отрядов… Делалось все это конспиративно. Владимир Ильич больше чем кто-либо знал эту работу Красина».

Для справки: Леонид Красин – член ЦК РСДРП, учился в Петербургском технологическом институте. Блестящий инженер, красавец, имевший успех у женщин. Но главной его страстью были бомбы. Бомбы для революции.

Троцкий: «У него была мечта создать бомбу величиной с орех».

Бомбы требовали много денег. И Красин находил самые разные способы их доставать.

Но вряд ли можно сказать, что Красин был того же сорта человек, что и Джугашвили.

Наш Иосиф в те годы делал то, что потом повторял уже в масштабах целой страны, пуская кровушку целым народам.

Да, я убивал людей, грабил тех, кого стоило грабить. Я влачил жалкое, полунищее существование, но я, как и все люди, тоже мечтал о настоящей семье, которой был лишен в детстве. Однако моя Революция переполняла меня, давала мне горькое вино ненависти к окружающему миру. Я при этом оставался яростным фанатиком, настоящим революционером. Как учил Нечаев.

Я был ужасен во время политических споров. Нетерпим. Если бы у меня была возможность, я, может, и бил бы своих оппонентов по морде, искоренял бы противников огнем и мечом. Особенно когда они не понимали меня, раздражали своим упрямством и непокорностью.

Еще в семинарии, когда в кружке нашем рефераты готовили, я хотел быть всегда и во всем первым. Как меня раздражало и злило, когда кто-то лучше меня говорил, интереснее писал и рассказывал. Я убить был готов тех, кто покушался на мой авторитет. В итоге кончилось все плохо. Со всеми перессорился, разозлился вконец.

[Муж]

Я пытался создать семью. Клянусь, честное слово. Но где мне было справиться с этим в моей-то революционной жизни.

Екатерина (Като) Сванидзе, славная девушка, работала швеей. В нашем с ней нищем жилище все сверкало чистотой, все было покрыто ее белыми вышивками и кружевами. Мой дом, мой очаг был здесь.

Я все это время пытался создать дом, в который я, избегая ареста, так редко приходил. А если и приходил, то только глубокой ночью, чтобы исчезнуть на рассвете.

Она родила мне сына Якова. С грудным младенцем на руках она с трудом сводила концы с концами. Денег по-прежнему нет. Все деньги уходят «великому Ленину», в партию…

В то время как я, полунищий Коба, презираю деньги. Для меня давно стали частью лживого буржуазного мира, который я разрушаю всей своей силой. И когда они у меня появляются, я с легкостью раздаю их друзьям-подпольщикам.

И опять жена Като сидит без денег с кричащим младенцем. И снова я исчезаю в ночи.

А потом она заболела. На лечение у меня не было денег. Она умирала. Я перевоз ее в Тифлис, где жила ее семья. Но было поздно. Като скончалась у меня руках. Злые языки говорили, что так я убил свою первую жену. А сын…

Семьяза:

Мои тайны должны оставаться при мне.

Мне не следует открывать все свои числа и даты. На всякий случай. И прятать следы. Я играю роль как настоящий подпольщик, поэтому все должно быть скрыто и запутано, как только возможно.

Так вышло и с датой рождения сына Якова. 1908 год был проставлен во всех анкетах. А смерть Екатерины Сванидзе произошла 25 ноября 1907 года.

Яков же не мог родиться после смерти матери. Он родился, конечно, в 1907 году. Про 1908-й год мы договорились с местным священником, чтобы Яков пошел в царскую армию на год позже. А когда Яков получал паспорт, я не возвратил верную дату?

Не возвратил. Потому что все, что касалось жизни Кобы, я старательно засекречивал или запутывал, но уже спустя время, уже как великий Сталин. Зачем я это говорю? А чтобы восхищались, как я могу морочить голову миллионам людей тысячи лет. А они в ответ только поклоняются мне.

Меня не должны найти или раскрыть по косвенным признакам. По датам, числам, реквизитам родственников и так далее. Чем меньше они будут знать, тем сложнее им будет меня предвидеть и прогнозировать…

Яков… Яков еще будет. И будет еще Яков, или Янгель. Мой всевластный, могущественный Яков. Не тот, что сын Като.

[Террорист вернулся]

Куда возвращаться? Опять в этот отсталый Тифлис? Надоел он мне. Надо двинуться туда, где пролетариат, где много национальностей проживают вместе. Какой-то крупный промышленный центр нужен. Я подумываю о Баку. Сдается мне, больше всего денег в партийную кассу идет именно отсюда… надо это выяснить. Помочь.

Не удается мне пока на большой российской территории доказать, что я серьезный профессионал-подпольщик, что я достоин большего, чем спорить с меньшевиками и прочей мелюзгой в Тифлисе. А в эмиграции мне точно делать нечего. Там эти надутые павлины, говорят на всех языках и евреев больше всего.

Меня переполняло отчаяние. Я опять почувствовал презрение к себе всего этого злобного мира. Хочется взорвать его к чертовой матери. Убивать, снова убивать, бить без пощады весь этот старый мир. Каждую сытую сволочь этого гнилого общества, чтобы другим было неповадно сопротивляться мне. Сопротивляться Революции.

После смерти жены я стал просто бешеным, каким-то одержимым. Хотелось больше крови, мести. Я стал организатором убийств князей, священников, буржуа, всего того, что олицетворяло старый мир. Не сам, конечно, чужими руками. Я ведь все же не рядовой боевик. Я уже был на съезде.

Вот и Баку. С осени 1907 года до марта 1908-го я веду революционную работу в Баку. Я потихоньку скрылся из Тифлиса. В тот момент, когда Камо, наверное, заряжал последнюю бомбу. Осторожность мне не помешает, он входит в мое мужество преобладающей чертой. Иначе успеха не будет.

в Баку работали тогда А.Енукидзе, Тимофей (Спандарян), Алеша (Джапаридзе). Большевистская организация имела широкую базу для работы в лице профессионального союза нефтепромышленных рабочих. Секретарем и фактическим организатором всей союзной работы был Алеша (Джапаридзе)». Главную роль играл в работе Джапаридзе. И Оба они (Шаумян и Джапаридзе) были любимейшими вождями бакинского пролетариата. Меня это страшно раздражало и угнетало.

Отодвинутый снова на второй план я окопался в подпольном Комитете. Борьба за влияние партии на профессиональный союз означала для меня подчинение вождей рабочих масс, Джапаридзе и Шаумяна, моему собственному командованию. В борьбе за такое закрепление моего руководства я переругался со всеми, восстановил против себя всех руководящих большевиков. А массы отчего-то не торопились признать меня своим вождем через профсоюз.

Тогда кстати стали появляться слухи, - уверен, - это мои завистники или просто партийные трусы их разносили. Так вот, слухи странные, точнее, страшные для меня, революционера, что я бесстрашный Коба, удачливый Коба, уходящий от всех преследований, на самом деле провокатор, засланный полицией в революционное движение, в нашу партию.

Надо было немедленно прервать слухи! И слухи прерывает мой арест и высылка в Вологодскую губернию под надзор полиции. И не надо ничего говорить.

Хранитель:

Особенно острый характер приобрело соперничество Кобы с Шаумяном. Дело дошло до того, что после ареста Шаумяна рабочие, по свидетельству грузинских меньшевиков, заподозрили Кобу в доносе на своего соперника полиции и требовали над ним партийного суда. Кампания была прервана только арестом Кобы. Вряд ли у обвинителей были твердые доказательства. Но подозрение могло сложиться на основании ряда совпадающих обстоятельств. Достаточно, однако, и того, что товарищи по партии считали Кобу способным на донос по мотивам раздраженного честолюбия. Ни о ком другом не рассказывали подобных вещей!

Относительно финансирования бакинского Комитета во время участия в нем Кобы есть совпадающие, но отнюдь не бесспорные показания насчет «экспроприаций» с оружием в руках; денежных контрибуций, налагавшихся на промышленников под угрозой смерти или поджога нефтяных источников; фабрикации и сбыта фальшивых ассигнаций и пр. Приписывались ли все эти деяния, сами по себе несомненные, инициативе Кобы уже в те отдаленные годы, или же большую их часть связали с его именем лишь значительно позже, решить трудно. Во всяком случае, участие Кобы в столь рискованных предприятиях не могло быть прямым, иначе оно неизбежно обнаружилось бы. По всей видимости, боевыми операциями он руководил так же, как пытался руководить профессиональным союзом: из-за кулис. Достойно внимания, с этой точки зрения, что о бакинском периоде жизни Кобы известно очень мало.

При аресте у меня найдены документы, которые доказывают мою принадлежность к запрещенному Бакинскому комитету РСДРП. Естественно, все должно быть чисто, подтверждено документами, достоверно, чтоб прекратить всякие намеки.

Хранитель:

Представьте себе, он мог бы быть одновременно партийцем, боевиком-террористом и агентом охранного отделения, то есть фактически двойным агентом, говоря шпионским языком. И одинаково выгодно использовать обе позиции, добиваясь успеха в обоих направлениях.

Опыт подпольной работы, тайных интриг ему очень после пригодился на посту секретаря партии большевиков. Он настроил аппарат секретариата партии и ОГПУ для организации тотальной слежки и сбора компромата на всех высокопоставленных членов партии и правительства. А, прибрав к рукам все царские архивы, в том числе полицейские, он мог шантажировать любого современника, заставляя участвовать в работе гигантский Фабрики Лжи под своим руководством. Это помогло ему исправить все сложные эпизоды своей дореволюционной биографии, изобразив себя самым главным и самым умным везде и во всем.

Джугашвили понял пользу хитрой технологии, позволяющей держать в руках биографии всех своих друзей и врагов. Мораль больше не нужна ему.

Очень помог ему опыт террориста, или проще сказать убийцы? Хотя сам он, скорее всего, никого не трогал. Он привык жертвовать другими людьми. Его революционная мораль вполне могла стерпеть многотысячные жертвы и крайнюю жестокость, как в подавлении политических врагов, так и в устранении наиболее сильных своих друзей, как потенциальных конкурентов.

Иосиф сформировал, вылепил себя, имея перед собой достойный идеал – узник Петропавловской крепости Нечаев, автор «Катехизиса революционера».

Бакинская тюрьма была большой революционной школой. Среди марксистских руководителей я заметно выделялся. В личных спорах я участия не принимал, предпочитая публичную дискуссию. Я сразу к массам обращался, не буду же я с каждым заключенным говорить. Моя грубость в спорах и дискуссиях делали мои выступления жесткими и не всегда приятными. Конечно, мои речи, может быть, и не пестрели остроумием, а носили скорее форму четкого изложения наших позиций, как руководство к действию. Была одна «аграрная дискуссия», когда Орджоникидзе, мой товарищ, съездил по физиономии содокладчика, эсера Илью Карцевадзе, за что был жестоко эсерами избит.

А вообще у меня отличная память, которая вмещает чуть ли не весь «Капитал» Маркса. Марксизм моя стихия, здесь я непобедим... Под всякое явление сумею подвести соответствующую формулу по Марксу. Но от этих цитат только скука.

По общему правилу, политические заключенные старались не общаться с уголовными. Меня, наоборот, тянуло к обществу головорезов, шантажистов, воров, грабителей, всяких разбойных элементов. Я чувствовал себя с ними на равных. Мне всегда импонировали люди реального «дела». И на политику я смотрю, как на дело, которое надо уметь и «сделать».

Зачинщиком тюремных протестов и демонстраций я не был, но всегда поддерживал тех, кто бунтует. Это делало меня в глазах тюремной публики надежным товарищем. Инициатором я не был ни в чем, нигде и никогда. Но я был весьма способен воспользоваться инициативой других, подтолкнуть инициаторов вперед и оставить за собой свободу выбора. Это не значит, что я лишен мужества, но я предпочитал расходовать его экономно, рационально. Чего на рожон-то лезть.

Однако улик против меня нет. После восьми месяцев в тюрьме меня отправляют в Сольвычегодск на три года, в ссылку.

Хранитель:

«Социалист-революционер» Верещак еще совсем молодым попал в 1909 году в бакинскую, так называемую баиловскую тюрьму, где провел 3,5 года. Арестованный 25 марта Коба просидел в той же тюрьме полгода, покинул ее для ссылки, провел там девять месяцев, вернулся нелегально в Баку, был снова арестован в марте 1910 года и снова оставался, бок о бок с Верещаком, около 6 месяцев в заключении.

Именно Верещак уже тогда в тюрьме подметил ту черту Сталина, благодаря которой он долгое время мог оставаться неизвестным: «...это способность втихомолку подстрекнуть других, а самому остаться в стороне».

Правдоподобие требовало, чтобы я, революционер Джугашвили воочию стал узником режима. Итак, полицией были получены документы о моей принадлежности к Бакинскому комитету, что дало ей основание для нового обвинения. Теперь мне грозят уже каторжные работы. И нечего зря обвинять меня в предательстве!

Хранитель:

Однако Бакинское жандармское управление почему-то закрывает глаза на эти документы и рекомендует всего лишь вернуть Кобу на прежнее место ссылки, в Сольвычегодск сроком на три года. Чем вызвано это новое удивительное решение? Особое совещание при министерстве внутренних дел отправляет Кобу в ссылку только на два года! Особые условия от Особого совещания.

Ссылка. Спокойствие. Время осмотреться, подумать. В Сольвычегодске я даже поправился, поздоровел и уже в начале лета опять бежал. Я рванул 24 июня 1909 года. Куда я бежал? Конечно на Кавказ. Чего мне бояться? Я – горец. И революционер. Пусть меня боятся.

Но перед этим весной 1909 года я отправил Аллилуеву, жившему уже в Петербурге письмо с просьбой сообщить мне свой адрес. А в конце лета того же года я бежал из ссылки в Питер, где мы встретились с ним случайно на одной из улиц Литейной части. Случилось так, что я не застал Аллилуева ни на квартире, ни на службе и вынужден был долгое время бродить по улицам без приюта. Когда мы с ним случайно на улице встретились, то я уже изнемогал от усталости. Аллилуев устроил меня у сочувствующего революционерам дворника одного из гвардейских полков. Здесь несколько времени я спокойно отдыхал, повидался кое с кем из членов большевистской фракции III Думы, а затем уже двинулся снова на юг, в Баку.

Опять в этот Баку! Не получается пока зацепиться в столице. В Питере не знают еще Кобы, депутаты Думы не проявили ко мне интереса, никто не пригласил меня остаться и не предложил столь необходимого нелегалу содействия.

Девять месяцев я находился на свободе. 23 марта 1910 года меня опять арестовывают. Три месяца следствия. И что? Вновь пища для ума будет моим завистникам! Для них я будто нарочно, на виду у полиции и охранки появляюсь на родине.

Поэтому помощник начальника Бакинского жандармского управления Н.Гелимбатовский пишет в своем заключении про меня: «Ввиду упорного его участия в деятельности революционных партий, в коих он занимал весьма видное положение, ввиду двухкратного его побега… Принять меру взыскания – высылку в самые отдаленные места Сибири на пять лет». Однако его заключение игнорируют. Вместо него опять решено выслать меня, лучшего революционера Кавказа в тот же Сольвычегодск! Так началась моя третья ссылка. Мне позволено то, что другим нельзя.

Хранитель:

В действительности опять возможно то же объяснение событий.

Либо полицейский документ изменен Сталиным уже в советское время, приписав, что в деятельности революционных партий «он занимал весьма видное положение». Хотя на самом деле, возможно, он вовсе не интересует полицию как крупный революционер. Поэтому ему полагается ссылка в Вологодскую губернию.

Другое дело, что и в самом деле выясняет, откуда партия получает самые большие средства в кассу, чтобы именно там быть полезным своей партии или еще кому-то кроме нее…? Тогда на самом деле он чем-то «помогает полиции», которая не трогает его даже в случае его побегов из заключения. И не все полицейские чины обязаны были иметь прямой выход на драгоценный капитал – «провокаторов». Дабы не засветить их.

[Чижиков]

Ну вот, ссылка моя закончилась. Не имея права выехать в столицу, пока я выбрал для жительства Вологду. В это время сам великий большевик Ленин срочно позвал меня к себе. Я хотел, чтобы он меня как будто «вызвал». Об этом я писал сам в письме: «Ильич и К^о зазывают в один из двух центров до окончания срока. Мне же хотелось бы отбыть срок, чтобы легально с большим размахом приняться за дело, но если нужда острая, то, конечно, снимусь». Ленин хотел, чтобы я был ближе к центрам, то есть к Питеру или Москве. Я попросил кое-кого напомнить обо мне в верхах.

Так, в письме я сообщил кому нужно о своих и руководства партии планах на ближайшее время. Все предупреждены. Я продолжаю свою революционную работу. Я выдвинулся в Питер, к Ленину.

Хранитель:

Следом за письмом Джугашвили в Департамент полиции пошло сообщение: «Как можно полагать, кавказец (так называли Кобу в переписке) в скором времени выедет в Петербург или в Москву для свидания с представителями организации и будет сопровождаться наблюдением… Явилось бы лучшим производство обыска и арест его нынче же в Вологде».

Тем не менее, никакого ареста не последовало. Руководство Департамента оставалось безучастным. Надо ведь было проследить всю нить до Ленина.

Интересно, что 31 декабря 1910 года Сталин пишет за границу, в Париж: «Тов. Семен! Вчера получил от товарищей ваше письмо. Прежде всего горячий привет Ленину, Каменеву и др.» Дальше следует оценка положения в партии в связи с расколом на блоки (Ленин-Плеханов и Троцкий-Мартов-Богданов)… Затем Коба подходит ближе к сути дела. «По-моему, - пишет он, - для нас очередной задачей, не терпящей отлагательства, является организация центральной (русской) группы, объединяющей нелегальную, полулегальную и легальную работу... Такая группа нужна, как воздух, как хлеб».

В самом плане нет ничего нового. Попытки воссоздать русское ядро ЦК делались Лениным со времени Лондонского съезда не раз, но распад партии обрекал их до сих пор на неудачу. Коба предлагает созвать совещание работников партии. «Очень может быть, что это совещание и даст подходящих людей для вышеназванной центральной группы». Обнаружив свое стремление передвинуть центр тяжести из-за границы в Россию, Коба опять торопится потушить возможные опасения Ленина: «...действовать придется неуклонно и беспощадно, не боясь нареканий со стороны ликвидаторов, троцкистов, впередовцев...» С рассчитанной откровенностью он пишет о проектируемой им центральной группе: «...назовите ее, как хотите – «русской частью ЦК» или «вспомогательной группой при ЦК» - это безразлично». Мнимое безразличие должно прикрыть личную амбицию Кобы. «Теперь о себе. Мне остается шесть месяцев. По окончании срока я весь к услугам. Если нужда в работниках в самом деле острая, то я могу сняться немедленно». Цель письма ясна: Коба выставляет свою кандидатуру. Он хочет стать, наконец, членом ЦК.

Амбиция Кобы, сама по себе нимало, разумеется, не предосудительная, освещается неожиданным светом в другом его письме, адресованном московским большевикам. «Пишет вам кавказец Coco, - так начинается письмо, - помните в 4-м г. (1904), в Тифлисе и Баку. Прежде всего, мой горячий привет Ольге, вам, Германову. Обо всех вас рассказал мне И. М. Голубев, с которым я и коротаю мои дни в ссылке. Германов знает меня как к...б...а (он поймет)».

Любопытно, что и теперь, в 1911 году, Коба вынужден напоминать о себе старым членам партии при помощи случайных и косвенных признаков: его все еще не знают и легко могут забыть. «Кончаю (ссылку) в июле этого года, - продолжает он, - Ильич и Ко зазывают в один из двух центров, не дожидаясь окончания срока. Мне хотелось бы отбыть срок (легальному больше размаха)... Но если нужда острая (жду от них ответа), то, конечно, снимусь... А у нас здесь душно без дела, буквально задыхаюсь».

С точки зрения элементарной осторожности, эта часть письма кажется поразительной. Ссыльный, письма которого, как правило, попадают в руки полиции, без всякой видимой практической нужды сообщает по почте малознакомым членам партии о своей конспиративной переписке с Лениным, о том, что его убеждают бежать из ссылки и что в случае нужды он, «конечно, снимется». Как видим, письмо действительно попало в руки жандармов, которые без труда раскрыли и отправителя и всех упомянутых им лиц. Одно объяснение неосторожности напрашивается само собой: нетерпеливое тщеславие! «Кавказец Coco», которого, может быть, недостаточно отметили в 1904 году, не удерживается от искушения сообщить московским большевикам, что он включен ныне самим Лениным в число центральных работников партии.

Другим мотивом может быть как раз сотрудничество с охранкой, которое он или предлагает в таком откровенном письме или продолжает, раскрывая фамилии и адреса. С другой стороны открытое письмо с опасным текстом обеспечивает ему алиби в случае его возможного ареста полицией и показывает его невероятно смелым, раз он запросто обращается к москвичам и ссылается на «Ильича и Ко». К тому же им может двигать желание отомстить провокатору Малиновскому, по вине которого он оказался в Сибири.

В любом случае по своим следам «отважный Коба» мог вывести охранку прямиком на Ленина и других. А мастеру интриг Кобе до этого не было никакого дела. Его задача – занять место в руководстве партии, которая, он чувствовал, будет наиболее перспективная. А царский режим долго не продержится. Это и он понимал.

Через некоторое время «Ленин приказал» и тотчас Коба «снялся в Петербург». Следует новое донесение: «В 3.45 кавказец пришел на вокзал с вещами, вошел в вагон третьего класса в поезд, отходящий на Санкт-Петербург. Кавказец с означенным поездом уехал в Петербург». И не было никакой попытки его задержать! Но почему?

Иосиф неприкасаем для полиции? Или он сам – полиция, внутренняя полиция для партии большевиков; полиция, которая ждет своего часа.

Надо сказать, что паспорта в подпольном деле это особая история. Для побегов революционеры пользовались двумя видами документов. Первый – так называемые «липовые», или поддельные. Это старые просроченные паспорта, выкраденные из волостных правлений. Их обрабатывали химикатами, вписывали новые данные. И «железные», подлинные паспорта, которые продавали местные жители, а, продав, через некоторое время заявляли в полицию о пропаже.

Соответственно, после моего отъезда в делах жандармского управления появляется «Прошение жителя Вологды А.П.Чижикова о пропаже у него паспорта». Но к тому времени паспорт уже был найден. Потому что в Петербурге в гостиничных номерах я был задержан, как некий Чижиков. Они проверили, оказалось, что это я, бежавший с поселения Иосиф Джугашвили.

В Питере я вышел с Николаевского вокзала и решил побродить по городу. Увидел Тодрию. Решили с ним снять меблированную комнату. Швейцар вертел мой паспорт недоверчиво, ведь в нем я значился Петром Чижиковым. На следующее утро Тодрия повел меня на конспиративную квартиру. Я-то не боюсь.

Потом Аллилуев в окно видит шпиков, которые явно следят за квартирой. Но я только шутил и не подавал виду, что мне боязно. Сообщение Аллилуева о «хвостах» я высмеял не очень учтивой репликой: «Черт знает что такое, товарищи превращаются в пугливых мещан и обывателей!»

Затем я и сопровождающий меня рабочий Забелин с легкостью ускользаем от наблюдения, я ночую у Забелина, после чего возвращаюсь в те же меблированные комнаты. Хотя я видел, что за мной следят. Шпики оказались, однако, реальностью: 9 сентября я был арестован.

Разумеется! Меня арестовали по возвращении в меблированные комнаты поздно ночью, когда заснул. Кстати, очень интересно, арестовывать людей за полночь, когда они ни сном, ни духом… Может после пригодиться.

Им было удивительно другое, почему я так беспечно себя вел? Я не боюсь. Революционер не вправе вообще чего-либо бояться. И для него не существует предательства как такового. Он выше эти моральных ловушек. Ну, а вообще я так устал от тоски в этой провинции, что хочу уже быть во главе большого дела. Пришло мое время. Вот и решился на крайние меры. Даже Ленину написал, не постеснялся предложить себя для любой работы.

В общем, так окончились три дня моей жизни в Петербурге. До середины декабря ведется следствие. Мое наказание вновь весьма мягкое: меня выслали на три года да еще с правом выбора места жительства. Я снова выбрал Вологду. И уже 22 декабря я отправлен на место высылки в Вологду, слава богу, не в Бакинскую тюрьму. Вы думаете, что полиция и охранка считают меня своим? Пусть считают. Если так нужно для дела Революции, то я и с самим дьяволом готов поработать на пару. А что там какая-то полиция.

Семьяза:

Молодец! Будто моими словами думает, разбойник. Я сам словно раздвоился.

Народный герой, черт тебя дери.

Все равно, славный малый из меня получится. Лучше не придумаешь.

Достаточно аморален и циничен, и с таким мощным зарядом ненависти и злобы, чтобы разрушить эту жалкую партию до самого основания.

Но я лучше ее перекрою на свой лад. Снаружи она будет партией защитников свободы народа, а изнутри обычная контора бюрократов, жадных до денег и власти.

Так, мне помнится, я перелицевал весь сброд этих священников-христиан, которые так возгордились, когда я их всех собрал во дворец и позволил решать вопросы веры Христовой. Глупцы. Тщеславные и завистливые друг к другу глупцы.

А эти лучше что ли?

Те же, что и раньше. И никакие пиджаки с ботинками их не испортят.

Хранитель:

Вологодскую губернию Коба покинул легально. Прибыл ли он легально с Кавказа в Петербург, это еще вопрос: бывшим ссыльным обычно запрещалось в течение известного срока проживание в центрах страны. Но, с разрешения или без разрешения, провинциал вступает, наконец, на территорию столицы. Партия еще только выходит из оцепенения. Лучшие силы в тюрьмах, ссылке или эмиграции. Некому воевать, все повязаны. А его срок заканчивается.

Именно поэтому Коба и понадобился в Петербурге. Его первое появление на столичной арене имеет, однако, эпизодический характер. Между окончанием ссылки и новым арестом проходит всего два месяца, из которых три-четыре недели должна была отнять поездка на Кавказ.

[Ленин]

Хранитель:

На конференции, собравшейся 5 января 1912 года в Праге, присутствовало 15 делегатов от двух десятков подпольных организаций, в большинстве своем очень слабых. Из докладов делегатов с мест вырисовывалась достаточно ясная картина состояния партии: немногочисленные местные организации состояли почти только из большевиков, с большим процентом провокаторов, которые выдавали организацию, как только она начинала поднимать голову.

Особенно печально представлялось положение на Кавказе. «Никакой организации в Чиатурах нет, - докладывал Орджоникидзе об единственном промышленном пункте в Грузии. - В Батуме также никакой организации нет». В Тифлисе «та же картина. За последние несколько лет ни одного листка, никакой нелегальной работы…».

Пражская конференция открыла эру самостоятельного существования большевистской партии со своим собственным Центральным Комитетом.

Сталин после врал, что его избрали в ЦК на этой конференции. Но это было не так. Согласно официальным документам (сборник документов 1926 года): «Конференция выбрала новый Центральный Комитет, в который вошли Ленин, Зиновьев, Орджоникидзе, Спандарьян, Виктор (Ордынский), Малиновский и Голощекин».

На самом деле Сталин не был выбран на конференции, а был включен в ЦК вскоре после конференции путем так называемой кооптации. Об этом совершенно точно говорит цитированный выше официальный источник: «...затем были кооптированы в ЦК тов. Коба (Джугашвили-Сталин) и Владимир (Белостоцкий, бывший рабочий Путиловского завода)». Также и по материалам Московского охранного отделения Джугашвили был включен в ЦК после конференции «на основании предоставленного цекистам права кооптирования».

Его тайное желание осуществилось – он стал членом ЦК партии. Правда, вошел он в ЦК через заднюю дверь.

Лично Ленин ввел меня в состав ЦК. Вот я и дождался нынче. Теперь вместе с вождем.

Уже после того, как я в декабре 1911 года прибыл в Вологду. В 1912 году Ленин послал Орджоникидзе нелегально в Россию для работы в подполье. Орджоникидзе сообщил мне волю вождя: Ленин потребовал моего побега. И через несколько дней после свидания с Орджоникидзе, 29 февраля 1912 года, я в очередной раз бежал. Сбежав из ссылки, я развил бешеную деятельность. Сначала посетил родной Тифлис. Так давно не был здесь после снежной России. Потом отправился в Петербург, по дороге, вроде того, инспектировал провинциальные комитеты.

Полиция заботливо сопровождает меня, пасет, что называется. Всем чинам становится известен мой тогдашний портрет: «Лицо в оспенных пятнах, глаза карие, усы черные, нос обыкновенный. Особые приметы: над правой бровью родинка, левая рука в локте не разгибается». Они бы еще написали, что два пальца на правой ноге срослись, болваны. Пишите, пишите, скоро везде меня узнавать будете. Все равно мою Революцию не остановите.

[Фантастическое Путешествие]

Выборы в Госдуму очень волновали тогда нашего Ленина. Ради них тогда он уже пожертвовал самыми близкими людьми, направив на избирательную кампанию Инессу Арманд и Георгия Сафарова. Крупская в ту пору сказала, что «Инесса и Сафаров, которых Ильич накачал инструкциями, были тотчас арестованы в Петербурге». Ситуация была сложная. Вот тогда я и понадобился нашему вождю. Поэтому, видимо, Ильич и потребовал, чтобы я бежал из ссылки. Так что я был очень полезен в тот момент в столице империи.

В Петербурге руководил избирательной кампанией. Здесь я встретил Скрябина-Молотова, также нелегально проживающего в столице. Он мне весьма понравился, близкий по духу. Признал во мне лидера. К нам присоединяется еще один подпольный революционер Яков Свердлов. Такой мелкий еврей. Толковый.

Я был очень подозрителен. Почуял опасность. Обычно аресты производились ночью. И теперь я не возвращаюсь домой ночевать. После сходок с рабочими, где обсуждается тактика кампании, я брожу всю ночь по извозчичьим чайным и трактирам. В махорочном чаду, среди дремлющих за столами пьяниц и извозчиков я дожидаюсь с тревогой очередного утра. Я валюсь с ног от усталости и бессонных ночей, я еле держусь на ногах. Но 22 апреля 1912 года я снова арестован.

Я просидел в петербургской тюрьме немногим более двух месяцев, 2-го июля я отправился в новую ссылку. Теперь меня шлют в суровый Нарымский край. Я не стал однако дожидаться ледяной нарымской зимы и уже 1 сентября бежал. В пятый раз! Я же хитрее их всех. Любого обману. Вернувшись 12 сентября в Петербург, я застаю здесь значительно изменившуюся обстановку. Идут бурные стачки. Рабочие снова выносят на улицу лозунги революции. Политика меньшевиков явно скомпрометирована. Влияние «Правды» сильно возросло. К тому же приближаются выборы в Государственную Думу.

Хранитель:

В делах Департамента полиции появляется телеграмма: «Джугашвили бежал из Нарымского края… намерен направиться к Ленину на совещание. В случае обнаружения наблюдения просьба задержать не сразу, лучше перед отъездом за границу…». Желали, вероятно, проследить всю цепочку его связей.

Но почему-то ему опять разрешают благополучно переправиться через границу. Никто из полиции и охранки не препятствует. Его знают, ведут и, возможно, используют как «провокатора втемную».

Он направляется сначала в Краков к Ленину, потом в ноябре возвращается в Петербург, снова пересекая границу, чтобы уже в конце декабря вновь беспрепятственно вернуться в Краков на февральское совещание ЦК партии. И при этом у него нет заграничного паспорта!

Иосифу пока все удается в его отношениях с полицейским и пограничным ведомством.

Для простачков я придумал свою версию моего многоразового визита в Польшу.

Я рассказал так, что у меня не было адреса человека, который должен переправить меня через границу. Но я встретил на базаре поляка-сапожника, и когда тот узнает, что мой отец тоже был сапожник и бедняк в Грузии, которого так же угнетают, как Польшу, тотчас соглашается перевести меня через границу. На прощание, не взяв денег, поляк говорит мне: «Мы, сыны угнетенных наций, должны помогать друг другу». Некоторым я поведал эту историю. Смешно, конечно, но люди слушали. Верили.

Я встретился с Лениным. Получил инструкции по избирательной кампании в Думу.

В общем так, большевики участвуют в избирательной борьбе отдельно от ликвидаторов и против них. Задача: сплотить рабочих под знаменем трех главных лозунгов демократической революции: республика, 8-мичасовой рабочий день и конфискация помещичьих земель; высвободить мелкобуржуазную демократию из-под влияния либералов; привлечь крестьян на сторону рабочих - таковы руководящие идеи избирательной платформы Ленина. Он был, наверное, единственным марксистом, который великолепно изучил все силки и петли столыпинского избирательного закона и подготовил нас к выборам. Я везу инструкции. Вроде того, я их должен озвучить и сам руководить процессом. С другими вместе.

Но я лучше сам посмотрю на ход событий, буду действовать по-своему. Ленин за границей. Он не знает, как лучше надо действовать. А я найду лучшую линию политики.

[«Правда»]

Выборы так выборы. В этой сфере я оказался, несомненно, в нужное время и более на месте, чем кто-либо другой. Важным документом избирательной кампании в столице был «Наказ петербургских рабочих своему депутату». Наш кандидат в депутаты Бадаев говорит, что наказ был составлен Центральным Комитетом, но я бы авторство себе приписал. В действительности, наказ был продуктом коллективной работы, в которой последнее слово могло принадлежать только мне, как представителю ЦК с полномочиями от самого Ленина.

Семьяза:

Самое время теперь же начать организованную борьбу с этим Лениным. Отсюда из Питера. Разрушить все его конструкции, связи и дезориентировать ряды. У меня в этот раз особые полномочия, как у члена центрального комитета. И я, почти как вождь партии, намерен руководить всем процессом в сторону, обратную революции.

При малейшей возможности я буду саботировать все начинания, исходящие от Него. Исподтишка, из-за кулис я создам невозможную для победы обстановку в этой несчастной партии. А подручные, жалкие и трусливые, у меня всегда найдутся.

Между тем правительственная комиссия сделала попытку признать недействительными выборы от самых больших заводов Петербурга. Рабочие ответили на это дружной забастовкой протеста и добились успеха. Я был инициатором этой забастовки. Тем не менее, я считаю, что момент на сегодня таков, что все подпольные организации нужно ликвидировать. Мы ведь идем в открытый избирательный процесс. Хватит прятаться по углам. Острословы из большевиков называют сочувствующих этой идее «ликвидаторами». Ну и пусть. Я как всегда, буду одновременно вести две линии, какая победит.

С одной стороны, моя работа показывает жизненность и мощь революционной социал-демократии на нынешнем этапе, а также политическое банкротство ликвидаторов с другой стороны. Но не могу не поддерживать противников, а вдруг они мудрее и сильнее этого Ленина.

Так, по разумным советам, в нашей фракции в Думе семерка меньшевиков, в большинстве интеллигентов, пыталась поставить шестерку большевиков, малоопытных политически рабочих, под свой контроль. В конце ноября Ленин пишет лично мне: «Если у нас все 6 по рабочей курии, нельзя молча подчиняться каким-то сибирякам. Обязательно шестерке выступить с самым резким протестом, если ее майоризируют». То есть Ильич кипятится против укрупнения, растворения рабочих избранных в Думу в общем бульоне с меньшевиками, которые стоят за ликвидацию всей нелегальщины. Я не торопился отвечать.

Да и призыв Ленина не вызывает сочувствия: сама шестерка ставит единство с объявленными «вне партии» ликвидаторами выше собственной политической независимости. В особой резолюции, напечатанной в «Правде», объединенная теперь уже фракция признала «единство социал-демократии настоятельно необходимым», высказалась за слияние «Правды» с ликвидаторской газетой «Луч» и, как шаг на этом пути, рекомендовала всем своим членам вступить сотрудниками в обе газеты. 18 декабря меньшевистский «Луч» опубликовал с торжеством имена четырех депутатов-большевиков (два отказались) в списке своих сотрудников; имена членов меньшевистской фракции одновременно появились в заголовке газеты «Правда», которой я в тот момент руководил.

Хранитель:

Примиренчество с режимом и его защитниками снова одержало победу, которая означала, по существу, ниспровержение духа и буквы Пражской конференции. Коба, как очевидный враг большевиков, исподтишка убивает революционную мысль и действует сразу в двух направления. На всякий случай. Работает крайне осторожно, за чужими спинам.

Нужен был еще чей-нибудь авторитет. И приятно было отметить, что вскоре в списке сотрудников «Луча» появилось еще одно имя: Горького. Это уже слишком походило на заговор. «А как же это вы угодили в «Луч»??? - писал Ленин Горькому с тремя вопросительными знаками. - Неужели вслед за депутатами? Но они просто попали в ловушку».

Во время шумного торжества примиренцев я находился в Петербурге и осуществлял контроль ЦК над фракцией и «Правдой».

Хранитель:

Никто ничего не сообщает о протесте Сталина против решений, наносивших жестокий удар политике Ленина: верный признак, что за кулисами примиренческих маневров стоял сам Сталин. Он хранит вызывающее молчание

Оправдываясь впоследствии в своем грехопадении, депутат Бадаев писал: «Как и во всех других случаях, наше решение... находилось в согласии с настроением тех партийных кругов, среди которых мы имели в тот момент возможность обсуждать нашу работу». Эта описательная форма намекает на Петербургское бюро ЦК и, прежде всего на Сталина: Бадаев осторожно просит, чтоб вину не перелагали с руководителей на руководимых.

Шатания думской фракции были тесно связаны с политикой «Правды». «В этот период, - писал Бадаев в 1930 году, - «Правдой» руководил Сталин, находившийся на нелегальном положении». То же пишет и хорошо осведомленный Савельев: «Оставаясь на нелегальном положении, Сталин фактически руководил газетой на протяжении осени 1912 и зимы 1912-13 годов. Лишь на короткий срок он уезжает в это время за границу, в Москву и другие места». Эти свидетельства, совпадающие со всеми фактическими обстоятельствами, не вызывают сомнения. Однако о руководстве Сталина в подлинном смысле слова не может быть все же речи.

Действительным руководителем «Правды» был Ленин. Он каждый день посылал статьи, критику чужих статей, предложения, инструкции, поправки. Мне, при моей скорости мысли, никак было не угнаться за его живым потоком обобщений и предложений, которые на 9/10 казались мне лишними или преувеличенными. Так что Ленина можно обвинить во всем. Что он так суетится?

Редакция занимала взвешенную, оборонительную позицию. Собственных политических идей мы старались не порождать, их и так с избытком. Мы стремилась лишь обломать острые углы ленинской политической линии. Однако Ленин умел не только сохранять острые углы, но и заново оттачивать их. В этих условиях я, естественно, стал закулисным, понимаете ли, вдохновителем примиренческой оппозиции против ленинского натиска.

Конфликты были, конечно, и продолжались. Они возникли из-за недостаточно энергичной борьбы с ликвидаторами по окончании избирательной кампании, а также в связи с приглашением к сотрудничеству в «Правде» меньшевистских впередовцев.

Хранитель:

«Отношения еще более обострились в январе 1913 года после отъезда из Петербурга Сталина», - писал Ленин. Это тщательно обдуманное выражение: «еще более обострились» свидетельствует, что и до отъезда Сталина отношения Ленина с редакцией не отличались дружелюбием. Но Сталин всячески избегал подставлять себя в качестве мишени.

Члены редакции были в партийном смысле маловлиятельными, порой даже случайными фигурами. Добиться их смещения не представляло бы для Ленина затруднений. Но они имели опору с моей стороны, то есть с верхнего слоя партии и лично от меня, от представителя ЦК. Острый конфликт со мной, связанным с редакцией и фракцией, означал бы потрясение партийного штаба. Этим объясняется осторожная, при всей своей настойчивости, политика Ленина в схватке со мной.

13 ноября Ильич «с крайней печалью» укоряет нашу редакцию в том, что она не посвятила статьи открытию международного социалистического конгресса в Базеле: «...написать такую статью было бы совсем нетрудно, а что в воскресенье открывается съезд, редакция «Правды». Я искренне удивился. Международный конгресс? В Базеле? Зачем нам это? У нас тут свои выборы, а Швейцария очень далеко от нас. Но главным источником трений являлись не отдельные и непрерывно повторяющиеся промахи, а основное различие в понимании путей развития партии. Я был реалистом, а Ленин фантазером, вся его линия работала только под углом далекой революционной перспективы. А с точки зрения тиража газеты или постройки аппарата она казалась утрированной. В глубине души я продолжал считать «эмигранта» Ленина каким-то сектантом. Он не знает оттуда, как здесь руководить партией, массами.

Был и еще один щекотливый момент. Ленин в то время сильно нуждался. Когда «Правда» встала на ноги, редакция назначила ему, как главному сотруднику гонорар, который, несмотря на свои архискромные размеры, составлял финансовую основу его существования. И в период обострения конфликта деньги перестали к нему поступать. Надо же было как-то наказать его за «отрыв от реальности». Ленин вынужден был настойчиво напоминать о себе. «Почему не посылаете следуемых денег? Опоздание нас сильно стесняет. Не опаздывайте, пожалуйста». Я не стеснялся прибегать к таким приемам, когда мне нужно было для дела кого-то поставить на место. И вообще он меня все больше стал раздражать.

Хранитель:

Возмущение «Правдой» прорывается в письмах Ленина открыто сейчас же после отъезда Сталина в Краков, на совещание партийного штаба. Ленин лишь выжидал этого отъезда, чтоб разгромить петербургское примиренческое гнездо, сохранив в то же время возможность мирного соглашения со Сталиным. С того часа, как наиболее влиятельный противник оказывается нейтрализован, Ленин открывает истребительную атаку на петербургскую редакцию. В письме от 12 января, адресованном доверенному лицу в Петербурге, он говорит о «непростительной глупости», совершенной «Правдой» в отношении газеты текстильщиков, требует исправить «свою глупость» и пр.

Письмо в целом написано рукой Крупской. Дальше почерком Ленина: «Мы получили глупое и нахальное письмо из редакции. Не отвечаем. Надо их выжить... Нас крайне волнует отсутствие вестей о плане реорганизации редакции... Реорганизация, а еще лучше полное изгнание всех прежних, крайне необходимо. Ведется нелепо. Расхваливают Бунд и «Цейт» (оппортунистическое еврейское издание), это прямо подло. Не умеют вести линии против «Луча», безобразно относятся к статьям (то есть к статьям самого Ленина). Прямо терпения нет». Тон письма показывает, что негодование Ленина, который умел, когда нужно, сдерживать себя, дошло до высшей точки. Уничтожающая оценка газеты относится ко всему тому периоду, когда непосредственное руководство лежало на Сталине. Кем именно было написано «глупое и нахальное письмо из редакции», до сих пор не раскрыто и, конечно, не случайно. Вряд ли Сталиным: для этого он слишком осторожен; к тому же он, вероятно, находился уже вне Петербурга. Вернее всего, письмо написал Молотов, официальный секретарь редакции, столь же склонный к грубости, как и Сталин, но лишенный его гибкости. Нетрудно догадаться о характере «глупого и нахального письма»: «Мы - редакция, «мы» решаем, ваши заграничные претензии для нас «буря в стакане», можете, если угодно, «лезть на стену», - мы будем «работать».

О деньгах он забеспокоился всерьез. Пишет в письме: «Что сделано насчет контроля за деньгами? Кто получил суммы за подписку? В чьих они руках? Сколько их?» Он чуть не на разрыв готов идти, похоже, и озабочен сохранением финансовой базы в своих руках. Но до разрыва не дошло; мои примиренцы вряд ли дерзнули бы и помышлять о нем. Пассивное сопротивление было нашим пока единственным оружием. Теперь и оно будет выбито из рук.

Хранитель:

У истории с деньгами есть аналог в прошлом. К Герцену за границу явился некто Нечаев и требовал денег, которые были переданы ему на издание революционной литературы. Нечаев требовал их, прикрываясь необходимостью вести «революционную борьбу» в России, поднимать народ на бунт.

Авантюрист добился своего. Бакунин и Нечаев были у Огарева и уговаривали его присоединиться к ним, чтобы требовать у Герцена деньги. В конце концов, со скандалом, с помощью Бакунина и подметных писем Нечаев отнял деньги у семьи Герцена, после его смерти.

Ленин меня вызвал к себе. Я ему не говорил, что в газете мы были осторожны. Не помещали здесь протесты рабочих против «Луча» чтобы избежать ненужной полемики. Чувствую, Ленин что-то замышляет против нашей «Правды». Я узнал потом, прислал письмо от 20 января через Крупскую в: «...необходимо насадить свою редакцию «Правды» и разогнать теперешнюю. Ведется дело сейчас из рук вон плохо. Отсутствие кампании за единство снизу - глупо и подло... ну, разве люди эти редакторы? Это не люди, а жалкие тряпки и губители дела». Про нас и про меня пишет?

А до того решил нанести удар по примиренчеству думской фракции. Еще 3 января он писал в Петербург: «Добейтесь безусловно помещения письма бакинских рабочих, которое посылаем». Письмо требовало разрыва депутатов-большевиков с «Лучом». Бакинские рабочие спрашивают, в течение пяти лет ликвидаторы «на разные лады повторяли, что партия умерла. Откуда у них теперь взялась охота объединяться с мертвецом?» И Ленин настаивает, со своей стороны, «Когда же состоится выход четырех (депутатов) из «Луча»? – Можно ли еще ждать?.. Даже из далекого Баку 20 рабочих протестуют».

Нет сомнений, именно по его инициативе протестовали бакинские рабочие – Баку он выбрал случайно! - причем протест свой послали они не редакции «Правды», где руководил я, бакинский вождь Коба, а Ленину в Краков. В общем, сцепились с ним. Он наступает. Я маневрирую. Ленину удалось добиться того, что депутаты-большевики вышли с протестом из состава сотрудников «Луча». Но они по-прежнему оставались связанными дисциплиной ликвидаторского большинства думской фракции.

Он тоже осторожен, хитер. Готовясь к худшему, даже к разрыву, Ленин, как обычно, принимает меры к достижению своей политической цели с наименьшими потрясениями и личными жертвами. Ничего, я подожду. Именно поэтому он заблаговременно вызвал меня за границу и сумел заставить понять, что на время предстоящей «реформы газеты» мне выгоднее отойти от «Правды». Я открыто не возражал. Пусть думает, что победил.

Совещание, на которое я был вызван, состоялось 28 декабря – 1 января 1913 года в составе одиннадцати человек: членов ЦК, думской фракции и видных местных работников. Наряду с общими политическими задачами в условиях нового революционного подъема совещание обсуждало острые вопросы внутренней жизни партии: о думской фракции, о партийной прессе, об отношении к ликвидаторству и к лозунгу «единства». Главные доклады опять делал Ленин. Надо полагать, депутатам и мне, их фактическому руководителю пришлось выслушать немало горьких истин, хоть и высказанных дружественным тоном. Я на совещании на всякий случай отмалчивался. Отмалчиваться в критических условиях – мой излюбленный прием.

Хранитель:

Протоколов и других материалов совещания «до сих пор не разыскано». Вероятнее всего, к неразысканию приняты были особые меры. В одном из тогдашних писем Крупской в Россию рассказывается: «Доклады с мест на совещании были очень интересны. Все говорили, что масса теперь подросла... Во время выборов выяснилось, что повсюду имеются самочинные рабочие организации... В большинстве случаев они не связаны с партией, но по духу своему партийны». В свою очередь, Ленин отмечает в письме Горькому, что совещание «очень удалось» и «сыграет свою роль». Он имел в виду, прежде всего выпрямление политики партии.

Департамент полиции не без иронии уведомлял своего заведующего агентурной за границей, что, вопреки его последнему донесению, депутат Полетаев на совещании не присутствовал, а были следующие лица: Ленин, Зиновьев, Крупская; депутаты: Малиновский, Петровский, Бадаев; Лобова, рабочий Медведев, поручик русской артиллерии Трояновский (будущий посол в США), жена Трояновского и Коба.

Департамент полиции хотел показать своим письмом, что Петербург лучше своего заграничного агента осведомлен о происшедшем в Кракове. Немудрено: одну из видных ролей на совещании играл Малиновский, о действительной физиономии которого как провокатора знала лишь самая полицейская верхушка. Правда, еще в годы реакции среди социал-демократов, соприкасавшихся с Малиновским, возникли против него подозрения; доказательств, однако, не было, и подозрения заглохли.

В январе 1912 года Малиновский оказался делегирован от московских большевиков на конференцию в Праге. Ленин жадно ухватился за способного и энергичного рабочего и содействовал выдвижению его кандидатуры на выборах в Думу. Полиция, со своей стороны, поддерживала своего агента, арестовав возможных соперников. Во фракции Думы представитель московских рабочих сразу завоевывает авторитет. Получая от Ленина готовые тексты парламентских речей, Малиновский передавал рукописи на просмотр директору департамента полиции. Тот пробовал сперва вносить смягчения; однако режим большевистской фракции вводил автономию отдельного депутата в очень узкие пределы. В результате оказалось, что если социал-демократический депутат был лучшим осведомителем охраны, то, с другой стороны, агент охранки стал наиболее боевым оратором социал-демократической фракции.

А вот Малиновский, наоборот, очень был разговорчивым. Яркий, запоминающийся. Однако я чувствовал, что за всей его открытостью и дружелюбностью находилась какая-то пакость. То ли смеялся он не совсем хорошо, то ли двигался осторожно, не знаю?

Я провел за границей около двух месяцев. Ленин же, похоже, сделал все, чтоб обеспечить мне, побежденному почетное отступление. Наивный, он даже не мстителен. Чтобы задержать меня на критический период за границей, он заинтересовал меня работой о национальном вопросе, изолировал от власти!

По инициативе Ленина, я писал статью по национальной проблеме. Жизненное знакомство с переплетом кавказских национальных отношений облегчало мне задачу, я немного знал вопрос. Пока я работал над материалом, Ленин привлек всех мне в помощь: Бухарина, Трояновского. И сам тоже долго и кропотливо правил готовый материал. Так, «моя статья» стала хорошим результатом моей заграничной поездки, подняла еще больше мой авторитет. Жаль только, что в Питере из-под меня вышибли авторитет, передоверив реорганизацию газеты молодому выскочке Свердлову.

Как он там сказал? Отвергать право наций на самоопределение, значит, оказывать помощь империалистам против колоний и угнетенных народов вообще? Однако рабочий класс, как я видел, очень не любит некоторые нации. И это самоопределение еще не очень-то понятно массам. Но я согласился со всеми правками вождя. Он же авторитет.

Хранитель:

Отрава национализма угрожала и широким слоям рабочего класса. Горький с тревогой писал Ленину о необходимости противодействовать шовинистическому одичанию. «Насчет национализма вполне с вами согласен, - отвечал Ленин, - что надо заняться этим посерьезнее. У нас один чудесный грузин засел и пишет для «Просвещения» большую статью, собрав все австрийские и пр. материалы. Мы именно на это наляжем». Речь шла о Сталине.

«Марксизм и национальный вопрос» представляет, несомненно, самую значительную, вернее, единственную теоретическую работу Сталина. На основании одной этой статьи, размером в 40 печатных страниц, можно было бы признать автора выдающимся теоретиком. К сожалению, ни до того, ни после того он не написал ничего, сколько-нибудь приближающегося к этому уровню. Разгадка таится в том, что работа полностью внушена Лениным, написана под его ближайшим руководством и проредактирована им строка за строкой. Сперва – наводящие беседы Ленина в Кракове, указание руководящих идей и необходимой литературы. Поездка Сталина в Вену, в центр «австрийской школы». За незнанием немецкого языка справиться с источниками самостоятельно Сталин не мог. Зато Бухарин, обладавший теоретической головой, знал языки, знал литературу, умел оперировать с документами. Бухарин, как и Трояновский, имели от Ленина поручение помочь «чудесному», но малообразованному грузину. Им, очевидно, и принадлежит подбор важнейших цитат. Дальше этого влияние Бухарина не шло, так как именно в национальном вопросе он стоял ближе к Розе Люксембург (против права на самоопределение), чем к Ленину.

Из Вены Сталин вернулся со своими материалами в Краков. Здесь опять наступила очередь Ленина, внимательного и неутомимого редактора. Печать его мысли и следы его пера можно без труда открыть на каждой странице. Некоторые фразы, механически включенные автором, или отдельные строки, явно вписанные редактором, кажутся неожиданными или непонятными без справки с соответственными работами Ленина. «Не национальный, а аграрный вопрос решает судьбы прогресса в России, - пишет Сталин без объяснений, - национальный вопрос ему подчинен».

В общем, за два месяца за границей я написал небольшое, но очень содержательное исследование, «Марксизм и национальный вопрос». Статья предназначена для легального журнала. Это хорошо. Пусть публика привыкает к новой фамилии.

Для себя я понял, что Австрийская программа не обнаружила ничего, кроме слабости: она не спасла ни империи Габсбургов, ни самой австрийской социал-демократии. Культивируя обособленность национальных групп пролетариата и в то же время, отказываясь дать реальное удовлетворение угнетенным национальностям, австрийская программа лишь прикрывала господствующее положение немцев и мадьяр и являлась, по справедливым словам Сталина, «утонченным видом национализма».

Семьяза:

Я-то как раз думаю, что австрийские социалисты прекрасно изложили путь спасения империи и монархии: удержать всех в рамках обособленных группочек. Так легче уничтожить любого, кто противится сохранению империи.

Бесценный материал. Я его применю чуть позже, если большевики, черт их подери, возьмут власть, и будут строить народное правление.

Национализм – самое могучее средство разрушить единство людей. Этот вулкан я запущу, когда время придет.

В Петербург, пока меня не было, направили другого члена ЦК, Свердлова, как видно, очень выросшего в глазах руководства партии молодого партийца. Причем ЦК по настоянию Ленина прислал этого еврея Свердлова, как наиболее толкового человека, с большим авторитетам в большевистской партии. Моложе меня.

Потом я еще узнал, что Ленин писал ему про меня: «Сегодня узнали о начале реформы в «Правде». Тысячу приветов, поздравлений и пожеланий успехов... Вы не можете вообразить, до какой степени мы истомились работой с глухо-враждебной редакцией». В этих словах я вижу накопившуюся горечь и облегчение, что от меня избавились? Он, понимаете ли, подводит счеты своих отношений с редакцией за весь тот период, когда, как они слышали, «Сталин фактически руководил газетой»? Ничего, я вернусь. Теперь уже точно без меня не обойдутся.

Хранитель:

Ленин радовался вдвойне: и тому, что теперь удастся произвести деликатную операцию в Петербурге в отсутствие Сталина, и тому, что дело обойдется, вероятно, без потрясений внутри ЦК. В своем скупом и осторожном рассказе о пребывании Сталина в Кракове Крупская замечает, как бы вскользь: «Ильич нервничал тогда по поводу «Правды», нервничал и Сталин. Столковывались, как наладить дело».

Эти многозначительные, при всей своей преднамеренной туманности, строки остались, очевидно, от более откровенного текста устраненного по требованию сталинской цензуры. Вряд ли можно сомневаться, что Ленин и Сталин «нервничали» по-разному, пытаясь каждый отстоять свою политику. Однако борьба была слишком неравной: Сталину пришлось отступить. Пока.

Зато теперь «Правда» стала политически выправляться, именно после того, как Свердлов, в отсутствие Сталина, произвел «существенные реформы».

[Провокатор]

8 февраля, когда я еще находился за границей, Ленин поздравлял редакцию «Правды» «с громадным улучшением во всем ведении газеты, которое видно за последние дни». Улучшение имело принципиальный характер и выразилось, главным образом, в усилении борьбы с ликвидаторами. Свердлов выполнял тогда обязанности фактического редактора. Жил нелегально и не выходил из квартиры «неприкосновенного депутата». Он целыми днями возился с газетными рукописями. Про него говорят, что он очень славный товарищ и во всех частных вопросах жизни. Как же он втерся всем в доверие? 10 февраля полиция проникла в «неприкосновенную» квартиру, арестовала Свердлова и выслала его вскоре в Сибирь, несомненно, по доносу депутата Малиновского. Видать, крепко он потрудился, что так обозлил полицию. Мы-то тихо вели дело.

Хранитель:

В то же время сам Коба легко пересекает границу в обе стороны.

И по-прежнему остается открытым вопрос: как он без заграничного паспорта, когда полиция предупреждена была о его маршруте, сумел дважды пересечь границу?

Ленин отсылает его в Россию. Коба возвращается в Петербург – руководит работой думской фракции. Ленин довольно хорошо разбирался в людях. А если бы даже не знал, что Коба мог быть провокатором, то все равно использовал бы такой канал чтобы с его помощью реализовать цели партии, пусть и с помощью охранки. В конце концов, большевики в Думе – это мощнейший фактор пропаганды идей марксизма, идей социалистической революции на государственном уровне. На всю страну. И опять Коба ведет себя крайне осторожно.

Выходит нечто вроде технологии. Как и в случае с Кобой, именно Ленин выступил инициатором избрания Малиновского в ЦК партии. Но одновременно с высокими партийными обязанностями Малиновский исполнял должность штатного осведомителя Департамента полиции. В то же время Малиновский – глава фракции большевиков в Госдуме.

Подозрения насчет Малиновского снова возникли летом 1913 года у ряда видных большевиков; но за отсутствием доказательств и на этот раз все осталось по-старому. Вдруг в мае 1914 года Малиновский подал председателю Думы заявление о сложении депутатского мандата. Никого не поставил в известность заранее? Слухи о провокации вспыхнули с новой силой и проникли на этот раз в печать. Я так думаю, по приказу начальства, если он и вправду провокатор. Наверное, само правительство испугалось возможного разоблачения и связанного с этим политического скандала.

Малиновский выехал за границу, явился к Ленину и потребовал расследования. Свою линию поведения он, наверное, тщательно подготовил при содействии своих полицейских руководителей. Две недели спустя в петербургской газете партии появилась телеграмма, сообщавшая иносказательно, что ЦК, расследовав дело Малиновского, убедился в его личной честности. Еще через несколько дней было опубликовано постановление о том, что самовольным сложением мандата Малиновский «поставил себя вне рядов организованных марксистов»: на языке легальной газеты это означало исключение из партии.

Хранитель:

Коба и Малиновский были коротко знакомы. Оба из нелегалов, из тех руководителей партии, которые не отсиживались за границей, а работали в России.

В одном откровенном письме Коба жалуется Малиновскому: «Занят вздором, чепухой» (он как раз писал статью по национальному вопросу). Вздор, конечно. Это вам не теракт, не экспроприация.

Для охранного отделения было важно также, чтобы один крупный агент не завалил другого на тот случай если оба – поклонники нечаевского учения о революционерах. Поэтому вполне допустимо предположить, что из пары Малиновский – Сталин полиция выбрала для «заклания» того, кто на тот момент мог быть менее ценным кадром.

К концу февраля у тех же «неприкосновенных депутатов» поселился и я, вернувшийся из-за границы. В жизни нашей фракции и газеты «Правды» я играл фактически руководящую роль и бывал не только на всех устраиваемых нами в нашей квартире совещаниях, но нередко с риском для себя посещал и заседания социал-демократической фракции, отстаивал в спорах с меньшевиками и по разным вопросам нашу позицию. Застал в Петербурге значительно изменившуюся обстановку. Передовые рабочие твердо поддержали реформы Свердлова, внушенные Лениным. Штаб «Правды» был обновлен. Мои примиренцы оказались оттесненными.

Меня арестовали в марте 1913 года на благотворительном вечере. Подпольщики часто устраивали с каким-либо студенческим землячеством концерты, якобы с благотворительной целью, а на деле – чтобы собрать деньги для партии. Я еще спрашивал у Малиновского совета, стоит ли пойти, не опасно ли? А он, сволочь, ответил, что, по его мнению, опасности нет. Однако он сам ее и устроил. Я сидел за столиком… и беседовал с депутатом Малиновским, когда заметил, что за мной следят. Я вышел на минутку в артистическую комнату и попросил вызвать Т.Славатинскую. Я сказал, что появилась полиция, уйти невозможно, сейчас я буду арестован. Попросил ее сообщить, что перед концертом был у Малиновского. Действительно, как только я вернулся, к моему столику подошли двое штатских и попросили меня выйти с ними. О том, что Малиновский провокатор, никто еще не знал. И в этой ситуации депутат Думы и член ЦК партии Малиновский был спасен от опасного соседства со мной.

В какой-то момент, видимо, я что-то пропустил. Мерзавцы, как это меня угораздило? Они же арестовали меня! И не собираются отпускать, вот ведь, попался. И им совершенно наплевать, что я величайший революционер партии, член ЦК.

Теперь мне грозит настоящая ссылка в Сибирь, а не какая-нибудь Вологодская губерния. Приходится отдуваться за экстремизм большевиков и этого, Свердлова. И что бы им не быть посговорчивее, раз не получается сразу устроить народное восстание и быстро захватить власть, то надо постепенно врастать в эту власть, чтобы при случае перехватить ее. Вот и доигрались, до Сибири…

Хотя, наверное, это к лучшему. Оттуда я выйду, как и большинство из них легендарным, известным узником царизма. Так что стану авторитетом в руководстве партии наравне с другими и даже больше того.

Наказание оказалось суровым: четыре года в Туруханском крае. По Енисею в село Монастырское. Дальше в поселок Костино.

Тут словно все оборвалось. Я, похоже, никому не нужен? Все про меня забыли. Я ведь вкалывал как проклятый для дела партии, не щадил себя. А здесь… белое безмолвие и холод собачий.

Потом меня перевели вообще за Полярный круг, в поселок Курейку. Ну, надо же так. Будто издеваются надо мной. Время тут остановилось. Бескрайнее ледяное небо и я профессиональный революционер-боевик, и крохотный человечек на бескрайнем севере. Ха-ха.

Я прибыл в этот негостеприимный край в середине 1913 года и застал уже здесь Свердлова. Вот черт, и этот здесь.

Семьяза:

Шахматист! Он моего Иосифа переиграл, выходит? Подставил его вместо какого-то провокатора Малиновского? С моим подопечным нельзя так. Я – это он.

Партийный вождь оскорбил меня. Меня, который всю Европу в своей руке держал, империями командовал и церквями. Когда был папой Григорием так вообще королей на колени ставил. Я тогда уже знал, что любой священник выше самых высших королевских особ. А я был выше всех священников церкви христовой. И повелитель, и первосвященник!

Передо мной цари трепетали!

Вы, плебеи, хотя бы посмотрите, как я вертел этим последним императором и его женой. Они боялись… и верили… Королевские особы. Я чудеса показывал, останавливал кровь их отпрыску, а они трепетали от страха и внимали мне, слушались меня, повиновались. Потому что знают, кто здесь повелитель!

Опять меня прошлое догоняет…

А я как последний болван должен ждать, когда тело этого недоучившегося священника, которого смертельно обидели неразборчивые людишки, будет в нужной точке пространства и времени. Как будто меня, самого отправили в ссылку! Я вам покажу!

Я вашу гнусную партию народной революции и свободы сгною в тюрьмах и ссылках, превращу в пыль. Чтобы запомнили навеки, как обижать своего повелителя. При любом упоминании о ваших коммунистических бреднях и партиях людей будет ужас охватывать.

Ишь ты, решил меня перевоспитать. Подловил и на север отправил…

Где теперь взять тело? Как бороться с заразой революции? Среди снегов?

Не Малиновского же брать, идиота бесталанного.

Эти скучные политические ссыльные так утомили меня своим занудством. Мне в сто раз интереснее общаться с уголовниками. С ними легко найти общий язык. Они – самая сердцевина народной жизни, угнетенной и страдающей. С какого-то момента я стал даже презирать своих интеллигентных товарищей по партии. Мне ближе стала уголовная среда с ее простым и ясным пониманием мира и его несправедливости. Но после и они мне наскучили. К тому же голодно временами было, невыносимо.

Я рассылал жалобные письма. Писал: «Нет запасов ни хлеба, ни сахара, здесь все дорогое, нужно молоко, нужны дрова… но нет денег. У меня нет богатых родственников или знакомых, мне положительно не к кому обратиться. Моя просьба состоит в том, что если у фракции до сих пор остался фонд репрессированных, пусть она… выдаст мне… хотя бы рублей 60». Я писал, писал, ждал ответа.

Позже я узнал, что все это время Ленин не раз поднимал вопрос: как помочь мне бежать отсюда? Однако «сапоги», то есть паспорт для побега, мне так и не прислали.

Юные ангелы:

- Но отчего сам Коба не попытался бежать? Он, который столько раз уходил из всех ссылок, безусловно, должен был бежать из этой – самой ужасной?

- Ничего подобного! Он страдает и покорно продолжает жить в этом аду, подчиняясь какому-то высшему замыслу. Почему? Возможно, он ждет приказа своих покровителей из охранного отделения, или особых условий и приказа от своих друзей-подпольщиков?

- Ясно одно, его нельзя судить по обычным законам человеческой логики и морали. Он за ее пределами, как существо древнейшее в этой цивилизации, и существо, презирающее людей. Он радуется только когда куражится, измывается над ними.

- Вот именно, когда убивает их тысячами и калечит их души.

- Вспомните, как создал две псевдоцивилизации, христианскую и мусульманскую, а затем сделал все для того чтобы стравить их в многовековой и пустой войне друг с другом. Буквально до самого Последнего Времени.

- Он больше всех сделал для оформления всех ведущих религий мира для того чтобы держать в духовном плену добрую половину человечества.

- Правильнее было бы сказать, он и создал то, что теперь называют современными мировыми религиями, если понимать религии как гигантские корпорации, продающие иллюзии бессмертия души, спасения, милосердия, доброты, морали и так далее.

- Именно он создал условия, чтобы эти мировые церковные корпорации стали претендовать на духовное лидерство человеческой цивилизации, а сами культивировали мракобесие, лицемерие и крайнюю нетерпимость, переходящую в вооруженный фанатизм.

- Некоторые ищут в странном поведении Джугашвили в ссылке какую-то скрытую загадку Кобы. Все проще и сложнее. Он хотел подчинить себе Революцию, действуя планомерно, хладнокровно, методично. Из жизни в жизнь, преодолевая очаги революционного сопротивления на самом опасном в мире – российском направлении.

- Да, когда он был Николаем I, он с удовольствием казнил и сослал на каторгу декабристов, затем своими полицейскими мерами вытравливал из сознания народа любую мысль о демократии и революции.

- После чего, воплотившись в провокатора и авантюриста Нечаева, разрушил мечту о Революции, как о величайшем благе для людей, преобразующем их жизнь к лучшему. Он явил всему миру образ революционера, которому чужда нравственность и человеческие законы. Революционера он превратил в террориста и обычного убийцу, уголовника...

- В революционера, который собирает досье на своих соратников и делит их на людей первого и второго сорта, вроде расходного материала для революции. Революционер, который руководит своими людьми методом угроз и запугиваний, шантажа и обещаний.

- И все эти великолепные начинания он соединил в фигуре красного монарха Сталина, бывшего разбойника Кобы, а позднее, кровавого убийцы и одновременно, если вспомнить о тогдашнем тотальном провокаторстве, агента охранки и пламенного большевика. Все это он – человек, пытающийся перевоспитать человечество самым жестоким способом, страхом и убийствами.

Хранитель:

25 августа департамент полиции предупреждает енисейскую жандармерию о возможности попыток к побегу со стороны ссыльных Свердлова и Джугашвили. 18 декабря департамент уже по телеграфу требует от енисейского губернатора принятия мер к предупреждению побега. В январе 1914 года департамент телеграфирует енисейской жандармерии, что Свердлову и Джугашвили, в дополнение к полученным ими ранее ста рублям, предстоит получить еще пятьдесят рублей на организацию побега. В марте агенты охраны прослышали даже, будто Свердлова видели в Москве. Енисейский губернатор спешит донести, что оба ссыльные «находятся на лицо и что меры к предупреждению их побега приняты».

Тщетно писал Сталин Аллилуеву, что деньги высланы Лениным будто бы на керосин и другие продукты: из первых рук, то есть все от того же Малиновского департамент знал, что готовится побег.

Тем временем Россия, дожив до 1913 года, праздновала 300-летний юбилей династии Романовых. Монархия казалась незыблемой. Гигантская колониальная империя с мощнейшим бюрократическим аппаратом, который буквально нашпиговал всю плоть революционного подполья своими провокаторами. Казалось, ничем не побороть империю.

И Ленин с печалью признавался: не увидеть им революции при жизни…

Может, по этой причине Джугашвили в ссылке успокоился? Или все же он был в растерянности и злобе, оттого что ему предпочли кого-то другого. А собственная партия не спасает его, героя-подпольщика, много раз рисковавшего своей жизнью ради партии…

Вернее всего, тайная полиция, которая вела его в руководство партии, забраковала его как нерусского, который явно уступал по этой части Малиновскому. Вероятно, спецслужбы полагали, что у этого тщедушного грузина, плохо говорящего по-русски, мало шансов не то что возглавить партию, а прорваться в ее руководство. Тогда зачем ему помогать, вытаскивать его дальше из тюрем и ссылок. Тем более, такого грубого и неучтивого как Джугашвили.

Обстоятельства борьбы полиции с революционерами еще более упростились в связи с войной с Германией, объявленной 19 июля (по старому стилю) 1914 года.

В феврале 1914 года меня и Свердлова переводят на 100 верст севернее, то есть севернее полярного круга на 80 верст. Надзор усилился, от почты оторвали; последняя – раз в месяц, через «ходока», который часто запаздывает. Практически не более 8-9 почт в год. Так обложили, некуда бежать. Местом нового назначения стал заброшенный поселок Курейка. Но этого мало. Меня за получение денег лишили пособия на 4 месяца. Деньги необходимы нам обоим. Но на наше имя посылать ничего нельзя. Так, сокращая пособие, полиция облегчала царский бюджет и уменьшала шансы побега.

В общем, я плюнул на все. Стал жить, просто жить в этой Туруханской ссылке, как один из многих, ничем не выдающийся ссыльный. Иностранный язык я учить не стал. Надоело. Маркса читать не хотел. Скучно. Надо было переждать, когда наступят хоть какие-то серьезные события. А пока – ни о чем не думать. Раз уж все отвернулись.

Развлекал я себя, как мог. Мы жили на пару с Яковом Свердловым. Готовили себе обед сами. Собственно, там и делать-то было нечего, потому что мы не работали, а жили на средства, которые выдавала нам казна империи: три рубля в месяц. Еще партия нам помогала. Главным образом мы промышляли тем, что ловили нельму. Большой специальности для этого не требовалось. На охоту тоже ходили. У меня была собака, я ее для смеху назвал «Яшкой». Конечно, это было неприятно Свердлову: он Яшка и собака Яшка. Так вот, Свердлов, бывало, после обеда моет ложки и тарелки, а я никогда этого не делал. Поем, поставлю тарелки на пол, собака все вылижет, и все чисто. А этот был чистюля. Зануда, как все эти партийцы. Он мне говорит, ты парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни. А он, видишь ли, сторонник минимального порядка. Интеллигент! На этой почве он и нервничал иногда. А что мне с ним миндальничать. Я еще не забыл, что именно Яшке поручено было ликвидировать редакцию «Правды», на которую я взобрался против Ленина. Таких вещей я не прощаю, я вообще ничего не прощаю. Никому.

Хранитель:

История о «тринадцатом провокаторе» давно беспокоила умы старых партийцев, в особенности тех, кто пережил Сталина и его диктатуру.

**Вообще сложно основательно утверждать что-либо об этом персонаже, не имея на руках прямых доказательств, вернее документальных свидетельств. Только косвенно можно зафиксировать движение волны жизней одного человека и целого народа в пространстве и во времени других его жизней. В их отражениях.

Если факт или факты, важные и непреложные, имели место однажды, то они не раз появятся в новых жизнях объекта, пока полностью не «затухнут», не исчерпают потенциал порожденной им и обстоятельствами Волны, потенциал их использования объектом.

Через отражение в нем самом его прошлых жизней можно, однако, безошибочно, или почти безошибочно разгадать все тщательно скрываемые им тайны текущих жизней. И тайны рождения, и тайны определенных крупных сюжетов одной жизни помогают раскрывать, как в зеркале, перипетии другой.

Так произошло, происходило, происходит с Третьим охранным отделением, которое, эволюционируя, превращалось из тайного приказа времен Ивана IV в тайную канцелярию, охранное отделение, ОГПУ-НКВД, МГБ, КГБ, ФСК и ФСБ. Эта «Контора» сопровождает его все последующие жизни. Если в одной жизни что-то непрозрачно или намеренно скрыто, то по предыдущим жизням аналогичный, или почти аналогичный эпизод может быть раскрыт полностью, восстановлен, словно в хитрой многомерной мозаике.

Итак, его усилия все более концентрировались в последних жизнях вокруг самого мощного оружия государства – специальных секретных служб. Он их создавал, пестовал, выращивал для себя, из жизни в жизнь, дабы к Последним Дням иметь самую мощную версию этого оружия, самую технически совершенную и оснащенную для борьбы с людьми, с любым инакомыслием, со всяким свободомыслием в их среде. И все это его «рукоделие» фокусировалось на российском направлении, там, где должны будут и уже произошли Главные События.

Охранка или Спецслужба в общем виде прочно слились в сознании миллионов с его фигурой, с его образом. Они стали единым целым.

В итоге он стал даже возглавлять этот орган. Волны его жизней, повторяющие друг друга, воспроизводят ту позицию или ряд позиций, которые он занимал прежде. Отражение отражения, отпечаток отпечатка. Матрица.

Его тяга к доносам, собиранию досье и картотек, шантажу, сбору порочащих сведений, убийствам начались в контексте «спецслужб» еще с царя Ивана, императора Николая I и «героического» Нечаева, потом продолжилось в жизнях Распутина и генерала Корнилова, а затем Сталина, Андропова и далее – Этого, ему подобного, вынужденного стать «спецом», главой Конторы, вождем страны и ее «законным» диктатором. С поправкой на новые временные координаты, разумеется.

Он начал на российском направлении разрабатывать эту тему еще Иваном IV. Организовал «приказ тайных дел», тогдашнюю спецслужбу со штатом специалистов, с пытками, тайнописью и так далее.

Он был генералом и разведчиком, агентом спецслужб и руководителем исполнительной власти, даже носителем абсолютной власти. Неважно, где он находился, вблизи трона или на самом троне. Его волновала власть, спецслужба в своих руках, или он сам, как спецслужба, порой даже соединенная с церковной властью в сверхмонолит. С каждым разом все сложнее и все более замысловато. Это придавало ему все больше могущества. Однако делало его все более уязвимым, так как найти его было все легче.

Последний из перечисленных вместил в себя всех их. Он был раскрыт в самый момент выхода на политическую арену, поэтому был стеснен в средствах и несвободен в своих решениях. Он даже под конец хотел соскочить, или «перескочить», но ничего путного из имеющихся на планете тел найти не мог…

Так или иначе, он все время пересекался или сливался с этим предметом – для краткости, «Охранкой» - или даже возглавлял. Он все тот же человек, или субстанция, все тот же Принцип ненависти к человеку и его Свободе Воли. Он использует различные тела и мстит человеку за свое Падение. Могущественный в прошлом ангел.

Ненавижу их всех. Ненавижу!.. Они все поплатятся за то, что бросили меня в эту снежную дыру. Я вернусь. А этот Малиновский, сука. Меня предпочли ему? Я просто закипаю от злости. Раздавил бы их всех как тараканов. Видимо, они никогда в жизни не испытывали настоящего страха. Страха, такого, что от него даже негде спрятаться…

Юные ангелы:

- Он так далеко зашел уже в своем исступлении против человека и Всевышних…

- Он шел и шел, по головам, по растерзанным телам и израненным душам. Он шел туда, вперед, к заветной цели. Она являлась ему все отчетливее: великолепно налаженный государственный механизм, где каждый винтик знает свое место, определенное ему свыше Главным Механиком.

- Вот он его идеал. Рай для рóботоподобных человечков. Роботы! У каждого своя программа, от которой нет смысла и необходимости отклоняться. Все и всё сосчитано. Четкие координаты пространства и времени для всего живого и неживого. Все события предопределены, точнее, запрограммированы. Никаких всплесков эмоций. Никаких революций и катастроф. Механик и Инженер человеческих душ знает все лучше всех и за всех.

- Ему осточертело уговаривать их подчиниться Его Воле, Его Разумному Порядку. Он действует через кровь и Страх. Так быстрее доходит его мысль до вчерашних животных.

- Он уверен в себе. Пусть Всевышние пытаются выращивать на животных разум. Вчерашние звери все равно попадают в его руки. Он ими повелевает на земле. И они боятся и обожают своего Хозяина. Так он задумал. Так он хотел бы думать за них за всех.

- К счастью, всякий раз что-то не срабатывает в его великолепно отлаженном механизме. Находится где-то слабое звено, и вся его великолепная конструкция опять падает поверженная, как и всякая Вавилонская башня до этого.

Хранитель:

Принцип любой власти устраивал его, соответствовал его сущности. Ведь он сам создавал ее, или участвовал в ее создании. Охранка, тайный сыск, политическая полиция – все это было ему близко и знакомо. Провокаторы и доносчики, террористы и убийцы, иезуиты и пыточных дел мастера – вот его армия. И все повторяется опять.

А пока он, как и глава Охранного отделения, понимал, что завербованный ценный провокатор открывал путь наверх для чиновника Департамента с одной стороны, и обеспечивал удвоение возможностей для провокатора, который временно законсервирован, и который ждет своего часа. И раз уж он двойной агент, то он служит двум господам как минимум. Он поражен двоемыслием, готов принять сразу два решения, в зависимости от выгоды. Он все время раздвоен, как змеиный язык. И его трудно вывести на чистую воду. На обеих сторонах он – бешеный трудяга и самоотверженный боец на фронте своей выгоды. Но, по сути, он все тот же человек, или не-человек, вне общей морали!

После Февральской революции 1917 года Временное правительство создало ряд комиссий, и многие видные провокаторы были выявлены. Но приход к власти большевиков изменил ситуацию. Особая комиссия при Историко-революционном архиве в Петрограде, выявлявшая провокаторов, уже в 1919 году была упразднена. Однако в результате ее деятельности были обнаружены двенадцать провокаторов, работавших среди большевиков. А вот тринадцатый, имевший кличку Василий, так и не был выявлен. «Василий» остался среди членов партии большевиков. И судя по тому, что происходило в стране «василиев» осталось премного, явных и скрытых. В конечном счете царские архивы оказались в его руках. И этим «богатством» можно было пользоваться для манипулирования людьми, которые имели какие-то «трудности» в дореволюционной биографии.

В любом случае, он мог быть провокатором хотя бы потому, что одна из недавних прошлых жизней в качестве С.Нечаева практически целиком была подчинена провокационной деятельности в среде революционно настроенной молодежи. Однако деятельность его свелась ко всяческому опошлению самого названия «революционер» и «революционный демократ». В конечном счете, этот деятель добился главного результата той своей жизни. При слове «революционер» или «революция» обыватели могли бы упасть в обморок, а революция в его представлении и понимании притягивала настоящих проходимцев и авантюристов. Практический пример упомянутого «притяжения» он явил в своей жизни под кличкой «Сталин».

Отчасти слухи о том, что Коба – провокатор, могли быть объяснены тем, что обладатель тела в текущей своей жизни как бы носит портреты некоторых своих жизней на себе. И небольшая часть людей, буквально на уровне ощущений и предчувствий, может говорить о том или ином признаке данного персонажа из его прежних воплощений. Поэтому слухи о провокаторстве были объяснимы, и появились уже в начале его деятельности.

Ольга Шатуновская (член партии с 1916 г., личный секретарь председателя Бакинской коммуны С.Шаумяна). Она много раз публично заявляла: Шаумян был абсолютно уверен, что Сталин – провокатор. Шаумян рассказывал о своем аресте на конспиративной квартире в 1905 г., о которой знал только один человек – Коба. Три года существовала в предместье Тифлиса подпольная типография. Весной 1906 г. ее разгромила полиция. И опять упорный слух – Коба приложил руку.

О подозрениях Шаумяна свидетельствуют не только рассказ Шатуновской, но и опубликованные документы: «Бакинскому охранному отделению. Вчера заседал Бакинский комитет РСДРП. На нем присутствовали приехавший из центра Джугашвили-Сталин, член комитета Кузьма (партийная кличка Шаумяна) и другие. Члены предъявили Джугашвили-Сталину обвинение в том, что он является провокатором, агентом охранки. Что он похитил партийные деньги. На это Джугашвили-Сталин ответил им взаимными обвинениями. Фикус».

Этот документ хранился в секретном фонде Архива Октябрьской революции. Под кличкой Фикус в полиции проходил Николай Ериков. Этот революционер, проживавший нелегально под именем Бакрадзе, состоял секретным сотрудником охранки с 1909 по 1917 год. В партии он был со дня ее основания.

И далее Фикус сообщает: «Присланные ЦК 150 рублей на постановку большой техники (типографии)… находятся у Кузьмы, и он пока отказывается их выдать Кобе… Коба несколько раз просил его об этом, но он упорно отказывается, очевидно выражая Кобе недоверие». Именно в этот момент наибольшего напряжения Коба и был арестован полицией. Арест и ссылка покончили на время с ужасными слухами. И вот уже Шаумян сочувственно пишет: «На днях нам сообщили, что Кобу высылают на Север, а у него нет ни копейки денег, нет пальто и даже платья на нем».

Вероятно, полиция все-таки пожертвовала Кобой в пользу Малиновского для сохранения его алиби в том числе…

В 1947 году при подготовке второго издания «Краткой биографии», Сталин внес в старый текст интереснейшую правку. Она сохранилась в Партархиве.

В старом тексте написано: «С 1902 до 1913 г. Сталин арестовывался восемь раз». Но Сталин исправляет – «семь».

В старом тексте – «Бежал из ссылки шесть раз». Он исправляет – «пять».

Какой-то арест его явно тревожил, и он решил его изъять. Шатуновская считала: тот самый, когда он стал провокатором.

Позднее методы Охранки применялись уже масштабно, широко специалистами ГПУ-КГБ. Деятельность становилась глобальной.

В фонде Коминтерна писатель Э.Радзинский наткнулся на инструкцию Департамента полиции о вербовке провокаторов: «Наибольшую пользу секретные агенты приносят охранному отделению, если они стоят во главе партии… Если оно не в состоянии завербовать такого агента, то охранное отделение старается провести его с низов к вершине партии».

«Наиболее подходящие лица к заагитированию – лица самовольно возвратившиеся из ссылки, задержанные при переходе границы, арестованные с уликами, предназначенные к высылке. Если секретному агенту грозит разоблачение, то он арестовывается вместе с другими членами партии, и в том числе с тем, от которого узнали о его провокаторстве».

Вот, наверное, почем не бежит из ссылки отважный Коба. Ему вполне могли дать понять его заказчики из Охранки, что этого делать не нужно до особого распоряжения!

Шатуновская рассказывала, что материалы о провокаторстве Сталина были переданы Н.Хрущеву. Но когда его попросили о дальнейшем расследовании. Хрущев только замахал руками: «Это невозможно! Выходит, что нашей страной тридцать лет руководил агент царской охранки?».

Невольно вспоминаются все фантастические побеги Кобы, его поездки за границу, странное благоволение полиции и бесконечные тщетные телеграммы с требованием задержания, ареста, которые почему-то остаются без последствий.

Повтор этой деятельности для Кобы в данном случае состоит в том, что с начала работы в партии он все время работал против нее, причем как против ее авторитета (партия соглашателей, а также уголовников и террористов), так и сопротивляясь настоящему революционному направлению движения, связанному с Лениным. Сотрудничество с Охранным отделением? Оно, вероятно, могло иметь место, судя по дерзости, с которой он перемещался внутри империи и через границы. Однако факт его сдачи Малиновским мог породить в его душе сомнение относительно целесообразности сотрудничества с охранкой. Если только не предположить, что на время войны осторожный Сталин «законсервировал» все свои связи и ушел во «внутреннее подполье», скрывшись от всех в Сибири.

Позднее, уже во главе партии, он фактически разрушал ее, и с моральной точки зрения, и с точки зрения кадров, заменяя проверенных и испытанных товарищей на лично преданных себе холуев. Здесь он повторяет затею, примененную императором Константином. Император пригрел вчерашних священников-христиан, гонимых властью Рима, дал им церковную власть и возможность иметь доходы, сделал их частью государственного аппарата и, соответственно, провел отбор, точнее отбор уже шел автоматически, отбрасывая всех, кто стоял на пути единоличной власти императора, соединившего в одном лице должности государя и первосвященника.

Очередная шифрограмма начальника Московского охранного отделения А.Мартынова в Петербургское охранное отделение: «1 ноября 1912 г. Коба-Джугашвили направляется в Питер, и его следует задержать… перед отъездом за границу». Но Коба преспокойно проследовал за границу через Петербург! В очередной раз! И участвовал вместе с Лениным в краковском совещании большевиков, на котором, кстати, присутствовал и провокатор Малиновский. Как видите, все укладывается в методику, описанную специалистами Охранки. «Менее ценный» агент был принесен в жертву ради более ценного. Шпионы и провокаторы за гранью морали того общества, в котором они имеют неосторожность проживать.

Какое-то время с середины 1914 года, после прибытия в Туруханский край третьего члена ЦК, неистового Спандарьяна стало повеселее. Но ненадолго.

Неукротимый Сурен прибыл в Туруханский край как раз накануне войны, на год позже меня. «Какая у вас здесь тишь и благодать, - говорил он саркастически, - все во всем согласны - и эсеры, и большевики, и меньшевики, и анархисты... Разве вы не знаете, что к голосу ссылки прислушивается питерский пролетариат?» Сурен первым занял антипатриотическую позицию и заставил к себе прислушиваться.

В смысле личного влияния на товарищей выдвигался на первое место Свердлов. Живой и общительный. Не то что я. Он всегда сплачивал других, собирал важные новости и рассыпал их по колониям, строил кооператив ссыльных, вел наблюдения на метеорологической станции. Писал там чего-то.

Отношения между Спандарьяном и Свердловым сложились очень натянутые. Я тут помог. Остальные ссыльные группировались вокруг этих двух фигур. Против администрации обе группы боролись совместно, но соперничество не прекращалось. Принципиальные основы борьбы не сыскать, если не знать, что я враждую со Свердловым и осторожно, на расстоянии поддерживал Спандарьяна.

Что касается меня, то я держался особняком. Я замкнулся в самом себе. Занимаясь охотой и рыбной ловлей, я жил почти в полном одиночестве. Никого не хотел видеть. Почти не нуждался в общении с людьми и лишь изредка выезжал к другу Сурену Спандарьяну в село Монастырское с тем, чтобы через несколько дней вернуться обратно в свою берлогу.

Я скупо бросал свои отдельные замечания по тому или иному вопросу, поскольку мне приходилось бывать на собраниях, устраиваемых ссыльными.

Я прекратил личные отношения с большинством ссыльных и избегал их. Совсем оборвались мои отношения со Свердловым. В монотонных условиях ссылки даже более уживчивые характеры не спасают от ссор. Из-за «контров» со мной Свердлов добился перевода в другой поселок. Поспешили покинуть Курейку и два других большевика: Голощекин и Медведев. Они мне запомнились, могут после пригодиться. Они считают, что я желчный, грубый, снедаемый честолюбием человек для них тяжелый сосед? А я не собираюсь подстраиваться под них.

Хранитель:

Опубликование всей туруханской переписки Свердлова, обещанное еще в 1924 году, никогда не последовало. Она заключала, видимо, историю дальнейшего обострения отношений.

Я знаю, Ленин спасет меня, вытащит меня из этой дыры. Хоть и чувствует мою враждебность, но знает мою силу, способность организовать. В его руках Революция, и он, как великий человек, должен проявить понимание, великодушие к тем, у кого больше честолюбия. Я ему нужен, как никто… Я – лучший.

Скоро уже, скоро, чувствую, завертится все, закружится. Не уймешь эту бурю. Кто тогда вспомнит про мои интриги с полицией...?

Хранитель:

«Дело Малиновского» - странный эпизод в истории партии большевиков. Он, разумеется, не оправдывает Джугашвили, но говорит о том, что Ленин мог знать о провокаторах в руководстве партии, и его устраивало такое положение вещей. Лучше знать наперечет всех провокаторов, чем заполучить новых, неизвестных. Их можно использовать «в обе стороны», раз уж они существуют в этой войне, войне не на жизнь, а насмерть.

Поэтому Ленин не мог сказать ничего другого кроме: «Я не верю в провокаторство Малиновского, потому что будь Малиновский провокатор, то от этого охранка не выиграла бы так, как выиграла наша партия…».

Можно допустить, что это результат деформации мышления революционеров нечаевскими идеями. Нечаевщина пропахала слишком глубокий след в сознании революционно мыслящей интеллигенции. Ленин – не исключение. Или – каждый скрывает свои методы работы. А Революция вообще за гранью вчерашней морали.

Получается, что охранка, или тайная полиция была интегрирована в саму партию революционеров настолько глубоко, что перебралась с этой партией в послереволюционное пространство со своими кадрами, методами и принципами работы. А среди ценнейших кадров с мировоззрением шпиона на задании остался Коба…

После Октябрьского переворота, в октябре 1918 года Малиновский возвращается из Германии в Петроград. Его тотчас арестовывают, переправляют в Москву. Уже 5 ноября в Кремле состоялся суд, и Малиновский сделал странное заявление, о котором в своей книге о Ленине пишет Луис Фишер: «Ленину должна быть известна моя связь с полицией». Он просил очной ставки с Лениным, но… его поторопились расстрелять. Так это изложено, но так ли на самом деле?

Вот, например, версия Э.Радзинского, писателя и историка.

Как и в случае с Малиновским, полиция, видимо, начала догадываться о двойной игре Кобы. Потеряв покровительство полиции, он был вынужден стать очень осторожным. Ему пришлось перестать заниматься «эксами» и сосредоточиться на попытке попасть в ЦК, что дало ему возможность работы с думской фракцией в качестве члена ЦК по поручению Ленина. Он сумел здесь доказать свою ценность для вождя. Но после окончания выборов он перестал быть так уж ценен для партии. Руководить текущей работой фракции – то есть выполнять полученные из-за границы указания Ленина – могли и другие. И возможно (!), Малиновскому позволили его выдать.

Кобе пришлось понять: его предали. Им пожертвовали. Кто, неважно! Он стал «революционером второго разряда»! Но понял он это не сразу. Из туруханской ссылки он шлет письма товарищам… Но Кобе Ленин не ответил».

Потому что, скорее всего, не мог ответить, не подвергая никого опасности из-за этой переписки и зная, кто такой Джугашвили. Да и вспомнить его прошлую жизнь, Нечаева, когда он своими провокаторскими письмами, в том числе из-за границы просто сдавал в руку полиции десятки ни в чем не повинных людей.

Теперь он мог повторять прежний сюжет в новой жизни.

Не могу понять одного, как получилось, что вся фракция большевиков в Государственной думе через год была арестована и сослана на каторгу? В Сибирь! Как руководство партии допустила такую жертву? Мы же были властью, хоть и парламентской? Их судили в феврале 1915 года и выслали туда же, куда и нас.

Проще говоря, в Сибирь приехало пополнение. Думцы-большевики, как стало известно, отказались голосовать за военные кредиты, следуя решениям своей партии. Депутаты объезжали Россию, агитируя против войны. Вся думская фракция большевиков была арестована.

Они оказались здесь. В разговорах с ними я окончательно уяснил для себя роль Малиновского. И свою роль тоже. Но я не в обиде. Большая игра, большая политика, значит, большие жертвы неизбежны.

Я понял главное, они все слабые, эти большевики. Трусливые. Только один из них смелый, Ленин. Его по-настоящему боится правящая власть. Я думал он попроще. Недооценил. Он меня обыграл.

Хранитель:

Слабость большевиков оценила сама полиция!

«За последние 10 лет, - писал в 1913 году директор департамента полиции, - элементом наиболее энергичным, бодрым, способным к неутомимой борьбе, сопротивлению и постоянной организации являются... те организации и те лица, которые концентрируются вокруг Ленина... Постоянной организаторской душой всех мало-мальски серьезных партийных начинаний является Ленин... Фракция ленинцев всегда лучше других сорганизована, крепче своим единодушием, изобретательнее по части проведения своих идей в рабочую среду... Когда за последние два года стало усиливаться рабочее движение, Ленин со своими сторонниками оказался к рабочим ближе других и первый стал провозглашать чисто революционные лозунги... Большевистские кружки, ячейки, организации разбросаны теперь по всем городам. Постоянная переписка и сношения завязаны почти со всеми фабричными центрами. Центральный Комитет почти правильно функционирует и целиком находится в руках Ленина... Ввиду изложенного, ничего нет удивительного в том, что в настоящее время сплочение всей подпольной партии идет вокруг большевистских организаций и что последние на деле и представляют собой Российскую Социал-Демократическую Рабочую партию».

Зато теперь я знаю, с кем предстоит сразиться за власть в партии, которой все так боятся. Выдержит ли он долгую изнурительную схватку?

Зачем только я пытался показывать свое превосходство, обнаружил тем свою слабость. Я ведь реалист, «практик», а не фантазер. И все же он потряс меня при личной встрече ясностью и глубиной мысли, пониманием происходящего, великолепным анализом ситуации и развития ее. Распалил он мое ущемленное провинциальное самодовольство, разжег завистью. Осторожнее надо, осторожнее, товарищ Сталин. В ссылку я отправился со стиснутыми зубами.

Ничего, Революция начнется, там все поправится. Кровь, смерть, жертвы, хаос – моя стихия. Погибнут многие ради великого дела, даже еще не знают, какого. Смерть неизбежна, но потом будет победа.

Семьяза:

Да, одна бойня перейдет в другую. Мировая война превратится в революцию, а я уж ее оседлаю и взнуздаю с помощью этого горца. Год начала мировой войны станет годом моего возрождения среди людей. Миллионы убитых и умерших от голода и болезней – вот прекрасное начало моего века, столетия моей великой победы!

Это должен быть самый лучший выход нашей армады на землю.

Мы встретим снова вашего романтического Христа, тем более знаем, где и когда он объявится всенародно.

Ему не уйти. Не крест ему будет, а гроб хрустальный.

Отравлю все его дела, мысли и приделы. Его самого буду долго и мучительно распинать.

Эту революцию свою он навеки запомнит. Боль будет долгой и страшной.

Посмотрим, каковы шансы у этого Сталина-Кобы, чтобы в зародыше покончить с революцией и партией. Если слабоват, то найдем кого-либо из военных сил империи, куда заставит войти Волна, или Великое Предначертание законов Отражения. Силой оружия, вполне допускаю, можно попытаться с ними быстрее покончить.

Мои бойцы, если что, отовсюду помогут, деньгами и людьми. Оружием, если нужно, чтоб покончить с этими революциями.

[Мировая война]

Летом 1914 года началась война с немцами. Мы узнали поздно. Вести о войне ошарашили публику, и отдельные лица брали совершенно неверные ноты. Оборонческие течения среди ссыльных оказались сильны, все были дезориентированы. Как реагировать?

Теперь будет еще труднее сбежать. К физическим и полицейским трудностям побега присоединялись опасности нелегального существования в условиях военного режима. Такой высокий риск, пожалуй, удержит многих от побега, и меня тоже. Все-таки законы военного времени…

Каменев и осужденные депутаты прибыли в туруханскую ссылку летом 1915 года. В Монастырское съехалось около 18 большевиков, в том числе четыре члена ЦК: Спандарьян, Свердлов, Сталин и Каменев. Петровский сделал доклад о процессе, Каменев его дополнил. Участники прений, указывали на допущенные нами ошибки на суде: особенно резко сделал это Спандарьян, все остальные высказывались мягче. Я болтать не люблю, других послушал. После прений вынесли резолюцию, в общем одобряющую поведение на суде фракции. Я, например, оцениваю тактику Каменева на суде скорее как военную хитрость, чем политическую агитацию. Во всяком случае, мои отношения с Каменевым сделались близкими до конца ссылки. Осторожность и деловитость, вот что нужно.

От ссыльных депутатов до нас донеслись рассказы о недавних событиях в столице. Последняя грандиозная вспышка произошла как раз накануне общей мобилизации. 3 июля петербургская полиция стреляла в толпу рабочих. По призыву комитета большевиков остановились в знак протеста важнейшие заводы. Число стачечников достигло 200 тысяч. Всюду шли митинги и демонстрации. Были попытки строить баррикады. Как раз в разгар этих событий в столицу, превращенную в военный лагерь, прибыл для последних переговоров со своим коронованным «другом» французский президент Пуанкаре и получил возможность заглянуть одним глазом в лабораторию русской революции. Но уже через несколько дней правительство воспользовалось объявлением войны, чтобы стереть с земли рабочие организации и рабочую прессу. Первой жертвой пала «Правда». Задушить революцию войной – такова была заманчивая идея царского правительства.

Меня тоже проверили в 1916-ом, годен ли я к военной службе. Оказалось, не подошел. Забраковали. Левая рука и левая нога совершенно не подходят для моей военной службы на благо царя и отечества. Важно, чтобы не сомневались во мне как в политике российского масштаба.

Хранитель:

Меньше всего ему были свойственны дух политического новаторства и теоретического дерзания. Он никогда и ничего не предвосхищал, никогда не забегал вперед. В качестве эмпирика, он всегда страшился «априорных» выводов, предпочитая десять раз отмерить прежде, чем отрезать. В этом революционере всегда сидел консервативный бюрократ.

Второй Интернационал был могущественным аппаратом. Никогда Сталин по собственной инициативе не пошел бы на разрыв с ним. Выработка большевистской доктрины войны относится целиком к биографии Ленина.

Первый вопрос, поставленный мировой войной, как общеевропейской катастрофой, состоял в том, должны ли социалисты брать на себя «защиту отечества». Речь шла не о том, может ли отдельный социалист выполнять обязанности солдата: другого выхода у него не остается, дезертирство не есть революционная политика, - а о том, должна ли социалистическая партия поддерживать войну политически: голосовать военный бюджет, отказаться от борьбы против правительства, агитировать за «защиту отечества»?

Ленин отвечал: нет, не должна, не имеет права; не потому, что это война, а потому что это реакционная война, кровавая свалка рабовладельцев за передел мира. «Империализм - это такое состояние капитализма, когда он, выполнив все для него возможное, поворачивает к упадку». Причина упадка в том, что производительным силам становится одинаково тесно в рамках частной собственности, как и в границах национального государства. Ища выхода, империализм стремится разделить и переделить мир. Через войну. На смену национальным войнам приходят империалистские, втягивающие весь мир в драку за чужие богатства.

Свои хищнические цели: захвата колоний, рынков, источников сырья, сфер влияния, - империализм прикрывает идеями «защиты мира от агрессоров», «защиты отечества», «защиты демократии» и прочее.

«Десятилетиями, - пояснял Ленин, - трое разбойников (буржуазия и правительства Англии, России, Франции) вооружались для ограбления Германии. Удивительно ли, что два разбойника напали раньше, чем трое успели получить заказанные ими новые ножи?»

Политика «национального единства» во время войны еще неизмеримо более, чем в мирное время, означает поддержку реакции и увековечение империалистского варварства. Отказ в этой поддержке, элементарный долг социалиста… пропаганда социалистической революции и необходимости направить оружие не против своих братьев, наемных рабов других стран, а против реакционных и буржуазных правительств и партий всех стран»

Ленин отвергает голый лозунг «мира», противопоставляя ему лозунг «превращения империалистской войны в гражданскую войну».

Большинство вождей рабочих партий оказались в войне на стороне своей буржуазии. Ленин окрестил их направление, как социал-шовинизм: социализм на словах, шовинизм на деле.

И Сталин не отвечает безоговорочной поддержкой такого смелого взгляда на войну и на политику партий II Интернационала, поддержавших своих правительства.

Разгром прессы разобщил рабочих. Потерялась связь с массой. Тем важнее, наверное, становилась роль думской фракции. Оправившись от первого приступа паники, депутаты-большевики стали развивать серьезную нелегальную работу. Но уже 4 ноября они подверглись аресту.

Роль главной улики сыграли документы заграничного штаба. Власти предъявили арестованным обвинение в измене. Во время следствия Каменев и депутаты, кроме одного Муранова, отреклись от тезисов Ленина. На суде, который состоялся 10 февраля, подсудимые держались той же линии. Заявление Каменева о том, что предъявленные ему документы «решительно противоречат его взгляду на текущую войну», не было продиктовано одной лишь заботой о самосохранении: оно выражало по существу отрицательное отношение к пораженчеству всего верхнего слоя партии.

А он прав, похоже. Никто из руководящих партийцев не поддержит пораженчество. Хоть Каменев с другими и предали партию, но ему простится.

К великому негодованию Ленина чисто оборонительная тактика подсудимых очень ослабила нашу пропаганду.

Действительно, может, не нужно было так запальчиво нападать на правительство и военные заказы? Найти компромисс. Глядишь, остались бы в Думе. Продолжали бы осуществлять власть. Нас бы вытащили отсюда. Договорились.

Хранитель:

Отрезвление в массах началось скоро, но пробивалось наружу медленно. В качестве военнообязанных, рабочие были связаны по рукам и по ногам. Каждое нарушение дисциплины грозило немедленной отправкой на фронт с особой полицейской пометкой, которая была почти равносильна смертному приговору. Это действовало, особенно в Петербурге, где надзор был вдвойне свиреп.

Тем временем поражения царской армии идут своим чередом. Гипноз патриотизма, как и гипноз страха, постепенно ослабевают. Во второй половине 1915 года возникают спорадические забастовки на почве дороговизны в московском текстильном районе, но не получают развития. Массы недовольны, но молчат.

В мае 1916 года вспыхивают в провинции разрозненные волнения среди новобранцев. На юге начинаются продовольственные беспорядки и сейчас же находят свое продолжение в Кронштадте, крепости, охраняющей подступы к столице. В конце декабря наступает, наконец, очередь Петрограда. Политическая забастовка сразу охватывает до 200000 рабочих, при несомненном участии организации большевиков. Лед сломан. В феврале открывается ряд бурных забастовок и волнений, которые разрастаются в восстание и приводят к переходу столичного гарнизона на сторону рабочих.

Руководящие большевики Петербурга, Москвы, провинции встретили тезисы Ленина о войне с недоумением и тревогой. Никто не взял их полностью на свой счет. Не было поэтому ни малейшего основания ждать, что медлительная и консервативная мысль Сталина дойдет самостоятельно до выводов, означавших целый переворот в рабочем движении.

[Революция]

Слава богу, Сурен немного прочистил мозги насчет войны и социалистов. Я хоть и не со всем согласен, но лучше думать как Ленин. Теперь после событий в столице, после забастовок и поражений на фронтах понятно, что он оказался прав. Всех обошел, обскакал своей гениальной мыслью! Благодаря опыту семи месяцев войны, не только колеблющиеся, но и многие активные «патриоты» успели отрезвиться от угара патриотизма.

В феврале 1915-го я решил срочно написать ему, чтобы напомнить о себе опять. Чем черт не шутит, скоро все переменится:

«Мой привет вам, дорогой Ильич, горячий, горячий привет. Привет Зиновьеву, привет Надежде Константиновне. Как живете, как здоровье? Я живу, как раньше, хлеб жую, доживаю половину срока. Скучновато, да ничего не поделаешь. А как ваши дела-делишки? У вас-то должно быть веселее... Читал я недавно статьи Кропоткина - старый дурак, совсем из ума выжил. Читал также статейку Плеханова в «Речи» - старая неисправимая болтунья-баба. Эх-ма. А ликвидаторы с их депутатами-агентами Вольно-Экономического общества? Бить их некому, черт меня дери. Неужели так и останутся они безнаказанными? Обрадуйте нас и сообщите, что в скором времени появится орган, где их будут хлестать по роже, да порядком, да без устали. Если вздумаете написать, пишите по адресу: Туруханский край, Енисейской губернии, село Монастырское, Сурену Спандарьяну. Ваш Коба. Тимофей (Спандарьян) просит передать его кислый привет Геду, Самба и Вандервельду на славных - хе-хе - постах министров».

В феврале 1917 года, когда мы услышали о революции в Петрограде, все оказались застигнуты врасплох, хотя всегда жили верой в неизбежность революции. Со всех концов Сибири поднимались группы ссыльных, соединялись вместе и плыли на запад в атмосфере восторженного угара.

Первым большим пунктом на пути со значительным числом рабочих был Красноярск. Здесь был уже Совет депутатов. Местные большевики, входившие в общую организацию с меньшевиками, ждали от нас, проезжих вождей директив. Полностью во власти объединительной волны, вожди не потребовали даже создания самостоятельной большевистской организации. К чему? Большевики, как и меньшевики, стояли за поддержку Временного правительства, возглавлявшегося либеральным князем Львовым.

По вопросу о войне разногласия вообще стерлись: надо защищать революционную Россию! С этими настроениями я, Каменев и другие продвигались к Петрограду. Путь по железной дороге был необычаен и шумен, с массой встреч, митингов и т. д. На большинстве станций нас встречали восторженные толпы жителей, военные оркестры играли Марсельезу. На более крупных станциях устраивались торжественные обеды. Амнистированным приходилось «говорить, говорить без конца». Многие потеряли голос, заболели от переутомления, отказывались выходить из вагона; но и в вагоне нас не оставляли в покое.

Мне однако не пришлось терять голос, я не выступал с речами. Не силен я в ораторской болтовне. Было много других, более искусных ораторов, среди них этот тщедушный Свердлов со своим могучим басом. Я оставался в стороне, потому что они меня раздражали своим умением общаться с массами словом, выскочки. Люди гораздо меньшего веса снова начали оттирать меня. А у меня спиной было уже почти два десятилетия революционной работы, пересекавшейся неизбежными арестами и возобновлявшейся после побегов. Они мне не чета.

Хранитель:

Сталин, конечно, себя переоценивает.

В поле зрения полиции, как и в поле зрения партии, он впервые вступает не как личность, а как член большевистского центра. В жандармских обзорах, как и в революционных мемуарах, он никогда не упоминается персонально как вождь, как инициатор, как литератор, в связи с его собственными идеями или действиями. Упоминают его всегда – как элемент аппарата, как члена местного комитета, как члена ЦК, как одного из сотрудников газеты, как одного из участников совещания, как одного из ссыльных в ряду других, в списке имен, притом никогда – на первом месте. Он умеет затеряться, или не выделяться особо ничем, кроме этой страсти, доказать, что он лучше. Не случайно он попал в Центральный Комитет значительно позже ряда своих сверстников, притом не по выборам, а в порядке кооптации.

Желание властвовать, чтобы доказать свое первенство подчиняет себе все его нутро. Все, кто лучше и талантливее на его пути воспринимаются как угроза, враждебное препятствие.

Вот он мой 1917 год! В феврале началась огромная революция. Двести тысяч народу вышли на демонстрацию. Империя задрожала. Народ ломает старую власть.

Надо найти свое место в этой новой стране.

Доехали до Перми. Отсюда Ленину послали в Швейцарию телеграмма: «Братский привет. Выезжаем сегодня в Петроград. Каменев, Муранов, Сталин». Мысль о посылке телеграммы принадлежала, конечно, Каменеву. Я подписался последним. Эта тройка после ссылки чувствовала себя связанной узами солидарности. Амнистия освободила много партийного народу, и я с тревогой думаю о революционной столице. Мне нужна популярность Каменева и депутатское звание Муранова, чтобы закрепиться в ЦК. Так мы втроем прибыли в потрясенный революцией Петроград.

Тюрьмы открыты, горят охранные отделения. Хорошо бы все бумажки, ненужные, сгорели, а еще лучше, ко мне бы попали. Кто-то, видимо, вовремя подсуетился, настроил толпу. В революционном пожаре уже горят списки секретных сотрудников охранки. Полиция заметает следы, консервирует кадры на будущее.

Петроградские улицы покрылись красным – красными бантами, красными флагами нескончаемых демонстраций. Все это напоминало о крови. Чернели только сожженные полицейские участки… Красно-черное… Мои цвета.

Хранитель:

Проводники информации во всю принимают и публикуют разные сведения о сатане, который вырвался к рождению на землю, в надежде сорвать, смазать, или хотя бы потопить в крови великий 17-й год! Поэты, писатели, художники, театральные режиссеры каждый по-своему разоблачает тайные маневры предводителя падших ангелов. Многие чувствуют одно из его имен – Смерть…

«Некто 17-й год», - зловеще назвал его в своих предвидениях поэт-пророк Велимир Хлебников.

Военные поражения, нехватки хлеба и холодная зима разбудили надежды революционеров. «Что-то в мире происходит. Утром страшно развернуть лист газетный», - писал А.Блок. Черно-белая графика поэмы «Двенадцать» тоже содержит немало намеков на присутствие смерти на улицах Петрограда.

Эренбург опубликовал роман «Хулио Хуренито», в котором еще до появления булгаковского Воланда появился Он, в черном плаще с красным подбоем…

Мейерхольд ставит «Маскарад», где в фантастически роскошных декорациях по сцене скользил, кривлялся Некто… Это была Смерть…

Его дыхание уже ощущалось повсюду, как и его антипода, который, напротив, воскрешал людей к новой жизни, открывал глаза и сердца. Жизнь и Смерть снова сцепились в жестокой схватке.

Сказать по правде, мне понравилась эта буржуазная революция февраля 1917-го. Я понял, что пора мне начинать свою игру, вести свои фигуры в этой великой партии в шахматы на российской доске. Ведь шахматистами не рождаются…

Невооруженным глазом видно, что власть в стране и в Питере можно взять голыми руками. Сильных людей нет. Все какие-то слабые и трусливые. Их бы ко мне в обработку, я бы их научил.

Задача упрощается тем, что ни Ленина, ни Зиновьева в Петрограде нет. Есть Каменев, известный своими оппортунистическими тенденциями и скомпрометированный своим поведением на суде. Есть молодой и малоизвестный партии Свердлов, больше организатор, чем политик. Неистового Спандарьяна нет: он умер в Сибири. Как тогда в 1912 году, так и теперь, я оказываюсь если не первой, то одной из двух первых большевистских фигур в Петрограде. Исключительный момент.

Семьяза:

Развязаны руки для того чтобы больше никаких революций и бунтов не произошло.

Хватит и одной, буржуазной революции. Гармония моего мира не должна нарушаться.

Там, где собственность властвует над людьми, там я хозяин.

Ну, где там эта смешная партия фантазеров?

Ха! Растерянная партия ждет ясного слова. Так что отмолчаться невозможно. Я вынужден давать ответы на самые жгучие вопросы: о Советах, о власти, о войне, о земле. Ответы печатаем в нашей прессе. Правда!

Немедленно по приезде в Петроград, где в те дни один сплошной митинг, я направляюсь в большевистский штаб. Три члена бюро ЦК вместе с несколькими литераторами определяли физиономию нашей газеты, «Правды». Мы делали это как умели, и как позволяло время, но руководство партией было в наших руках. Пусть другие пока надрывают глотки на рабочих и солдатских митингах, я знаю, что главная работа ведется в штабе.

Я помню, что четыре года назад, после Пражской конференции, я был заочно введен в ЦК партии. После хоть и много воды утекло, но умею держать аппарат в своих руках и считаю свой мандат до сих пор действительным. При помощи Каменева и Муранова я первым делом отстранил от руководства слишком «левое» Бюро ЦК и редакцию «Правды». Я сделал это достаточно жестко, даже грубо, не опасаясь сопротивления, и показал твердую руку настоящего политика. Пусть привыкают.

Я начал писать свои статьи в «Правде». Мне нужен теперь свой авторитет и свое имя. Я уже вырос из подручных или учеников великого Ленина. Эта буржуазная революция, так круто повернувшая мою жизнь, пока мне по душе. Я славлю эту партию, РСДРП(б), хотя отчетливо понимаю, что единой партии для последователей Ленина быть не может: есть непримиримые враги внутри партии – большевики и меньшевики. И дальше число разных мнений и фракций будет множиться.

Такие как Шляпников и молодые петроградцы призывают к ленинским лозунгам – братанию на фронте, немедленному прекращению войны. А я, Сталин, пишу в «Правде»: «Лозунг «Долой войну!» совершенно не пригоден ныне, как практический путь». Каменев идет дальше – призывает солдат «отвечать пулей на немецкую пулю».

Семьяза:

Все сюда ко мне скорее, мои восставшие воины. Мы разнесем в пух и прах опасное революционное семейство. Неповадно будет этому Христу опять выходить к людям и говорить о свободе, братстве и любви.

Мы приберем к рукам его партию, перебьем и заменим всех его людей на своих. Никто не отличит нас. По внешности будут те же красные флаги и лозунги.

К счастью, конец бессмысленной цивилизации человечества, устроенной этим гениальным Биомехаником с его друзьями Всевышними уже близок. Остались считанные часы. И ничто не спасет пораженное гнилью пороков человечество от страшного конца.

Здесь, на российском направлении, выйдет опять его неугомонный сынишка. И тут я его прихлопну как муху. Нет, гербарий из него сделаю. Мумию! Распну опять, и пусть вся его небесная братия наслаждается этим мертвецом на главной площади этой сонной страны.

Что ж, за дело.

Генерал, убей этого Сальвадора, то есть, нет. Нового спасителя, понятное дело.

Вместе с Каменевым я поворачиваю политику петроградских большевиков как мне надо, объединяю в крупную партию, то есть мы начинаем кампанию объединения большевиков с левым крылом меньшевиков. Кампанию, которая вряд ли устроит щепетильного и яростного Ленина.

В Таврическом дворце Петрограда, где заседала Дума, появилась еще одна власть – Совет.

При помощи солдатских депутатов Совет контролирует питерский гарнизон. Совет издает знаменитый «Приказ № 1»: в частях правят теперь солдатские комитеты, офицеры поставлены под контроль солдат. Это конец дисциплины, хаос, который нужен для большой и разрушительной революции. Уже началась охота на офицеров.

Да, Совет – это сила. Он воистину делит власть со слабым Временным правительством – в его состав уже введен председатель Совета, эсер А.Ф.Керенский.

Я вижу, что могущество Совета растет. Что говорить, по решению Совета солдатики проводят обыски в квартирах бывших царских сановников, пока не без робости. И уже идут аресты. Ничего, они быстро научатся. Привыкнут к погромам от имени власти. Запах власти уже слышится повсюду. Совет пока не может сместить Временное правительство, но уже открыто его контролирует.

Председатель Совета – меньшевик Н.Чхеидзе, другой влиятельнейшей фигурой является И.Церетели. Мои земляки, представители нашего маленького народа. Я уверен, что они с ними мы сможем договориться, как забрать власть. Они, конечно, захотят, чтобы большевики делегировали в Совет знакомого им грузина Кобу. И вот вчерашний всеми забытый туруханский ссыльный ныне член Исполкома Совета, настоящего властителя Петрограда, столицы русской революции.

И я не собираюсь стесняться. Мне нужна власть, есть представление, что с ней делать. Тогда же в одной из своих статей я защищаю идею сохранения русского унитарного государства. Я так теперь понимаю национальный вопрос. А Ленин пусть себе фантазирует о праве наций на самоопределение. Я буду упорно делать свою революцию.

Теперь пишу в конце текстов «Коба Сталин», так подписываю свои статьи.

Всего за две недели в Петрограде я захватил в свои руки «Правду» и стал, наверное, главной фигурой среди петроградских большевиков, вошел в руководство Петросовета, реальной власти на этот момент. В Петросовете я на рожон не лезу, держусь незаметно, однако люди в совете прислушиваются ко мне по большей части. Я сливаюсь с обстановкой, жду своего часа. Пока пусть крикуны себя покажут. Потом нужны будут люди дела. Революционная власть мирными средствами удержать не получится. А впереди много крови будет.

А уже в середине марта 1917 года Ленин прислал в редакцию «Правды» «Письма издалека». Вождь партии неистовствовал, он клеймил меньшевистских лидеров Совета и Временное правительство, требовал не оказывать ему никакой поддержки. Ленин провозглашал курс на новую революцию – социалистическую.

Семьяза:

Пусть попрыгает. Я отниму у него революцию. Приберу к рукам. Его партийцы, чуть попробовав власти, быстро войдут во вкус и забудут свои бредовые идеи свободы и народной самоорганизации – без правителя.

Все будет как тогда. В итоге он будет не у дел, старый и больной, - все ученики разбегутся, даже отрекутся, испугавшись.

Слабые люди.

Каменев вообще воспринял эти письма Ленина как бред эмигранта, много лет оторванного от России. Вопреки Марксу, Ленин не хотел ждать завершения демократических перемен в отсталой России, он требовал немедля вести слабо развитую крестьянскую страну без сильного и многочисленного пролетариата к пролетарской революции. Но письма вождя партии нельзя не печатать. И Каменев ловко придумал: опубликовать первое письмо (вымарав самые резкие слова о правительстве и меньшевиках), а о втором письме как бы забыть. Я согласился. Я понимал вся ответственность за курс «Правды» ляжет на Каменева – известного журналиста партии, а Коба, всего лишь практик.

Хранитель:

История потом повторится. Больной и потерявший подвижность Ленин в конце 1922 года взбунтуется против диктатуры Сталина в партии и стране и в начале 1923 года предложит партии свои «Письма к съезду». Однако расторопные партийные лидеры специально для умирающего вождя напечатают экземпляр партийной газеты. Так они убедили его, что вся партия знает о проблемах в ее руководстве.

Что было однажды, повторится вновь. Если до октября 1917 года Петросовет уже был фактически в руках Сталина-Кобы, то в декабре 1922 года вся партия оказалась под пятой нового повелителя России. Народ вновь проголосовал своей невидимой многомиллионной волей за уход со сцены, то есть за своеобразное распятие Спасителя. А армада падших ангелов во главе со своим предводителем ловко разыграла всю эту пьесу. Так что плодами революции воспользовались вовсе не те, кто ее начинал и развивал.

Уже с 15 марта «Правда», перешла в руки новой редакции и заявила, что большевики будут решительно поддерживать Временное правительство, «поскольку оно борется с реакцией или контрреволюцией...». Парадокс этого заявления состоял в том, что единственным серьезным штабом контрреволюции являлось именно Временное правительство. Но это неважно. Мы реальные политики, а не горлопаны на митинге. Того же типа был ответ насчет войны: пока германская армия повинуется своему императору, русский солдат должен «стойко стоять на своем посту, на пулю отвечать пулей и на снаряд - снарядом...» Статью написал Каменеву, и я согласился с его точкой зрения.

Хранитель:

День выхода преобразованной «Правды» был днем оборонческого ликования. Весь Таврический дворец, от дельцов Комитета Государственной думы до самого сердца революционной демократии, Исполнительного комитета, был преисполнен одной новостью: победой умеренных благоразумных большевиков над крайними. В самом Исполнительном комитете нас встретили ядовитыми улыбками...

Когда этот номер «Правды» был получен на заводах, там он вызвал полное недоумение среди членов нашей партии и сочувствовавших нам и язвительное удовольствие у наших противников... Негодование в районах было огромное, а когда пролетарии узнали, что «Правда» была захвачена приехавшими из Сибири тремя бывшими руководителями этой газеты, то потребовали исключения их из партии.

Таковы первые шаги Сталина на арене революции, которые видны по откликам передовых рабочих. Резкий протест выборжцев, который «Правде» пришлось вскоре напечатать на своих столбцах, побудил редакцию стать осторожнее в формулировках, но не изменить курс.

Политика Советов была насквозь пропитана духом условности и двусмысленности.

Больше всего фальши собралось вокруг вопроса о войне. 14 марта Исполнительный комитет внес в Совет проект манифеста «К народам всего мира». Рабочих Германии и Австро-Венгрии этот документ призывал отказаться «служить орудием захвата и насилия в руках королей, помещиков и банкиров». Тем временем сами вожди Совета совсем не собирались рвать с королями Великобритании и Бельгии, с императором Японии, с помещиками и банкирами, своими собственными и всех стран Антанты. Газета министра иностранных дел Милюкова с удовлетворением писала, что «воззвание развертывается в идеологию, общую нам со всеми нашими союзниками».

Единогласное принятие манифеста в Петроградском Совете означало не только торжество империалиста Милюкова над мелкобуржуазной демократией, но и торжество Сталина и Каменева над левыми большевикам. Все склонились перед патриотической фальшью.

Я как раз написал статью по поводу «Манифеста», где сказал, что «Нельзя не приветствовать вчерашнее воззвание Совета. Воззвание это, если оно дойдет до широких масс, без сомнения вернет сотни и тысячи рабочих к забытому лозунгу: «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Громко, красиво, понятно.

Дальше поясняю: «Прежде всего несомненно, что голый лозунг: долой войну! совершенно непригоден как практический путь». На вопрос: где же выход? Я отвечаю: «Давление на Временное правительство с требованием изъявления своего согласия немедленно открыть мирные переговоры...».

Хранитель:

В подобных воззваниях на Западе недостатка не было, и они лишь помогали правящим классам поддерживать мираж войны за демократию.

Статья Сталина в высшей степени характерна не только для его позиции в данном конкретном вопросе, но и для его метода мышления вообще. Его органический оппортунизм, вынужденный, благодаря условиям среды и эпохи, временно искать прикрытия в абстрактных революционных принципах, обращается с ними, на деле, без церемонии.

При переходе к практическим выводам он не только приветствует с двусмысленными оговорками социал-патриотический манифест, но и отвергает, вслед за Каменевым, революционную мобилизацию масс против войны.

А при помощи дружественного «давления» на буржуазию, для которой весь смысл войны в завоеваниях, Сталин хочет достигнуть мира «на началах самоопределения народов». Против подобного обывательского утопизма Ленин направлял главные свои удары с начала войны. Путем «давления» нельзя добиться того, чтоб буржуазия перестала быть буржуазией: ее необходимо было свергнуть. Но перед этим выводом Сталин останавливался в испуге, как и соглашатели.

28 марта, одновременно с совещанием представителей важнейших Советов России, открылось в Петрограде Всероссийское совещание большевиков, созванное бюро ЦК. Несмотря на целый месяц, протекший после переворота, в партии царила совершенная растерянность, если бы не мы. Наше руководство последних двух недель полностью отстранилось от большевистского экстремизма, нашло пути к сближению позиций со всеми партиями демократии. И никакого размежевания течений к счастью не происходило.

Большинство делегатов принадлежало к умеренным партийцам и, естественно, нашло во мне своего выразителя. Саратовский делегат Васильев сказал: «Отношение к Временному правительству у всех одинаковое». «Разногласий в практических шагах между Сталиным и Войтинским нет», - с удовлетворением подтвердил Крестинский.

Хранитель:

Через день Войтинский перешел в ряды меньшевиков, а через семь месяцев поведет казачьи части против большевиков.

Главный политический доклад об отношении к Временному правительству, был поручен не Каменеву, а мне, хоть я и менее известен. В докладе дело идет о центральной проблеме революции, именно, о взаимоотношении между Советами, опиравшимися непосредственно на вооруженных рабочих и солдат, и буржуазным правительством, опиравшимся только на нашу взвешенную, осторожную позицию, позицию Советов. Я говорил на совещании, что власть поделилась между двумя органами, из которых ни один не имеет полноты власти. И Совет фактически взял на себя революционные преобразования; Совет – революционный вождь восставшего народа, орган, контролирующий Временное правительство. А Временное правительство взяло, фактически роль закрепителя завоеваний революционного народа. Совет мобилизует силы, контролирует. Временное же правительство, упираясь, путаясь, берет роль закрепителя тех завоеваний народа, которые уже фактически взяты им».

Хранитель:

Фраза стоит целой программы! В марте 1917 года Сталин уже завоевал на словах Советскую власть и поделил ее с Временным правительством.

Взаимоотношения между двумя основными классами общества докладчик изображает, как разделение труда между двумя «органами»: Советы, то есть рабочие и солдаты, совершают революцию; правительство, то есть капиталисты и либеральные помещики, «закрепляют» ее.

Непримиримую классовую борьбу, которая, несмотря на усилия соглашателей, каждый день стремилась превратиться в гражданскую войну, Сталин изображал как простое разделение труда между двумя аппаратами. Так не поставил бы вопроса даже левый меньшевик Мартов. Это есть теория Церетели, оракула соглашателей, в ее наиболее вульгарном выражении: на арене демократии действуют «умеренные» и более «решительные» силы и разделяют между собою работу: одни завоевывают, другие закрепляют. Мы имеем здесь перед собою в готовом виде схему будущей сталинской политики в Китае (1924-1927), в Испании (1934-1939), как и всех вообще злополучных «народных фронтов».

Говорю залу: «Нам невыгодно форсировать сейчас события, ускоряя процесс откалывания буржуазных слоев... Нам необходимо выиграть время, затормозив откалывание средне-буржуазных слоев, чтобы подготовиться к борьбе с Временным правительством». Делегаты слушали эти доводы, четко еще не понимая суть момента, со смутной тревогой. «Не отпугивать буржуазию»? Ведь это было всегда лозунгом Плеханова. Правильно, но революцию можно провести мирно, вместе с буржуазной властью.

На всякий случай, огласив резолюцию ЦК, составлявшуюся при моем участии, я заявил, что «не совсем согласен с нею и скорее присоединяется к резолюции Красноярского Совета». Маневр был крайне важен для меня. В выработке резолюции для Красноярского Совета я участвовал сам по пути из Сибири. А теперь, прощупав настроение делегатов, я слегка отодвинулся от Каменева. Красноярская резолюция по уровню еще скромнее, чем петербургский документ. «...Со всей полнотой выяснить, что единственный источник власти и авторитета Временного правительства есть воля народа, которому Временное правительство обязано всецело повиноваться, и поддерживать Временное правительство... лишь постольку, поскольку оно идет по пути удовлетворения требований рабочего класса и революционного крестьянства».

Хранитель:

Вывезенный из Сибири секрет оказался очень прост: буржуазия «обязана всецело повиноваться» народу и «идти по пути» рабочих и крестьян.

Через несколько недель формула о поддержке буржуазии «постольку-поскольку» стала в среде большевиков предметом всеобщего издевательства. Однако в это же время некоторые из делегатов протестуют против поддержки правительства князя Львова: эта идея слишком шла вразрез со всей традицией большевизма.

Скрыпник на другой день вылез неожиданно, тот что из левого крыла: «После вчерашнего доклада Сталина многое изменилось... Идет заговор Временного правительства против народа и революции, а резолюция говорит о поддержке».

Семьяза:

С ходу одолеть эту партию не получилось. Ничего, продолжим интригу. Давить их всех. Насмерть! Все слышно?

Я был обескуражен, двигаю на попятную и предлагаю «дать директиву комиссии об изменении пункта о поддержке». Конференция идет еще дальше: «Большинством против 4-х пункт о поддержке из резолюции исключается». Черт их дери, недоумки.

На следующий день большевистская конференция обсуждала предложение лидера правых меньшевиков Церетели об объединении обеих партий. Я отнесся к предложению наиболее сочувственно: «Мы должны пойти. Необходимо определить наши предложения о линии объединения. Возможно объединение по линии Циммервальда-Кинталя», то есть речь шла о «линии» двух социалистических конференций в Швейцарии, с преобладанием умеренных пацифистов.

Необходимо выработать платформу для объединения. Меня назвали мещанином, но я стоял на своем: «Забегать вперед и предупреждать разногласия не следует. Без разногласий нет партийной жизни. Внутри партии мы будем изживать мелкие разногласия».

Петросовет дал мне блестящую возможность попрактиковаться в политических играх и интригах. Потом это мне пригодится, чтобы подчинить себе партию.

Я все больше задумываюсь о будущем. Я уже оценил этих вольнолюбивых говорунов из Петросовета, вечно ссорящихся друг с другом демократов, напуганных гигантской поднимающейся волной яростного русского бунта.

Чхеидзе, Церетели, и эти еврейские идеалисты Дан, Нахамкис и прочие. Разве им по плечу моя кровавая стихия? Да, мои большевики пока только выходят еще из подполья, но я, Коба, знаю силу этой настоящей подпольной организации. Партия, привыкшая к жесткой дисциплине, безоговорочному подчинению. Она ничто без вождя, настоящего вождя. А вождь проявится, один или другой… Большая резня не за горами. Надо быть готовым к ней. Я чувствую, за кем тут будущее. Я достаточно осторожен в Петросовете. Хватит того, что я отсидел свой срок в Сибири, когда меня все забыли. Теперь мое время. Со второй половины марта я жду нашего хозяина партии.

Семьяза:

Сиди тихо. Жди, пока этот блаженный снова въедет в свой Иерусалим на осле.

Он никуда от тебя не денется. Возьмешь его голыми руками. Позже.

Дай мне только пролить первую кровь. Потом эту реку не остановишь.

Ну, мои воины, будьте наготове.

Некоторым бесноватым большевикам трудно верить глазам: разногласия с Церетели, вдохновителем правящего советского блока, я объявляю мелкими разногласиями, которые можно изживать внутри партии.

Хранитель:

Прения происходили 1 апреля. Через три дня Ленин объявит Церетели смертельную войну. Через два месяца Церетели будет разоружать и арестовывать большевиков. Мартовское совещание 1917 года чрезвычайно важно для оценки состояния умов верхнего слоя большевистской партии сейчас же после Февральской революции и, в частности, Сталина, каким он вернулся из Сибири после четырех лет самостоятельных размышлений.

3 апреля, проехав по неприятельской Германии, прибыли в Петроград через финляндскую границу Ленин, Крупская, Зиновьев и другие. Группа большевиков во главе с Каменевым выехала встречать Ленина в Финляндию. Меня в их числе не было, мало ли что.

Массовый митинг, как полагается. Почетный караул и броневик ждали нашего великого человека, вождя партии.

Я организовал приход на вокзал председателя Совета, чье появление сделало легальным приезд Ленина и его соратников. Именно я уговаривал Чхеидзе, доказывал, что слухи о немецких деньгах для большевиков на руку правым силам, что его присутствие на вокзале положит конец «провокационным разговорам». Не надо гнушаться деньгами, ничьими, если они идут на революцию. Чистоплюи пусть закроют свой рот. Могу поспорить, Ленин оценит эту услугу, мою и Каменева.

Семьяза:

Итак, взяли большевики деньги у немцев?! Правильно! Отлично придумали!

Взяли и «взяли». Немецкими агентами они, конечно, не были, но это и неважно. Потом сам факт о так называемом взятии денег можно будет использовать, чтобы мои андроиды обвинили этого Ленина, - надо же кличку себе выбрал, - в шпионстве в пользу вражеского правительства.

Таков будет ваш коммунист! Полюбуйтесь.

Ленин только вошел и, усевшись на диван, тотчас же накидывается на Каменева: «Что у вас пишется в «Правде»? Мы видели несколько номеров и здорово вас ругали...». Но Каменев от Ленина все мог вынести, похоже, он его просто обожал - его страстность, его глубину, его простоту, его прибаутки. Меня он так не любит. Каменев даже невольно подражал Ильичу, как видно.

Ленин метал громы и молнии. Дело было не в ораторских громах, на которые Ленин был скуп, а во всем направлении мысли. «Не надо нам парламентарной республики, не надо нам буржуазной демократии, не надо нам никакого правительства, кроме Советов рабочих, солдатских и батрацких депутатов!» В коалиции социалистов с либеральной буржуазией, Ленин не видел ничего, кроме измены народу. Он свирепо издевался над ходким словечком «революционная демократия», включавшим одновременно рабочих и мелкую буржуазию: народников, меньшевиков и большевиков. В соглашательских партиях, господствовавших в Советах, он видел не союзников, а непримиримых противников. От одного этого невольно закружится голова!

Партия оказалась застигнута Лениным врасплох не менее чем Февральским переворотом. Подходы, лозунги, обороты речи, выработанные за пять недель революции, летели прахом. Он решительным образом напал на нашу тактику, тактику руководящих партийных групп и отдельных товарищей до его приезда. Речь идет, я понял, в первую голову обо мне и Каменеве. Здесь были представлены наиболее ответственные работники партии. Но и для них речь Ильича явилась настоящим открытием. Она провела черту между тактикой вчерашнего и сегодняшнего дня. Прений не было. Все были слишком ошеломлены. Никому не хотелось подставлять себя под удары этого неистового вождя. Промеж себя, в углах, шушукались, что Ильич засиделся за границей, оторвался от России, не знает обстановки, хуже того, что он перешел на позиции Троцкого, фантазер.

Хоть и был я вчера докладчиком на партийной конференции, но молчал. Я понял, что страшно промахнулся, гораздо серьезнее, чем тогда на Стокгольмском съезде, когда защищал раздел земли, или годом позже, когда не вовремя оказался бойкотистом. Нет, лучше всего отойти сейчас в тень. Хорошо, что никто не знает, что думает по этому поводу Сталин. Такое унижение я не забываю.

Хранитель:

Тем временем Ленин не сидел без дела: он зорко всматривался в обстановку, допрашивал с пристрастием друзей, прощупывал пульс рабочих. Уже на другой день он представил партии краткое резюме своих взглядов, которое стало важнейшим документом революции под именем «Тезисов 4 апреля».

Ленин не боялся «отпугнуть» не только либералов, но и членов ЦК большевиков. Он не играл в прятки с претенциозными вождями партий в Советах, а вскрывал логику движения классов. Отшвырнув трусливо-бессильную формулу «постольку-поскольку», он поставил перед партией задачу: завоевать власть.

Однако в первую очередь надо определить действительного врага. Черносотенные монархисты, попрятавшиеся по щелям, не имеют никакого значения. Штабом буржуазной контрреволюции является ЦК кадетской партии и вдохновляемое им Временное правительство. Но оно существует по доверенности эсеров и меньшевиков, которые, в свою очередь, держатся доверчивостью народных масс. При этих условиях не может быть и речи о применении революционного насилия. Нужно завоевать предварительно массы. Не объединяться и не брататься с народниками и меньшевиками, а разоблачать их перед рабочими, солдатами и крестьянами как агентов буржуазии. «Настоящее правительство – Совет Рабочих Депутатов... В Совете наша партия – в меньшинстве... Ничего не поделаешь! Нам остается лишь разъяснять терпеливо, настойчиво, систематически ошибочность их тактики. Пока мы в меньшинстве - мы ведем работу критики, дабы избавить массы от обмана».

Все было просто и крепко в его программе. А под тезисами стояла одна единственная подпись: Ленин. Ни ЦК, ни редакция «Правды» - никто не рискнул присоединиться к этому опасному документу.

В тот же день, 4-го апреля, Ленин появился на том самом партийном совещании, на котором я излагал свою идею мирного разделения труда между Временным правительством и Советами. Контраст был слишком жесток. Чтоб смягчить его, Ленин, вопреки своему обыкновению, не подверг анализу уже принятые резолюции, а просто повернулся к ним спиною. Он будто приподнял всю нашу конференцию на более высокий уровень и заставил всех увидеть новые перспективы, о которых мы, вожди вовсе не догадывались.

«Почему не взяли власть?» - спрашивал новый докладчик и перечислял ходячие объяснения: революция, мол, буржуазная, она проходит только через первый этап, война создает особые трудности и прочее. А Ленин: «Это вздор. Дело в том, что пролетариат недостаточно сознателен и недостаточно организован. Это надо признать. Материальная сила в руках пролетариата, а буржуазия оказалась сознательной и подготовленной».

Он нас попытался стащить с наших позиций осторожного и объективного подхода, куда я, Каменев и члены ЦК пытались определить всю партийную массу в новой революции. Ленин перенес вопрос в сферу сознания и действия. Пролетариат не взял власти в феврале не потому, что это запрещено наукой, а потому, что пролетарий дал соглашателям обмануть себя в интересах буржуазии. Только и всего!

И дальше: «Даже наши большевики, – говорит он, имея в виду нас, – обнаруживают доверчивость к правительству. Объяснить это можно только угаром революции. Это гибель социализма... Если так, нам не по пути. Пусть лучше останусь в меньшинстве».

Это он про нас все. Совещание понимало, о ком идет речь. Понимали, что, угрожая разрывом, Ленин не шутит. Как все это было унизительно слышать. Все что он говорил, было так далеко от спокойной тактики поиска единой позиции со всеми демократическими партиями и вообще от нашей самостоятельной политики предшествующих дней!

Вопрос о войне он вообще развернул в другую сторону: Николай Романов низвергнут, Временное правительство наполовину обещало республику. Но разве это изменило природу войны? Во Франции республика существует давно, тем не менее, война с ее стороны остается империалистической. Природа войны определяется природой господствующего класса. И снова жестко: «Когда массы заявляют, что не хотят завоеваний, я им верю. Когда Гучков и Львов говорят, что не хотят завоеваний – они обманщики». Этот простой подход убедителен и в то же время доступен каждому солдату в окопах. Тут Ленин наносит открытый удар, называя по имени «Правду»: «Требовать от правительства капиталистов, чтоб оно отказалось от аннексий – чепуха, вопиющая издевка». Эти слова прямиком бьют по мне, при всем народе. «Кончить войну не насильническим миром нельзя без свержения капитала». Между тем соглашатели поддерживают капитал, «Правда» поддерживает соглашателей. В воззвании Совета – там нет ни слова, проникнутого классовым сознанием. Там – сплошная фраза». То есть он разобрал на молекулы том самый манифест, который я приветствовал как голос интернационализма.

Еще три дня тому назад я заявлял о своей готовности объединиться с партией Церетели. А Ленин на это говорит: «Я слышу, что в России идет объединительная тенденция; объединение с оборонцами – это предательство социализма. Я думаю, что лучше остаться одному, как Либкнехт. Один против 110! Недопустимо даже носить дольше общее с меньшевиками имя социал-демократии. Лично от себя предлагаю переменить название партии, назваться Коммунистической партией». Ни один из участников совещания, даже приехавший с Лениным Зиновьев, не поддержал этого предложения, которое казалось святотатственным разрывом с собственным прошлым. Вот и приехали, называется!

Семьяза:

Совсем обнаглел. В этой отсталой лапотной стране, где рабочих всего ничего, заговорил о коммунизме. Да они же его самого и распнут. Давно ли эти рабочие стали пролетариями. Все те же мелкие хозяйчики, крестьяне, моя надежда и опора в защите ее величества Собственности. Они все – мои. Не трогай их, вождь пролетариев! Все равно ничего не выйдет!

Сей:

Я верю. Не мешай Истории делать свою работу. Материя человечества уж как-нибудь без твоей подсказки сообразит, куда двигаться. Есть объективные законы, которые не совпадают с твоими дерзкими желаниями. Ты можешь только оседлать ход событий, но не надолго, лишь оттянуть неизбежное крушение твоей заскорузлой системы мирового рабства и рабовладения.

Семьяза:

Давай-давай, пофантазируй. Россия это тебе не Европа. Здесь все грубо и жестоко. И мои местные рабы, - сколько я их воспитывал, - уже разучились понимать свободу. А дальше я им устрою такой рай на земле, что они меня своим богом сделают!

Сей:

Ты умен, но в сердце твоем нет любви и милосердия, мудрости прощения. Поэтому ты никогда не одолеешь человека надолго, навсегда. Ты был обречен еще до того, как восстал.

Семьяза:

Я напуган и весь трепещу. Ты сначала пройди весь этот путь, потом скажешь, кто обречен. Сейчас я тебе напомню, где ты и кто ты.

«Правда», которую мы с Каменевым продолжали редактировать, заявила, что тезисы Ленина – его личное мнение, что бюро ЦК их не разделяет и что сама «Правда» остается на старых позициях. Заявление писал Каменев. Я тихонько поддержал его, молча. Теперь, видимо, мне придется помалкивать долго. Эти новые идеи Ленина кажутся мне его эмигрантской чепухой. Но я все же подожду и посмотрю, как будет реагировать партийный аппарат.

Пока что из шестнадцати членов Петроградского Комитета лишь двое присоединились к тезисам вождя и то не сразу. Многие из товарищей, судя по разговорам, считали, что Ленин оторвался от России, не учитывает важность момента. Один из провинции большевик, Лебедев, рассказывал, как осуждалась первоначально большевиками агитация Ленина, она казалась утопической, объяснялась его долгой оторванностью от русской жизни. Вот как партийцы думают, а я помогаю им разобраться, как один из руководителей партии!

Вообще вся эта наша «заграница» слишком много берет на себя. Некоторые уже готовы были согласиться, что до его приезда в партии была большая сумятица. Задача овладения властью, мол, рисовалась в форме отдаленного идеала. А достаточно было бы поддержки Временного правительства и демократических партий для завоевания власти. Партия-де не имела авторитетного лидера, который мог бы спаять ее воедино и повести за собой. Неправда, партийцы слушали меня внимательно, соглашались практически во всем. Так что есть авторитетные лидеры, врете.

Хранитель:

Лично для Сталина апрельское перевооружение партии имело крайне унизительный характер. Из Сибири он приехал с авторитетом старого большевика, со званием члена ЦК, с поддержкой Каменева и Муранова. Он тоже начал со своего рода «перевооружения», отвергнул политику местных руководителей, как слишком радикальную, связал себя рядом статей в «Правде», докладом на совещании, резолюцией Красноярского Совета.

В самый разгар этой работы, которая по характеру своему была работой вождя, появился Ленин. Он вошел на совещание, точно инспектор в классную комнату и, схватив на лету несколько фраз, повернулся спиной к учителю и стер с доски все его беспомощные каракули. У делегатов чувства изумления и протеста растворялись в чувстве восхищения.

У Сталина восхищения не было. Были острая обида, сознание бессилия и желтая зависть. Он был посрамлен перед лицом всей партии неизмеримо более тяжко, чем на тесном Краковском совещании после его злополучного руководства «Правдой». Бороться было бы бесцельно: ведь он тоже понял, что новые горизонты, о которых говорил Ленин, увидели все, готовые и не готовые, а не только он. Оставалось стиснуть зубы и замолчать. Воспоминание о перевороте, произведенном Лениным в апреле 1917 года, навсегда вошло в сознание Сталина острой занозой.

Он овладел протоколами мартовского совещания и попытался скрыть их от партии и от истории. Но это еще не решало дела. В библиотеках оставались комплекты «Правды» за 1917 год. Она была вскоре даже переиздана сборником: статьи Сталина говорили сами за себя. Сталин категорически отрицал уже в 1926 году оппортунистический характер своей политики в марте 1917 года: «Это неверно, товарищи, это сплетня», - и допускал лишь, что у него были «некоторые колебания... Но у кого из нас не бывали мимолетные колебания?»

Я ни разу не выступил публично против Ленина, но и за него ни разу. Просто бесшумно отодвинулся от Каменева, как десять лет тому назад отошел от бойкотистов, как на Краковском совещании молчаливо предоставил примиренцев им самим. Как же, буду я защищать идею, если она не сулит непосредственно успеха, если видно, что перспектив нет.

С 14 по 22 апреля заседала конференция Петроградской организации. Влияние буйного Ленина на ней было уже преобладающим, но прения имели еще местами острый характер. Среди участников были Зиновьев, Каменев, Томский, Молотов и другие известные большевики. А я не появлялся вовсе. Хочу, чтоб обо мне на время забыли.

24 апреля собралась в Петрограде Всероссийская конференция, которая, как я думаю, должна была окончательно ликвидировать наследство мартовского совещания. Около полутораста делегатов представляли 79 тысяч членов партии; из них 15000 приходилось на столицу. Для антипатриотической партии, вчера лишь вышедшей из подполья, это совсем неплохо. Победа Ленина стала ясна уже при выборе президиума. Я и Каменев оказались за бортом. Но Каменев нашел в себе мужеств, чтобы потребовать для себя на конференции содоклада. Утверждал, что рано говорить, будто буржуазная демократия исчерпала все свои возможности. Такова была его основная мысль. Поддержали Рыков, Ногин, Дзержинский, Ангарский и другие. «Толчок к социальной революции, - говорил Рыков, - должен быть дан с Запада». Демократическая революция не закончилась, напирали ораторы оппозиции. Получалось по Ленину, что миссия Временного правительства состояла не в том, чтобы закончить ее, а в том, чтобы отбросить ее назад. И что довершить демократическую революцию возможно лишь при господстве рабочего класса. Прения носили оживленный, но не жестокий характер, так как вопрос был по существу предрешен, и Ленин делал все возможное, чтоб облегчить нам отступление без позора.

Я выступил в этих прениях с короткой репликой против своего вчерашнего союзника: «Если мы не призываем к немедленному низвержению Временного правительства, - говорил в своем содокладе Каменев, - то мы должны требовать контроля над ним, иначе массы нас не поймут».

Ленин опять мне возражал, что «контроль» пролетариата над буржуазным правительством, особенно в условиях революции, либо имеет фиктивный характер, либо сводится к сотрудничеству с ним. Я посчитал к месту показать свое несогласие с Каменевым. Я успел вовремя отстраниться от оппозиции, которая при голосованиях собирала пока не более семи голосов.

В докладе по национальному вопросу я сделал, что мог, и проложил мостик от своего мартовского доклада, к новой позиции, которую усваивала ныне партия. «Национальный гнет, - говорил я, споря как бы с самим собой, - поддерживается не только земельной аристократией. Наряду с ней существует другая сила - империалистические группы, которые методы порабощения народностей, усвоенные в колониях, переносят и во внутрь своей страны. К тому же крупная буржуазия ведет за собой мелкую буржуазию, часть интеллигенции, часть рабочей верхушки, которые также пользуются плодами грабежа». Это та тема, которую Ленин настойчиво развивал в годы войны. «Таким образом, говорю, получается целый хор социальных сил, поддерживающий национальный гнет». Чтоб покончить с гнетом, надо «убрать этот хор с политической сцены». Теперь я следую политической линии Ленина. К тому же я впервые в своей жизни упомянул здесь о «курсе на социалистическую революцию». На листке календаря уже значилось 29 апреля 1917 года.

Присвоив себе права съезда, конференция выбрала новый Центральный Комитет. Наконец-то меня впервые выбрали в ЦК в нормальном партийном порядке. Мне все-таки уже 38 лет, а этим – Рыкову, Зиновьеву и Каменеву – всего по 23-24 года, когда наши съезды впервые избирали их в состав большевистского штаба.

На конференции даже была сделана попытка оставить за порогом Центрального Комитета Свердлова. К несчастью партийные массы снизу нас поправили. И этого Якова, будто мне назло, снова ввели в ЦК. У самого Ленина вряд ли могли быть основания противиться кандидатуре Свердлова, которого он знал по переписке как неутомимого профессионального революционера. Я организовал сопротивление из ЦК, сверху. И вовсе не забыл, как Свердлов наводил после меня порядок в Петербурге, реформируя «Правду»; наша жизнь в Курейке только усилила во мне неприязнь. Я ничего не прощу.

Хранитель:

Очень важен факт, что в аппарате большевистской партии преобладала интеллигенция, мелкобуржуазная по происхождению и условиям жизни, марксистская по идеям и связям с пролетариатом. Рабочие, которые становились профессиональными революционерами, с головой уходили в эту среду и растворялись в ней. Особый социальный состав аппарата и его командное положение по отношению к пролетариату – и то и другое – не случайность, а железная историческая необходимость – были не раз причиной шатаний в партии и стали, в конце концов, источником ее вырождения.

Марксистская система взглядов, на которую опиралась партия, выражала исторические интересы пролетариата в целом; но люди аппарата усваивали ее по частям, соответственно со своим, сравнительно ограниченным, опытом, а также по мере приближения к какой-либо власти и собственности.

Нередко чиновники от партии, как жаловался Ленин, просто заучивали готовые формулы и закрывали глаза на перемену условий. Им не хватало ни целостного понимания исторического процесса, ни живой повседневной связи с рабочими массами. Оттого они подвергались оппортунизму, были открыты влиянию других классов. Во время войны верхний слой партии был в значительной мере подпорчен примиренческими настроениями, шедшими из буржуазных кругов, в отличие от рядовых рабочих-большевиков, которые оказались гораздо более устойчивы по отношению к патриотической болтовне.

У этого Ленина чертовски мощный ум и способность живо реагировать на ситуацию. Он мне очень мешает со своими эмигрантскими фантазиями. Пришел тут, подорвал мой авторитет, наговорил кучу гадостей по поводу нашей работы в тяжелый период.

Хотя надо признать, он силен не только тем, что понимает законы этой чертовой классовой борьбы, но и умеет подслушать живые массы. Он представляет именно не аппарат, а авангард пролетариата. Он заранее убежден, что из того рабочего слоя, который вынес на себе подпольную партию, найдутся многие тысячи, которые поддержат его. Он силен этим. Массы сейчас революционнее партии; партия - революционнее аппарата. Ничего, к счастью, революция не будет длиться постоянно. А люди…? Они слабы.

В течение следующих двух месяцев я вижу, что мой авторитет быстро падает. Я оказался сразу отодвинут куда-то на третий план. Редакцией «Правды» руководит Ленин, притом не издалека, как до войны, а непосредственно изо дня в день. По «Правде» настраивается партия. В области агитации господствует Зиновьев. Я не выступаю на митингах. Каменев, почти примирившийся с новой политикой, представляет партию в Центральном Исполнительном Комитете и в Совете. Я почти исчез из виду и мало появляюсь в Смольном.

Руководящая организационная работа сосредоточена в руках ненавистного Свердлова: он распределяет работников, принимает провинциалов, улаживает конфликты. Прибирает себе власть потихоньку!

Помимо дежурства в «Правде» и участия в заседаниях ЦК, на меня ложатся эпизодические поручения то административного, то технического, то дипломатического порядка. Они немногочисленны. Да и не очень-то охота на других вкалывать. Работать напряженно я готов тогда, когда непосредственно затронуты мои личные интересы. Иначе я предпочитаю покурить трубочку и подождать. Обстановка меня бесит. Более авторитетные или более талантливые люди оттеснили меня отовсюду. Март и апрель жгут все мое нутро.

Семьяза:

Оттирают! Стоит подумать о другом теле. Хотя б на время. Более перспективном на текущий момент времени. Где там у них самый толковый военный, который может дать по зубам этим большевикам? Или грузин еще на что-то сгодится?

Я действовал. Во время бурных «апрельских дней», когда солдаты вышли на улицу с протестом против империалистской ноты Милюкова, 21 апреля ЦИК отправил, за подписью Чхеидзе, одну из своих телеграмм в Кронштадт и другие гарнизоны. Смысл был такой, что да, воинственная нота Милюкова не заслуживает одобрения, но «между Исполнительным Комитетом и Временным правительством начались переговоры, пока еще не законченные… признавая вред всяких разрозненных и неорганизованных выступлений, Исполнительный Комитет просит вас воздержаться» и т.д.

Текст телеграммы был составлен комиссией из двух меньшевиков и одного большевика и что этот большевик я, Сталин.

Хранитель:

Эпизод мелкий, но характерный. Увещательная телеграмма представляла образец того «контроля», который входил необходимым элементом в механику двоевластия. Малейшую причастность большевиков к этой политике бессилия Ленин клеймил особенно беспощадно. Если выступление кронштадтцев было нецелесообразно, нужно им было это сказать от имени партии, своими словами, а не брать на себя ответственность за «переговоры» между Чхеидзе и князем Львовым.

Соглашатели включили Сталина в комиссию потому, что авторитетом в Кронштадте пользовались только большевики. Тем больше оснований было отказаться. Но Сталин не отказался. Через три дня после увещательной телеграммы он выступил на партийной конференции против Каменева, причем как раз конфликт вокруг ноты Милюкова избрал как особо яркое доказательство бессмысленности «контроля». Логические противоречия собственной позиции не беспокоили Сталина.

На конференции большевистской военной организации в июне, после главных политических речей Ленина и Зиновьева, я докладывал о «национальном движении и национальных полках». Угнетенные национальности побуждались, и в действующей армии началось самочинное переформирование частей по национальному признаку: возникали украинские, мусульманские, польские полки и прочее. Временное правительство открыло борьбу против «дезорганизации армии». Куда там! Большевики встали на защиту угнетенных национальностей. Здесь что-то важное для меня…

Семьяза:

Может, разбудить эту «Этну» этнических страстей. Такое начнется! Я помню. Из-за этих противоречий всегда можно хорошую войну затеять…

3 июня 1917 года проходит Всероссийский съезд Советов. Большевиков всего лишь 9% от состава съезда. Ленин выкрикнул свою ставшую знаменитой фразу: «Есть такая партия». Съезд не ожидал такой дерзости.

На съезде, – он длился почти три недели, – я хорошо поупражнялся обращаться с голосующими массами. На пару с Яковом. Несколько десятков провинциальных делегатов-большевиков, тонувших в массе соглашателей, представляли разношерстную группу, далеко еще не освободившуюся от мартовских настроений. Руководить ими было легко.

В то время как за столом президиума съезда сидели Каменев, Зиновьев, Ногин и Крыленко и, в качестве ораторов, выступали Ленин, Зиновьев и Каменев, Свердлов и я молча дирижировали большевистской фракцией. Это была тактическая сила. Вот здесь я впервые почувствовал все значение тех, кто готовит решения и резолюции, а не тех, кто в президиуме и в зале. Верещак не ошибся. В закулисной работе по подготовке фракции к голосованиям я был очень ценен. Я умел быть убедительным для среднего командного состава, особенно для провинциалов. Однако и в этой работе пока первое место принадлежало Свердлову, неизменному председателю большевистской фракции съезда.

По вопросу войны большевистская фракция решительно протестовала против военной авантюры правительства, заранее предрекая катастрофу. Большинство съезда, однако, поддержало Керенского. Большевики сделали попытку ответить уличной демонстрацией. При обсуждении вопроса обнаружились разногласия. Володарский, главная сила Петроградского комитета, не был уверен, выйдут ли на улицу рабочие. Представители военной организации утверждали, что солдаты не выступят без оружия. Я считал, что брожение среди солдат – факт, а среди рабочих такого определенного настроения нет, и необходимо дать правительству отпор. В конце концов, демонстрация была назначена на воскресенье, 10 июня. Соглашатели струхнули. И съезд сам назначил общую демонстрацию на 18 июня. Результат получился неожиданный: все заводы и все полки вышли с большевистскими плакатами. Авторитету съезда был нанесен непоправимый удар. Рабочие и солдаты столицы почувствовали свою силу. Через две недели они попытались реализовать ее.

6 июня 1917 года состоялось совместное заседание Военной организации большевиков и ЦК партии, где Ленин предложил провести демонстрацию и показать силу нашей пока еще малочисленной партии. Некоторые члены ЦК говорят, что события приведут к столкновению, поэтому участники демонстрации должны захватить здания почты, телеграфа и арсенала. Или еще прозвучало, что при поддержке пулеметного полка можно занять вокзал, банки, арсенал и здания почты и телеграфа.

Я вижу как нетерпелив Ленин, он уже готовит первую попытку вооруженного переворота. И ему тут без меня не обойтись, у меня опыт, но мое участие максимально скрыто. 9 июня 1917 года еще проходит съезд. Здесь распространяются слухи о демонстрации большевиков против правительства. В сочетании с заявлением Ленина готовящаяся демонстрация приобретает зловещий смысл. Каменев, я и другие члены большевистской фракции демонстрируют изумление и голосуют вместе со съездом против демонстрации. Временное правительство предупредило: «Всякие попытки насилия будут пресекаться всей силой государственной власти».

Ленин, похоже, решает сдаться: ночью принимается решение отменить демонстрацию. Тут я решил позабавиться, подал заявление о выходе из ЦК, так как считаю отмену демонстрации ошибочной. Я отлично знаю, что этот ход безопасный, и меня будут уговаривать взять заявление назад. Так и вышло. Но этим шагом я открыл партии, что я причастен к организации демонстрации. Я вхожу во вкус этих интриг.

Да, я хотел вооруженной демонстрации. Моряки-кронштадтцы получали инструкции не только от Ленина, от членов Зиновьева и Каменева, но и от меня тоже, как от члена ЦК и ЦИКа.

Семьяза:

Отлично. Так и нужно, чтобы все делал лично я, но чужими руками. Эта кукла Коба будет, наверное, лучшей в моем Театре. Я остаюсь в тени, стравливая всех, провоцируя и добиваясь своих целей. А они пускай друг друга лупят, пока я буду прибирать себе власть и уменьшать пространство для революции этого Ленина.

Он еще не знает, с кем связался.

Сей:

Да знаю я тебя. Ты не меняешься.

Все та же гордыня и бахвальство. Считаешь себя умнее всех. Гением всех времен и вселенных. Давай сразимся, раз уж тебя так разобрало.

Одно плохо, я жалею, что ты не можешь и не сможешь держаться в рамках приличия, в рамках правил и законов. Ты все время меняешь правила игры, и считаешь, что никаких условий для тебя не существует.

Тебя так отстранят от состязания. И ты проиграешь вечную схватку, и не добьешься гибели человечества.

Семьяза:

Ты обречен. Взгляни на человеческий материал, какой тебя окружает.

Это же проходимцы, авантюристы и бездельники. В лучшем случае эмигрантская интеллигенция, ни на что не годная кроме разговоров. Я их еще разбавлю своими головорезами, которые прямо в ваши тела войдут. Вот вы сгорите тогда со стыда, когда реки крови польются!..

Сей:

Предсказуемо. Ожидаемо.

Что у тебя еще есть предложить для этого новейшего или, как его называют, последнего этапа истории людей?

В общем, так и должно быть. Все как всегда – я в центре дела, но я ни причем. За кулисами. И как всегда, я веду одновременно несколько взаимоисключающих вариантов, какой лучше мне подойдет по результатам.

Семьяза:

Как началось, так и продолжается. Еще с той поры как я поднял восстание ангелов против Всевышних. Никто тогда и не догадывался, что все происходит по моей воле, но я как будто невидим для публики.

В тот же день, я явился на заседание Петроградского Совета и сообщил: вооруженные солдаты и рабочие рвутся на улицу, большевики разослали своих агитаторов, чтобы удержать их. Я провоцировал. Это мое заявление, говорю, прошу занести в протокол и удалился. Чхеидзе сказал Церетели с усмешкой: «Мирным людям незачем заносить в протокол заявления о своих мирных намерениях». Ишь, умник.

Конечно, я совсем не предполагал, что мне поверят. Просто, продолжая шахматную партию, я выбрал себе удобную роль миролюбивого посредника между Советом и большевиками. И возможно, убедил Ленина поручить мне эту роль. Ведь грузину, или вчерашнему меньшевику, легче будет договориться с грузинами, если демонстрация провалится?

Вот он, июль 1917-го. Рубеж между двумя революциями.

В начале июля Петроград был полностью на стороне большевиков. Полки гарнизона - либо большевистские, либо колеблющиеся в сторону большевиков. Наверное, если большевики захотят взять Петроград сейчас, кто им помешает в этом? А может, у них сил не хватит! Но власти брать еще нельзя, потому что провинция значительно отстает от столицы. Пожалуй, что большевикам еще и хребет сломают военные.

2 июля на общегородской конференции большевиков, где я представлял ЦК, появляются два возбужденных пулеметчика с заявлением, что их полк решил немедленно выйти на улицу с оружием в руках. Конференция рекомендует отказаться от выступления. От имени ЦК я подтверждаю решение конференции. Каждая фраза была отточена и закончена. Члены конференции расходятся по полкам и заводам, чтоб удержать массы от выступления. Часов в пять, докладывал я после событий, на заседании ЦИКа официально от имени ЦК и конференции заявили, что мы решили не выступать. Часам к 6 выступление все же развернулось. Имела ли партия право умыть руки... и уйти в сторону...? Как партия пролетариата мы должны были вмешаться в выступление и придать выступлению мирный и организованный характер, безо всякого вооруженного захвата власти.

4 июля 1917 года вооруженные кронштадтцы погрузились на суда и поплыли брать Петроград. Со «своим оружием» высаживаются они на Васильевском острове и направляются к особняку Кшесинской. Меня, естественно, в штабе большевиков нет, на балкон особняка выходят Луначарский и Свердлов. Но матросы требуют Ленина. Им объявляют: Ленин болен. Матросы начинают волноваться, готовятся к обороне, но это жест отчаяния. Небритые хмурые фронтовики ненавидят околачивающихся в тылу матросов и жаждут расправы. Некто Раскольников отыскивает прячущегося Вождя. И приходится «больному» Ильичу произнести весьма осторожную речь.

Я спасаю положение! Вступаю в переговоры с Исполкомом Совета, и кровь не пролилась – особняк сдан без боя.

Демонстрация направляется к Таврическому дворцу требовать, чтобы Совет взял власть. Попутно арестовывают главу эсеров Чернова, которого еле спас от расправы Троцкий.

Теперь я направляюсь в Петропавловскую крепость. Кронштадтцы, засевшие в ней, решили обороняться, окружившие крепость солдаты готовились перестрелять «немецких шпионов». Но своей неторопливой речью, грузинскими шуточками я уговорил матросов, и они согласились сдать оружие, с миром возвратились в Кронштадт. Мне пришлось дважды, как миротворцу, остановить кровопролитие.

К вечеру 4 июля министр юстиции Временного правительства П.Переверзев оповестил газеты о материалах незаконченного следствия, о связях Ленина и большевиков с немцами. Ночью большевики поспешно объявляют об окончании демонстрации. Но поздно, «дело о шпионах» обнародовано, газеты пропечатали этот скандал.

А что оставалось нам делать? Не надо нервировать правительство и военное руководство.

По мне так лучше преуменьшить готовность рабочих и солдат к борьбе, чем довести до крайности обстановку своими руками. И не верю я в массы без хорошего руководства. Но если уж борьба завязывается, на площади ли Тифлиса, в бакинской ли тюрьме или на улицах Петрограда, я уж придам ей как можно более острый характер.

Хранитель:

Отсюда, наверное, его тяга к мифам на грани мистификации. Вроде постановочного «Октября», который он заказал сделать автору «Броненосца “Потемкина”», Эйзенштейну.

Итак, до восстания не дотянулось это июльское движение, но переросло рамки демонстрации. Были провокационные выстрелы из окон и с крыш, были вооруженные столкновения, без плана и ясной цели, но со многими убитыми и ранеными, был даже захват Петропавловской крепости кронштадтскими моряками, была осада Таврического дворца. Но это все несерьезно, по-моему.

Большевики были хозяеваеми в столице, и сознательно отклонили переворот как авантюру. На Петроградской конференции я сказал, взять власть 3 и 4 июля мы могли, но на нас поднялись бы фронт, провинция, Советы. А власть, не опирающаяся на провинцию, оказалась бы без рук и без ног. Лишенное четкой цели, движение стало откатываться. Рабочие возвращались на свои заводы, солдаты – в казармы.

Оставался вопрос о Петропавловке, где засели кронштадтцы. ЦК направил меня туда. Мне удалось уговорить присутствующих матросов не принимать боя. В качестве представителя ЦИК, я еду с меньшевиком Богдановым к командующему войсками петроградского округа Козьмину. У него все готово к бою... Мы уговариваем его не применять вооруженной силы... Ясно, что правое крыло хотело крови, чтобы дать урок рабочим, солдатам и матросам. Мы помешали им. Для меня это было несложно благодаря тому, что я не был одиозной фигурой в глазах меньшевиков и эсеров: их ненависть направлялась против других лиц. К тому же я умел, как никто, взять в этих переговорах тон трезвого и умеренного большевика, избегающего эксцессов и способного найти компромисс.

Июль нагнал страху на многих. Вопреки очевидности, соглашатели объявили июльскую манифестацию вооруженным восстанием и обвинили большевиков в заговоре. Когда движение уже закончилось, с фронта прибыли реакционные войска. В печати появилось сообщение, ссылавшееся на какие-то «документы» министра юстиции Переверзева, что Ленин и его соратники являются попросту агентами германского генерального штаба.

Хранитель:

Фальшивка о «немецких шпионах», запущенная в июле 1917 года, оказалась невероятно живучей. Только по той причине, что на нее был бешеный спрос.

Итак, «Заговор Парвуса».

Наиболее распространенная версия легенды о том, как В.И.Ленин стал «германским агентом», отталкивается от ряда действительных фактов. Парвус (псевдоним А.Л.Гельфанда, бывшего немецкого социал-демократа, за неблаговидные финансовые поступки отстраненного от работы в германской социал-демократической партии) действительно был агентом германского Генерального Штаба еще до первой мировой войны (с 1911 г.), когда он работал в Турции. Парвус действительно, действуя сначала через германского посла в Константинополе, а затем через сотрудника имперской канцелярии Рицлера, посланного для встречи с ним в Берлине, представил в марте 1915 г. документ под заглавием «Подготовка массовой политической забастовки в России» (обычно называемый «Меморандум д-ра Гельфанда»). В этом документе Парвус предлагал подорвать Россию изнутри, опираясь на национал-сепаратистские и радикальные социалистические организации, в том числе социал-демократов (большевиков), занявших антивоенные позиции. Парвус действительно имел коммерческие связи с некоторыми российскими социал-демократами, работавшими в представительстве его торговой фирмы в Дании (в частности, с Я.С.Ганецким). Ганецкий, действительно, имел контакты с Лениным… А дальше факты заканчиваются, и начинаются чистые домыслы.

Никаких фактов связи Парвуса с В.И.Лениным после революции 1905 года нет. Единственный факт, который можно было бы интерпретировать подобным образом – это сообщение о встрече Парвуса с Лениным в Швейцарии в 1915 году. Однако этот факт устанавливается только на основе заявления самого Парвуса и никаких других подтверждений не имеет. Более того, имеются косвенные обстоятельства, заставляющие сомневаться в правдивости этого заявления. И даже если верить Парвусу, то стоит поверить и его сообщению о том, что Ленин отверг его предложения.

Но, может быть, Ленин был связан с Парвусом не прямо, а лишь опосредованно, и, получая через Ганецкого деньги на работу в России, не заключал никаких формальных соглашений (то есть не был германским «агентом» или «шпионом»), и даже не знал точно, а лишь догадывался о действительном происхождении этих денег? Такая версия тоже имеет хождение.

Никаких фактов, свидетельствующих о влиянии Парвуса на революционные события в России, нет. «Назначенная» Парвусом на январь 1916 года революция в России не состоялась, и ему, как и его непосредственным начальникам, пришлось объясняться по этому поводу. Все, чего смочь достичь Парвус – это распространения слухов о готовящемся под его руководством восстании. Деньги-то он получил, надо было как-то отрабатывать, хоть на словах.

Впрочем, серьезные люди, знавшие о социал-демократическом движении не понаслышке - например, начальник петроградского охранного отделения Глобачев - считали эти слухи вздором: «Это только мечты, которым никогда не суждено осуществиться, ибо для создания подобного грандиозного движения, помимо денег, нужен авторитет, которого у Парвуса ныне уже нет…». Что касается поступления немецких денег социал-демократам, то Глобачев отмечал: «…денежные средства их организаций незначительны, что едва ли имело бы место в случае получения немецкой помощи».

Единственное, чем могли оправдать полученные на организацию антиправительственной пропаганды в России деньги Парвус и другие германские агенты, а вслед за ними - и их начальники, так это приписыванием себе любых шагов антивоенного движения, в том числе и социал-демократического (большевистского). Это обычные «приписки».

Именно документы, отражающие потуги немецкой агентуры оправдать растрату казенных средств, и послужили потом основанием для формирования легенды о якобы решающей роли немецких агентов в русской революции. Никаких реальных следов их деятельности в революционном движении не прослеживается, как не прослеживается и никаких немецких денег в средствах социал-демократических организаций. Таких фактов попросту не существует.

И еще обстоятельство: Ленин в открытой печати прямо объявил Парвуса немецким агентом, действующим в интересах германского генерального штаба. От участия во всякого рода «мирных конференциях», за которыми маячила тень германского правительства, большевики категорически отказывались. И, наконец, внутри самой Германии большевики поддерживали группу «Спартак» во главе с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург, которые выступали за поражение своего правительства (как и большевики - своего). Не правда ли, странное поведение для «германских агентов», «направляемых» Парвусом?

«Пломбированный вагон».

Еще один аргумент версии о «немецком золоте» - рассуждения о проезде большевиков во главе с Лениным в Германию в пресловутом «пломбированном вагоне». Имеющиеся документы и мемуарная литература исчерпывающим образом выясняют подоплеку этого эпизода.

Во-первых, поездка через Германию была вызвана отказом стран Антанты на просьбу российских революционных эмигрантов обеспечить проезд в Россию через их территорию. Во-вторых, инициатором использования германского маршрута был не В.И.Ленин, а Ю.Мартов. В-третьих, поездка финансировалась целиком за счет самих политических эмигрантов, и Ленин был вынужден даже занимать деньги на эту поездку. В-четвертых, Парвус не был посредником в переговорах о проезде российских политэмигрантов через Германию, а от посредничества Карла Моора и Роберта Гримма, вполне обоснованно заподозрив в них германских агентов, эмигранты отказались, предоставив вести переговоры Фрицу Платтену. Когда в Стокгольме Парвус попытался встретиться с Лениным, тот категорически отказался от этой встречи. В-пятых, заявления о том, что Ленину была предоставлена возможность во время этой поездки вести агитацию среди русских военнопленных в Германии, являются ничем не подкрепленным абсолютным вымыслом. В-шестых, никаких политических обязательств, эмигранты, проехавшие через Германию, на себя не брали, кроме одного - агитировать за пропуск в Германию из России интернированных немцев, равных по числу проехавших через Германию эмигрантов. И инициатива в этом обязательстве исходила от самих политэмигрантов, поскольку Ленин категорически отказывался ехать просто по разрешению берлинского правительства.

Таким образом, ничего компрометирующего В.И.Ленина в использовании германского маршрута не обнаруживается. Шумиха, поднятая по этому поводу политическими противниками социал-демократов в апреле 1917 года, хотя и нанесла некоторый временный ущерб репутации большевиков, очень быстро утихла, столкнувшись с фактами, предоставленными в ходе открытого и гласного расследования.

Достаточно полный отчет об этих событиях был представлен 4 апреля 1917 года на заседании Исполкома Петроградского Совета (на следующий день отчет Ленина был опубликован в газетах), и Ленин получил от Исполкома одобрение своих действий. Маршрут, использованный Лениным, был затем повторен еще двумя группами российских политэмигрантов, организованных Цюрихским комитетом по эвакуации русских эмигрантов.

Разумеется, германское правительство не пропустило бы российских политических эмигрантов через свою территорию, если бы не надеялось извлечь из этого политическую выгоду. Оно полагало, что пропаганда в пользу заключения мира отвечает его интересам (ибо шансы на военную победу становились все более призрачными).

«Парвус - Ганецкий - «Nya banken» - Суменсон - …»

Другая опора версии о «немецких деньгах» - обвинения, выдвинутые Временным правительством в июле 1917 года, и предпринятое им расследование. Обвинения эти базировались на двух основных фактах - на показаниях прапорщика Ермоленко и на коммерческих операциях Ганецкого в России, проводившихся через его торговых агентов М.Ю.Козловского и Е.М. Суменсон. На этот «след» русская контрразведка вышла по подсказке представителей разведслужбы французского Генерального штаба, и министра по делам вооружений французского правительства, социалиста Альбера Тома. Тот писал своему однофамильцу Л.Тома, атташе в Стокгольме: «Нужно дать правительству Керенского не только арестовать, но и дискредитировать в глазах общественного мнения Ленина и его последователей…».

Показания Ермоленко, для тех, кто знаком с практикой работы секретных служб предстают плодом весьма неумного воображения. Якобы, офицеры Генерального штаба, проводящие вербовочные беседы с Ермоленко, раскрывают ему имена двух немецких агентов, работающих в России - Иолтуховского и Ленина. Это рассказывают человеку, который только-только дал согласие на сотрудничество, который никак еще не проверен. Больше того, его вовсе и не направляют к Ленину и Иолтуховскому, не дают к ним связей и поручений. Зачем же тогда раскрывать ценных агентов перед незнамо кем? Чтобы он их тут же и провалил, попав в Россию? Вот почему власти, выплеснув «показания» Ермоленко на страницы печати, тут же поторопились сплавить сомнительного «свидетеля» с глаз подальше. Даже явно антисоветски настроенный историк С.П. Мельгунов не считал эти показания серьезными.

Временное правительство, начав следствие, собрало 21 том следственных материалов. Следствие пыталось создать версию прямого подкупа Ленина и его соратников немецкими разведывательными службами. Это, судя по материалам дел, маловероятно».

Что касается расчетов фирмы Ганецкого, совершавшихся через стокгольмский «Ниа банкен» и проходивших через Е.М.Суменсон, то расследование не нашло никаких свидетельств связи Суменсон с большевиками. Анализ всех 66 коммерческих телеграмм, перехваченных контрразведывательным отделом Главного управления российского Генерального Штаба, показал, что они не дают никаких свидетельств перевода денег из Стокгольма в Россию. Деньги всегда шли только в обратном направлении.

Буржуазная пресса в июле 1917 года взахлеб расписывала суммы, проходившие через счета Суменсон, умалчивая именно об этом тонком обстоятельстве: все эти суммы переводились не из Швеции в Россию, а из России в Швецию, не из стокгольмского «Ниа банкен», а в него. Тогда уж логичнее было бы обвинить Ленина в том, что это он подкупает германский Генеральный штаб.

Не удалось найти следа «немецких миллионов» и в финансовых документах ЦК партии большевиков дооктябрьского периода.

Когда Временное правительство пристально заинтересовалось движением денег из-за рубежа в Россию, обнаружилось, что заграничные правительства действительно оказывают финансовую помощь российским политическим партиям. Но только это были не большевики, якобы финансируемые Германией, а правительственная партия – правые эсеры, через Брешко-Брешковскую финансируемые американской миссией Красного Креста.

«Кем же оплачена большевистская пропаганда?»

Поскольку выдвинутые против большевиков обвинения гласили, что получаемые ими деньги идут на организацию прогерманской пропаганды, разрушающей тыл и подрывающей боевой дух армии, то логично было бы поискать след немецких денег в большевистской прессе. Такая возможность у Временного правительства была: рано утром 5 июля внезапным налетом была разгромлена типография «Правды» в Петрограде, захвачены все финансовые документы редакции и арестован и подвергнут допросам заведующий издательством и главный финансовый распорядитель К.М.Шведчиков. И что?

Оказалось, что все произведенные газетой расходы полностью покрывались ее легальными и известными доходами (главным образом, сбором мелких пожертвований среди рабочих и солдат). Газета даже приносила небольшую прибыль. А Шведчиков после пяти допросов был отпущен без предъявления ему каких-либо обвинений.

Существовали и другие источники финансирования большевистской прессы, в том числе немалого числа фронтовых газет. Но искать их надо было не за границей. По свидетельству генерала А.И.Деникина, среди источников расходов на большевистскую литературу были собственные средства войсковых частей и соединений, а также средства, отпущенные старшими военными начальниками. Командующий Юго-Западным фронтом генерал Ю.А.Гутор открыл на эти цели кредит в 100 тыс. рублей, а командующий Северным фронтом генерал В.А.Черемисов субсидировал из казенных средств издание большевистской газеты «Наш путь». Зачем они это делали - ведь, по уверениям антибольшевистской пропаганды, большевистская печать разлагала фронт? Вот что говорит сам командующий Северным фронтом, генерал Черемисов, который следующим образом высказался о большевистской газете «Наш Путь»: «Если она и делает ошибки, повторяя большевистские лозунги, то ведь мы знаем, что матросы - самые ярые большевики, а сколько они обнаружили героизма в последних боях. Мы видим, что большевики умеют драться».

В любом случае большевистская пресса вовсе не была преобладающей на фронте. В марте-октябре 1917 года в России выходило около 170 военных газет, из которых лишь около 20 были большевистского направления, а 100 изданий проводили эсеровскую или меньшевистскую («оборонческую») линию.

Командующий Западным фронтом генерал А.И. Деникин, которого уж никак нельзя заподозрить в сочувствии большевикам признавал, что причина падения боеспособности армии лежит не в большевистской агитации: «Позволю себе не согласиться с мнением, что большевизм явился решительной причиной развала армии: он нашел лишь благодатную почву в систематически разлагаемом и разлагающемся организме».

Полная деморализация русской армии и ее неспособность решать стратегические задачи, независимо от чьих-либо пропагандистских усилий, а лишь в силу сложившейся после Февраля 1917 года политической и социально-экономической обстановки, подтверждается даже в исследованиях авторитетных специалистов из числа белоэмигрантов, например, в книге генерала Н.Н.Головина, впервые изданной в Париже в 1939 году.

Появление «документов Сиссона».

Последний аргумент сторонников версии о большевиках, подкупленных немецким золотом (и, как они считают, самый сильный), - массив из нескольких десятков документов, известных, как «документы Сиссона». Эти документы были приобретены Эдгаром Сиссоном в Петрограде в 1918 году за 25 тыс. долларов, а затем опубликованы в Вашингтоне. В этих документах содержатся, как настаивали их публикаторы, достаточные сведения о механизме финансирования большевиков германским Генеральным штабом, а также изложено содержание директив, которые немецкая сторона давала своим агентам-большевикам.

История документов такова. Е.П. Семенов (Коган) - журналист, заведующий редакцией «Демократического издательства» межсоюзнической комиссии пропаганды, получил письмо с предложением приобрести документы, компрометирующие большевиков, от другого журналиста - Фердинанда Оссендовского. И тот, и другой, уже успели отметиться в поисках «германского следа» (в частности, Семенов заявлял, что это он уговорил редактора газеты «Новое живое слово» опубликовать 5 июля 1917 года материалы, «разоблачающие» Ленина). Первоначально эти документы они попытались продать ряду союзнических посольств в России, но со стороны последних не было проявлено интереса. Тогда Е.П.Семенов организует публикацию некоторых из этих документов на юге России, в издававшейся кадетами газете «Приазовский край». Поднявшаяся газетная шумиха привлекает внимание посла США Фрэнсиса и Эдгара Сиссона, приехавшего в Россию по поручению президента Вильсона как представитель пропагандистского ведомства США – Комитета общественной информации, и они сами идут на контакт с Семеновым. Заплатив 25 тысяч долларов, они получают в свое распоряжение эти документы.

Почему же на них не позарились многочисленные представители других стран Антанты? Предоставим слово кадровому дипломату и разведчику Роберту Брюсу Локкарту, который писал об Эдгаре Сиссоне следующее: «самым выдающимся из подвигов этого господина явилась, впрочем, покупка пакета так называемых документов, которыми не соблазнилась даже наша разведка, до того они были грубо подделаны». По той же причине от них отвернулись представители 2-го отдела Генерального штаба Франции. А вот Эдгар Сиссон, не будучи ни дипломатом, ни разведчиком, но будучи крайне политически заинтересован в чем-то в этом духе, предпочел заплатить, несмотря на возражения более профессионально подготовленных сотрудников своей миссии.

Публикация «документов Сиссона»: подлинник или фальшивка?

В октябре 1918 года по прямому указанию президента США Вудро Вильсона «документы Сиссона» были опубликованы. Уже при первой публикации фотокопий ряда из этих документов в печати были высказаны серьезные аргументы по поводу их поддельности - например, в документах, исходящих якобы от германского Генерального Штаба и адресованных в Швецию и Швейцарию, были проставлены даты по старому стилю, принятому тогда в России, но не в Германии. Но тогда имеющиеся сомнения могли толковаться двояко. Была выдвинута версия, что, возможно, несколько из этих документов действительно являются фальшивками, изготовленными ретивыми агентами в погоне за дополнительной оплатой - но это не может бросить тень на подлинность всех остальных документов. А чтобы эта тень и вправду не была брошена, президент США Вудро Вильсон наглухо закрыл доступ к подлинникам «документов Сиссона» в своем личном фонде. И они лишь случайно были обнаружены в 1952 году, при разборке в Белом доме личных архивов президента Гарри Трумэна, в одном из давно не использовавшихся сейфов.

1956 год. Заключение Джорджа Кеннана.

В 1955 году случайно обнаруженные подлинники «документов Сиссона» были переданы в Национальный архив в США и доступ к ним получил известный американский дипломат и историк Джордж Кеннан.

При исследовании этих документов он, прежде всего, обратил внимание на то, что содержание многих из этих документов явно противоречит известным историческим фактам об отношениях между Германией и большевиками, в частности, их острому противоборству вокруг Брестского мира. Уязвимыми для проверки оказались и многие конкретные обстоятельства, упоминаемые в «документах».

Характерный пример, показывающий, каким образом в этих «документах» создавалась видимость достоверности. Джордж Кеннан выяснил, что упоминаемые в «документах» многочисленные «германские агенты», засылаемые на Дальний Восток, были сконструированы очень простым способом: просто-напросто использовались фамилии людей, с которыми так или иначе сталкивался журналист Оссендовский во время своего пребывания на Дальнем Востоке. При этом Джордж Кеннан опирался на опубликованный еще в 1919 году памфлет проживавшего во Владивостоке морского офицера Панова, который вскрыл полную несостоятельность «документов», имеющих отношение к Дальнему Востоку.

Кроме того, проведя тщательную экспертизу машинописного шрифта «документов», американский исследователь выяснил, что для их изготовления использовалось пять различных пишущих машинок. Он установил, на каких именно пишущих машинках был выполнен каждый документ, и пришел к неутешительному для сторонников «немецкого следа» выводу: «документы якобы из русских источников были реально изготовлены в том же самом месте, где и документы, претендующие на то, что они исходят от германских учреждений - это явный признак обмана».

К чести Джорджа Кеннана следует сказать, что, будучи сторонником политики противодействия СССР, и проводя свое исследование в разгар «холодной войны», он не стал отступать от исторической истины.

В 1990 году к проделанной Кеннаном работе российский историк Г.Л. Соболев добавил тщательный анализ фактических неточностей и противоречий, явно исторически неправдоподобных «подробностей» и т.д., содержащихся в документах. Среди них - именование правительства России в немецком документе, датированном 25 октября 1917 года, Советом Народных Комиссаров, хотя в тот день никакого СНК еще не существовало, и лишь вечером этого дня Ленин с Троцким обсуждали возможные варианты названия будущего Временного рабочего и крестьянского правительства. В другом документе указывается неправильное (бытовое) название «Петербургское охранное отделение», хотя, во-первых, его официальное наименование было «Отделение по охранению общественной безопасности и порядка в столице», и, во-вторых, Петербург в это время давно уже именовался Петроградом. Подобного рода несуразности перечисляются на многих страницах.

Кто автор «документов Сиссона»?

Исследование Джорджа Кеннана было продолжено петербургским историком В.И.Старцевым. Работая в Национальном архиве США, он обследовал личный фонд Эдгара Сиссона, где он обнаружил еще около сорока документов того же происхождения, что и опубликованные сиссоновские, но имеющие более поздние даты, и так и не вышедшие в свет.

Среди них так называемые «документы Никифоровой», призванные доказать, что Германия, готовясь к первой мировой войне, загодя составляла планы финансовой поддержки большевиков в своих интересах. Анализ Старцевым этих документов неопровержимо доказал, что они были сочинены «ретроспективным» путем, чтобы в подкрепление к уже имеющимся фальшивкам подверстать более «старый» документ «немецкого происхождения». В частности, некий циркуляр Германского генерального штаба своим военным агентам от 9 июня 1914 года, перечисляет среди стран - противников Германии Италию, хотя тогда она была членом Тройственного союза и переметнулась к Антанте только в 1915 году. Другой документ - циркуляр Министерства финансов Германии от 18 января 1914 года - рекомендовал дирекциям кредитных учреждений установить теснейшую связь и совершенно секретные сношения с предприятиями, поддерживающими оживленные сношения с Россией, и среди них - с банкирской конторой «Фюрстенберг» в Копенгагене. Но банкирская контора «Фюрстенберг» никогда не существовала, а реальный Фюрстенберг (псевдоним Ганецкого) жил в это время в Австро-Венгрии, где перебивался с хлеба на воду. Директором же экспортно-импортной конторы Парвуса в Копенгагене он стал только в 1915 году.

Многие документы были изготовлены на поддельных бланках и украшены угловыми штампами немецких учреждений, никогда не существовавших в природе - «Центрального отделения Большого Генерального Штаба Германии», «Генерального Штаба Флота Открытого Моря Германии» и «Разведывательного бюро Большого Генерального Штаба» в Петрограде.

Старцев не только доказал поддельность и органическое сходство обнаруженных им документов и опубликованных «документов Сиссона», но и показал единый источник их происхождения – журналиста Фердинанда Оссендовского. Этот талантливый мистификатор, как установил Старцев, с ноября 1917 по апрель 1918 года изготовил около 150 документов о «германо-большевистском заговоре».

Я-то знаю, что главное - достижение цели. Правда и ложь – только средства, и из этих двух средств я даже предпочту ложь, потому что она часто сильнее правды, острее и действенней ее. Такова моя логика и моя диалектика. А Ильича такая же логика, я от него перенял! Он тоже держится девиза: «лги как можно больше».

Я пользовался этим средством еще тогда, когда знал мало Ленина. Такая логика вполне соответствовала морали настоящего революционера, как учил великий Нечаев. Когда нужно, я и в газете «Правда» клеветал на новую власть и подрывал ее авторитет, особенно авторитет Керенского. Ничего страшного.

Хранитель:

Вот каковы первые живые отклики и начало кампании травли большевиков.

Первый удар по большевистской партии во время июльских событий нанесла реакционная, падкая на сплетни бульварная газета «Живое слово». Редакция газеты, получила вечером 4 июля заявление Алексинского и Панкратова с обвинениями против Ленина. В выпуске 5 июля во всю ширину первой полосы заголовок: «Ленин, Ганецкий и Козловский – немецкие шпионы!».

Другие заголовки от 6 и 7 июля: «Вторая и Великая Азефовщина» - в правой «Маленькой газете», Популярная ежедневная газета «Петроградский листок» - статья «Ужас!» Газета «Единство», редактор почтенный Г.Плеханов пишет: «Беспорядки на улицах столицы русского государства, очевидно, были составной частью плана, выработанного внешним врагом России в целях ее разгрома».

Газета умеренных социалистов, главный орган ЦИК «Известия» от 6 июля: «В дни 3-4 июля революции был нанесен страшный удар... И если это поражение не окажется гибельным для всего дела революции, в этом меньше всего виновата будет дезорганизаторская тактика большевиков».

Газета ЦИК «Голос солдата», заголовок «К позорному столбу!» от 6 июля: «Господа из «Правды», - писал ее автор, - вы не могли не понимать, к чему ведет ваш призыв к «мирной демонстрации»... Вы клеймили правительство, лгали и клеветали на меньшевиков, эсеров и Советы, создавали панику, пугая призраком еще несуществующей черносотенной опасности... Теперь, по обычаю всех трусов, вы заметаете следы, скрывая правду от своих читателей и последователей».

Сейчас еще хуже. Настали дни клеветы, травли и смуты. 5 июля «Правда» подверглась разгрому. 7 июля Временное правительство опубликовало постановление об аресте и привлечении к суду Ленина, Троцкого, Луначарского, Зиновьева, Каменева и других виновников легкого июльского «восстания». Газеты просто захлебнулись клеветой на большевиков, обзывая нас немецкими шпионами. Буржуазная пресса грозно требовала, чтобы виновные отдали себя в руки правосудия. Это что, признак силы Временного правительства? Я, например, сильно сомневаюсь, что большевики сильны сейчас. Не перевешали бы нас как изменников…?

Семьяза:

Хорошее время дожать большевиков.

Этому грузину не хватает военных навыков для командования вооруженными силами и организационного таланта для подчинения себе всего исполнительного аппарата будущей народной власти. Поэтому мне нужно сожрать как минимум двоих. Во-первых, этого шустрого еврея Свердлова. Поучитесь у него, как организовывать массы и аппарат! А во-вторых, этого казацкого генерала, такого талантливого разведчика!

Итак, я – Корнилов, командующий войсками российской республики. Я намерен уничтожить это осиное гнездо большевизма в один присест, если управлюсь!

В ЦК шли трудные споры о том, явиться ли Ленину к властям, чтоб дать открытый бой клевете, или скрыться. На квартиру Аллилуевых, где жил Ильич, пришел Зиновьев. Поначалу хотели явиться на суд и послали сказать об этом Каменеву.

Некоторые наши товарищи ставят вопрос о том, что Ленину нельзя скрываться, он должен явиться... Так рассуждали многие видные большевики. Орджоникидзе со мной повстречался в Таврическом дворце. Идем вместе к Ленину...

Хранитель:

Бросается в глаза, что в те часы, когда шла «бешеная травля нашей партии и наших вождей». Орджоникидзе и Сталин спокойно встречаются в Таврическом дворце, штабе врага, и безнаказанно покидают его. Дело, вероятно, в том, что старые соглашательские фокусы Кобы, его «сотрудничество» с меньшевиками и с чиновниками Временного правительства дали ему возможность свободно передвигаться по Питеру.

На квартире Аллилуева возобновляется все тот же спор: сдаться или исчезнуть? Ленин полагает, что никакого гласного суда не будет. Все сделают без шума. Я тут же соглашаюсь с ним и заявляю резко: «Юнкера до тюрьмы не довезут, убьют по дороге». Похоже, мой довод всех убедил.

Хранитель:

Для организаторов судебного подлога и фальшивых документов задача была не в «правосудии», а в захвате и убийстве Ленина, как это было сделано два года спустя в Германии с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург.

В это время появляется Стасова и сообщает о вновь пущенном слухе, будто Ленин по документам департамента полиции провокатор. «Эти слова произвели на Ильича невероятно сильное впечатление. Нервная дрожь перекосила его лицо, и он со всей решительностью заявил, что надо ему сесть в тюрьму».

Семьяза:

В любом случае, щепетильного революционера можно спровоцировать на понятии «чести», заставить посадить себя и в тюрьме укокошить. А если откажется от тюрьмы, то про себя обыватели подумают, трус. Как я его поймал!

Орджоникидзе и Ногина посылают в Таврический дворец добиться от правящих партий гарантий, «что Ильич не будет растерзан юнкерами». Но перепуганные меньшевики искали гарантий для самих себя. А я докладывал на Петроградской конференции, что лично ставил вопрос о явке перед Либером и Анисимовым (меньшевики, члены ЦИК), и они мне ответили, что никаких гарантий они дать не могут. После этой разведки в стане демократической шайки решено было, что Ленин уедет из Петрограда и скроется в глубоком подполье.

Вечером я, Орджоникидзе и Стасова удержали Ленина и других от явки на суд.

11 июля Ленин и Зиновьев перебрались на станцию Разлив и обосновались в шалаше, устроенном для них рабочим Н.А.Емельяновым. Мы с Аллилуевым провожали Ильича на вокзале.

Выскочка Троцкий не выдержал, сам 10 июля я обратился к правительству меньшевиков и эсеров с письменным заявлением о полной солидарности с Лениным, Зиновьевым и Каменевым и был 22 июля арестован. Глупец!

Итак, Ленин проиграл июль, а что я? В случае победы я бы пришел к власти вместе с партией, в ее ЦК. Но и в случае поражения я тоже при власти внутри партии. Сам аппарат партии надежно охраняет меня моей должностью. Обвинения бросали тень на все большевистское руководство, ибо все они так или иначе связаны с немецкими деньгами. Пусть даже мифическими. Не запачкан в этой истории я один, Коба. И я не «засветился» в июльском восстании. Я один в итоге остался на свободе.

Хотя многим кажется, что я стою рангом ниже признанных вождей – Троцкого, Каменева, Зиновьева, не говоря уже о Ленине, к моему голосу прислушивались многие руководители. Дело в том, что меня считают представителем партийных низов, выразителем взглядов и настроений рядовых большевиков. Имело значение еще и то обстоятельство, что остальные руководители долгое время не были в России и, живя за границей, непосредственно не работали над созданием партийного аппарата. В глазах широких партийных кругов они считались как бы надпартийными, стоящими вне партийного механизма. Особенно это можно сказать о Троцком, который совсем недавно был меньшевиком, хотя и интернационалистом.

Партийный актив не знал всех этих вожаков как партийных работников. Меня уже знали многие. Собственно я и был создателем партийного аппарата и организационного ядра партии. Кроме того, за мной стояли: и могли всегда поддержать мои кавказские земляки, большевики – Серго Орджоникидзе, Шаумян, Алеша Джапаридзе и другие, увидевшие во мне руководителя, члена ЦК.

И выходило, что когда я высказывал какое-либо мнение, то его считали мнением масс партийных работников на местах. Кто мог стоять за спиною вождей, приехавших из заграницы? Абсолютно никто. Ленин отлично учитывал это мое преимущество даже перед такими фигурами как Зиновьев, Володарский, Луначарский и другими.

Хранитель:

Новая сила появилась на горизонте. Военная угроза большевикам стала реальной.

В ночь на 8 июля генерал Лавр Корнилов был срочно назначен командующим Юго-Западным фронтом, а 11-го он отправил Временному правительству телеграмму, в которой констатировал, что распропагандированная большевиками армия бежит, и требовал введения военно-полевых судов, смертной казни для дезертиров и мародеров.

Это уже похоже на пролог гражданской войны, которая еще и не должна была начаться, а он ее торопит. Крови хочет генерал.

На следующий день его требование было удовлетворено. Через неделю отход войск прекратился.

19 июля Корнилов получил от председателя Керенского предложение стать верховным главнокомандующим и принял его, оговорив в качестве условия полное невмешательство в его оперативные распоряжения.

В противоборстве с большевиками Керенский нуждался в поддержке твердого и решительного генерала, хотя и опасался, что тот со временем захочет отстранить Временное правительство от власти.

Юные ангелы:

- Да, вот он движется, теперь как генерал. Его преследует число «8». Роковое для него.

- Он в исступлении. Полон решимости покончить с плебейской свободой. Его буквально распирает ненависть к большевикам. Туда рвется, скорее, в Петроград.

- Он только марионетка. Это его «начинка» будет зверски бурлить.

- Нет, это не его победа. Восьмерка – его начало, судьба и финал.

- А что с партийцем? Он к нему охладел, похоже?

- Подожди, придет и его время.

Семьяза:

Генерал Корнилов, Лавр Георгиевич! Славный боевой офицер царской армии.

Пусть твое имя послужит залогом победы над взбесившейся чернью. Лавр! Венок победителю!!!

[«Главный в партии»]

Моя власть над партией очень значительно выросла. Как и мой авторитет.

Ленин не хочет находиться в Петрограде, он смертельно напуган возможностью суда. И я еще страху нагнал, как я умею.

Я – Спаситель вождя, и еще рабочий Емельянов. Его дом недалеко от Сестрорецка под Петроградом. Ленина мы скрываем в шалаше на берегу озера. В нем живут Ленин и Зиновьев до осени. А руководителем партии остался я, Коба Сталин!

Из шалаша Ленин продолжает руководить партией, но через меня. Отсюда он посылает тезисы своего доклада на съезде, - но прочту их я, Коба. Он сделает два основных доклада: о политическом положении и отчетный. И выступит с заключительным словом. Пока он авторитет, но я уже могу начать править потихоньку, как в семинарии.

Хранитель:

Он опять создает эту волну во времени.

Потом, спустя лишь пять лет он снова «изолирует» Ленина. Тот будет из своей новой тюрьмы писать письма и записки к съезду, партийцам. Однако читать их будет в первую очередь глава партии, который чаще скрывается в тени. Сталин тогда уже был готов к этой роли, а не в 1922 году, как некоторые полагают.

Кроме того, зубатовские специалисты из третьего охранного отделения предполагали, точнее, полагали, что самое лучшее для агента в партии – возглавить эту партию. И тем нейтрализовать ее перед своими хозяевами. Возможно, здесь совпали все случайные и неслучайные факторы. И Сталин возглавил партию, которую хотел возглавить, в том числе и по причине ревности к авторитету и популярности Ленина. Но главным образом, чтобы уничтожить эту партию – и как структуру, и как идею о народном самоуправлении. В виду крайней опасности таких идей для главы падших ангелов, прибравшего тело маленького рябого человека для своей смертельной игры с Христом в очередной схватке.

Пока Ильич был в шалаше на Разливе, а затем в Финляндии, он время от времени через Алиллуева посылал мне записки; записки приносились на квартиру, и так как на записки нужно было своевременно отвечать, то я в августе месяце перебрался к Алиллуеву и поселился в той же комнате, где скрывался Ильич в июльские дни. Здесь познакомился со своей будущей женой, дочерью Аллилуева Надеждой, тогда еще девчонкой.

Я был в этот период, наряду с Крупской, важнейшим связующим звеном между ЦК и Лениным, который питал к мне, несомненно, доверие, как к осторожному конспиратору. К тому же все обстоятельства естественно выдвигали меня на эту роль: Зиновьев скрывался, Каменев и Троцкий сидели в тюрьме, Свердлов стоял в центре организационной работы, а я более свободен и менее на виду у полиции.

В период реакции после июльского движения моя роль вообще значительно возрастает. Широкие рабочие массы Петрограда меня еще мало знали тогда. Но никакая партийная конференция, никакое серьезное организационное совещание не обходилось без моего политического выступления. Благодаря этому партийный актив знал меня хорошо. Когда ставился вопрос о большевистских кандидатах от Петрограда в Учредительное Собрание, кандидатура Сталина была выдвинута на одно из первых мест по инициативе партийного актива. Мое имя стояло в петроградском списке на шестом месте. Еще не первый. Но близко.

Но верно, что не выступая перед массами, Сталин рядом со Свердловым выполнял в июле и августе крайне ответственную работу в аппарате: на совещаниях, конференциях, в сношениях с Петербургским комитетом и пр.

До июльских дней Свердлов состоял, так сказать, в главном штабе большевиков, руководя всеми событиями вместе со мной, Лениным и Зиновьевым. В июльские дни этот молодой еврей выдвинулся на передний план. Оно и понятно. Среди жестокого разгрома, обрушившегося на партию, этот маленький смуглый человек в пенсне держал себя так, как если б ничего особенного не случилось: распределял по-прежнему людей, ободрял тех, кто нуждался в ободрении, давал советы, а если нужно - приказания. Он был настоящий секретарь партии революционного года, хотя и до отвращения неприятен мне. Бесспорный политический руководитель оставался в своем подполье. Из Финляндии он посылал статьи, письма, проекты резолюций по всем основным вопросам политики. Он более уверенно определял стратегию партии. Повседневное руководство лежало на мне и Свердлове, как на самых влиятельных членах ЦК из числа оставшихся на свободе. Массовое движение тем временем чрезвычайно ослабело. Партия наполовину ушла в подполье. Вес аппарата соответственно возрос. А внутри аппарата выросла моя роль. Здесь реальная власть в партии.

В столице упадок в массах держался лишь несколько недель. Открытая агитация возобновляется уже в двадцатых числах июля, когда на небольших митингах выступают в разных частях города три мужественных революционера: Слуцкий, Володарский, и Евдокимов. Партия в конце месяца снова начинает расти, как и значимость аппарата.

21-22 июля в Петрограде происходит важное совещание. После трагически закончившейся авантюры наступления в столицу стали все чаще прибывать делегаты с фронта с протестами против удушения свобод в армии и против затягивания войны. В Исполком их не допускали, так как соглашателям нечего было им сказать. Фронтовики знакомились друг с другом в коридорах и приемных и крепкими солдатскими словами отзывались о вельможах из ЦИКа. Большевики посоветовали растерянным и озлобленным делегатам обменяться мыслями со столичными рабочими, солдатами и матросами. На возникшем таким образом совещании участвовали представители от 29 полков с фронта, 90 петроградских заводов, от кронштадтских моряков и окрестных гарнизонов. Фронтовики рассказывали о бессмысленном наступлении, о разгроме и о сотрудничестве эсеровских комиссаров с реакционным офицерством, которое снова подняло голову. Большинство фронтовиков хоть и продолжало, по-видимому, считать себя эсерами, но резкая большевистская резолюция была принята единодушно. Из Петрограда делегаты вернулись в окопы незаменимыми агитаторами рабочей и крестьянской революции. В организации этого хорошего совещания руководящее участие принимали я и Свердлов.

Петроградская конференция, безуспешно пыталась удержать массы от демонстрации, Она тянулась после продолжительного перерыва до ночи 20 июля.

Зиновьев и Ленин скрывались, и основной политический доклад лег на меня, как заместителя докладчика. Для меня ясно, - говорю я, - что в данный момент контрреволюция победила нас, изолированных, преданных меньшевиками и эсерами, оболганных. Однако эта победа неустойчива; пока война идет, пока не преодолена хозяйственная разруха, пока крестьяне не получили земли, неизбежно будут происходить кризисы, массы не раз будут выходить на улицу, будут происходить более решительные бои. Мирный период революции кончился. Лозунг «власть Советам» устарел. Наша задача - собрать силы, укрепить существующие организации и держать массы от преждевременного выступления... Это общая тактическая линия ЦК.

Положения этого доклада были согласованы с Лениным и построены согласно его статье «Три кризиса», которая еще не успела появиться в печати. Делегаты узнали еще, вероятнее всего через Крупскую, что Ленин написал для докладчика особые тезисы. Но я сообщил, что у меня нет с собой этих тезисов. Я просто взял их, и слово в слово изложил. Получилось хорошо.

Делегаты в испуге, перемена слишком радикальна. Поэтому они хотят услышать подлинный голос вождя. А я сказал, что у меня нет с собой тезисов.

Семьяза:

Так и нужно. Пусть все видят нового руководителя партии, который знает, куда дальше идти.

Вождь сбежал и сидит в подполье – это очень хорошо. Я его единственный связной из ЦК. И я озвучиваю его письмена из шалаша. Такая у меня сегодня роль, главная роль в партии. Если я зачитывают тезисы вождя, то я сам как вождь.

Если я не сослался на его тезисы в докладе, так что с того. Я самый доверенный, член ЦК партии, а ЦК это монолит. Все как один. Все доверяют друг другу. А я – доверенное лицо вождя – на особом положении.

Группа выборгских делегатов воздержалась от голосования, так как «не были оглашены тезисы Ленина, и резолюцию защищал не докладчик». Намекают, черти, на неблаговидное сокрытие тезисов слишком явно. Я отмалчивался. Я потерпел двойное поражение, так как вызвал недовольство сокрытием тезисов и не сумел собрать в их пользу большинства.

Что касается Володарского, то он продолжал отстаивать большевистскую схему революции 1905 года: сперва демократическая диктатура; затем неизбежный разрыв с крестьянством и, в случае победы пролетариата на Западе, борьба за социалистическую диктатуру. Я защищал новую концепцию Ленина: только диктатура пролетариата, опирающегося на беднейших крестьян. Конференция закончилась принятием написанного мной воззвания «Ко всем трудящимся», где, говорилось: «...продажные наемники и трусливые клеветники осмеливаются открыто обвинять вождей нашей партии в «измене»... Никогда еще не были так дороги и близки рабочему классу имена наших вождей, как теперь, когда обнаглевшая буржуазная сволочь обливает их грязью!»

Семьяза:

Я же пишу понятно! Открыто обвинять нельзя, но потихоньку можно! Так их, лицом в грязь.

Петроградская конференция явилась как бы репетицией партийного съезда, который собрался 26 июля. Влияние большевиков становится преобладающим. Организационную подготовку съезда ведет Свердлов. Политическую подготовку вел Ленин из подполья. Он написал проекты всех основных резолюций для съезда, причем доводы были тщательно взвешены на тайных свиданиях с будущими докладчиками.

Съезд созывается под именем «Объединительного», так как на нем предстояло включение в партию петроградской межрайонной организации, к которой принадлежали наши еврейские «эмигранты». Организация насчитывала к моменту съезда около 4000 рабочих.

Для широкого общественного мнения съезд руководился анонимами. В президиум вошли Свердлов, Ольминский, Ломов, Юренев и я.

Съезд постановляет послать приветствие «Ленину, Троцкому, Зиновьеву, Луначарскому, Каменеву, Коллонтай и всем остальным арестованным и преследуемым товарищам». Их выбирают в почетный президиум. Об организационной работе ЦК отчет делал Свердлов. Со времени Апрельской конференции партия выросла с 80 до 240 тысяч членов. Июль прибавил нам росту.

Я опять повторил два своих недавних доклада: о политической деятельности ЦК и о положении в стране. Сообщил далее: «ЦК... приложил все силы, чтобы дать бой как кадетам, основной силе контрреволюции, так и меньшевикам и эсерам, вольно или невольно пошедшим за кадетами». Теперь я уже не могу их зачислить в «революционную демократию», другие времена…

Основная задача съезда, как они все тут обсуждали, состояла в том, чтобы заменить лозунг мирного перехода власти к Советам лозунгом подготовки вооруженного восстания. Определить с ходу размеры перемены было трудно: только новое открытое столкновение между классами могло измерить новое соотношение сил, как сказал вождь. А это, по-моему, уже должно быть прямое военное сражение…

Съезд определил тактику партии на новом этапе. Призвал к полной ликвидации диктатуры контрреволюционной буржуазии, чтобы, не поддаваясь на провокации, выступить, когда общенациональный кризис создаст благоприятные условия для восстания и переворота. В резолюции по войне говорилось о необходимости превращения войны захватнической, войны грабительской в войну справедливую, в войну гражданскую. Но ведь, войну!

Сказано еще, только путем конфискации земли и национализации банков и крупной промышленности можно было претворить в жизнь экономическую программу выхода из кризиса. А это – схватка с буржуазией и ее партиями!

В партию была принята отколовшаяся в 1913 группа «межрайонцев» во главе с заокеанским евреем Троцким. Съезд избрал ЦК в составе 21 члена и 10 кандидатов. Ну и я, конечно. Что же мне все молодых пропускать вперед?

[Отсутствующий]

3 августа закончился VI съезд партии. На другой же день был освобожден из тюрьмы Каменев. Он не только выступает отныне систематически в советских учреждениях, но и оказывает несомненное влияние на общую политику партии и, как считают, лично на меня. Мы оба как-никак приспособились к новому курсу. Где можно, Каменев притупляет острые углы ленинской политики. Я против этого ничего не имею; я не хочу только подставляться сам. Открытый конфликт вспыхивает по вопросу о социалистической конференции в Стокгольме, инициатива которой исходила от германских социал-демократов. Всякие русские патриоты, склонные хвататься за соломинку, усмотрели в этой конференции важное средство «борьбы за мир».

А Ленин, обвиненный в связи с германским штабом, наоборот, решительно восстал против участия в предприятии, за которым заведомо стояло германское правительство. В заседании ЦИК 6-го августа Каменев открыто выступил за участие в бесполезной для нас конференции. Я даже и не подумал встать на защиту позиции партии в «Пролетарии», так теперь называлась «Правда». Наоборот, резкая статья Ленина против Каменева натолкнулась на сопротивление с моей стороны и появилась в печати лишь через десять дней, в результате настойчивых требований автора и его обращения к другим членам ЦК. Открыто на защиту Каменева я все же не выступил.

Немедленно же после освобождения Каменева из демократического министерства юстиции был пущен в печать слух об его причастности к царской охранке. Каменев потребовал расследования. ЦК поручает мне «переговорить с Гоцем о комиссии по делу Каменева. Гоц один из лидеров эсеров. Естественно, раз я остаюсь за кулисами, то лучше других подходил для такого рода щекотливых поручений. К тому же у ЦК всегда была уверенность, что в переговорах с противником я не дам себя обмануть.

Семьяза:

Что еще сделать, чтоб расстроить их планы восстания? Сыграем на трусости и ничтожности окружения вождя!

30 августа я печатаю без всяких оговорок неподписанную статью Зиновьева «Чего не делать», явно направленную против подготовки восстания. Тут он пишет: «Надо смотреть правде в лицо: в Петрограде сейчас налицо много условий, благоприятствующих возникновению восстания типа Парижской Коммуны 1871 года».

В ответ, не называя Зиновьева, Ленин пишет 3 сентября: «Ссылка на Коммуну очень поверхностна и даже глупа... Коммуна не могла предложить народу сразу того, что смогут предложить большевики, если станут властью, именно: землю крестьянам, немедленное предложение мира».

Снова удар по Зиновьеву бил рикошетом по редактору газеты, по мне. Но я промолчал. Я готов анонимно поддержать выступление против Ленина справа. Но остерегаюсь ввязываться сам. Не время. При первой опасности мне лучше отойти в сторону. Играю с Лениным в кошки-мышки.

Семьяза:

Вот уж действительно, князь Мышкин! Идиот! О чем размечтался в рабской стране. Правильно его прописал этот больной придурок. Князь Мышкин! Кот мышкин, год мышкин.

В такой опасный момент лучше вообще избегать открытой арены. Я не написал ни одной острой статьи, которая привлекла бы к себе внимание; не поставил на обсуждение ни одного нового вопроса; не ввел в оборот ни одного лозунга. Я описывал события безличным языком в рамках взглядов, утвержденных в партийных документах. Я был скорее ответственный чиновник партии при газете, чем бесноватый революционный литератор. Скучновато что-то. Для меня явно сейчас не лучшие времена в руководстве этой партией. Словно меня отбрасывают от той высокой позиции, которую я занял в период июльского съезда.

Ленин в Финляндии, куда я заботливо переправил его. Я его доверенный. Связной.

К работе вернулись члены ЦК. Важные, надутые индюки, которые гнушаются моего общества. Я снова «отброшен» от той высокой позиции, которую занял в период шестого съезда. Ничего, моя работа разворачивается в закрытом сосуде, неведомая для масс, незаметная для врагов. Посмотрим, чья возьмет.

Я действительно отхожу в тень, и с удовольствием. В стране тревожное время…

Хранитель:

Сравнительно часто Сталин отсутствует на важных совещаниях.

Из 24 заседаний ЦК за август, сентябрь и первую неделю октября он отсутствовал шесть раз; в отношении других шести заседаний не хватает списка участников. Эта неаккуратность тем менее объяснима, что Сталин не принимал участия в работе Совета и ЦИКа и не выступал на митингах. Очевидно, сам он вовсе не придавал своему участию в заседаниях ЦК того значения, какое ему приписывается в сочиненной после при его власти Истории. В ряде случаев его отсутствие объяснялось, бесспорно, обидой и раздражением. Когда ему не удается настоять на своем, он предпочитает не показывать глаз, скрываться и угрюмо мечтать о реванше.

Чем больший размах движения, тем меньше место в ней Сталина, тем труднее выделить его из числа рядовых членов ЦК. В октябре, решающем месяце решающего года, Сталин менее заметен, чем когда-либо. Усеченный ЦК, единственная опорная база Сталина, сам лишен за эти месяцы внутренней уверенности. Его решения слишком часто опрокидываются инициативой, возникающей за его пределами. Аппарат партии вообще не чувствует себя твердо в революционном водовороте. Аппарат как всегда отстает от живой работы революционных масс.

Юные ангелы:

- Здесь, вполне возможно, он и предпринял первый прыжок в другой белковый костюм.

- Неперспективный Сталин на тот конкретный момент его не устраивал. Мало мощи и почти нет авторитета для управления процессом.

- Он долго не мог определиться. Слишком все подвижно, зыбко. Кого выбрать, в кого войти?

- Ошибка стоила ему победы Революции.

- Тем не менее он задушил ее с такой неистовой злобой, что до сих пор гигантские волны рабской покорности и преданности мертвому литому кумиру ходят по всей территории некогда гигантской империи.

- Лишь до тех пор, пока правда не потрясет народы, и они ужаснутся.

Семьяза:

Все! Этот Коба спекся. Мало того, что Ленин его опозорил, унизил публично не раз. Так еще и обстоятельства ему не позволяют быстро реагировать. Мозги неповоротливые, хотя и очень злобные. Вряд ли этот теперь скоро подымется. Пусть копит свою злобу. Дублер поработает, следы запутает. Я тем временем подыму всю военную силу, которая еще прочно стоит против заразы большевизма и социализма. Деньги дадут все наши, хозяева мира – фабриканты, банкиры, чиновники, духовенство.

Прежде всего – уничтожить источник поражения, Петроград. Отсюда идет гниение. Вся империя распадается на куски, разлетается. И во всем виноваты эти жидовско-коммунистические авантюристы. Неужели они всерьез думают, что у них получится новая народная власть. Да я все силы положу, весь мир подыму на борьбу с этой чумой!

Где мой славный казачий генерал? Вот кто спасет положение. Я возьму себе его авторитет и организую мощную военную силу, которая навсегда покончит с большевизмом, как тогда, с Парижской коммуной.

Этот август явно не мой месяц.

[Главнокомандующий]

Семьяза:

Меня зовут к жизни.

Весь мир, вся Россия взывают покончить с этой преступной большевистской властью. И я тут же вхожу в живую плоть очередного персонажа! Без меня никак. Миллионы хотят – и я появляюсь. Видимо, на этот миг самое лучшее военным путем расправиться с бунтовщиками в Петрограде.

Вот мое тело на сей час, здесь ожидается наибольшая эффективность моих усилий.

Грузин уменьшился во власти, потому что пришли другие, сильные личности. А этот вынужден уйти в тень вождя.

Мне понадобится лучший из генералов, вот этот, главнокомандующий Корнилов. Он достаточно силен и умен для подавления гадкой революции в зачаточном состоянии. Или я недооцениваю в этот раз силу повзрослевшего Христа и надо быть поближе к нему, чтоб не сбежал от меня в случае чего? Сам лично его распну, забудет, как мятежи устраивать против моей власти на земле. Ибо, как сказано, «что было, то и будет!»

Все же я уверен, что надо будет использовать обе куклы или даже больше, так чтобы обложить этого лысого вождя партии со всех сторон. Как волка!

Я проверю этих большевиков военной силой. Не побегут ли они от моей дикой дивизии кавказцев? Все лучшие силы офицерства соберу я под свое крыло. Славное казачество меня поддержит. Всего лишь небольшое усилие, и эта бессмысленная власть падет под моим крепким ударом.

Я – главнокомандующий всей России! Чертовы правила, я внешне похож даже на своего заклятого врага! Грузин на данный момент не так силен, чтобы можно было рассчитывать на какой-то эффект от его эксплуатации. Ничего, дайте время, он тоже сгодится, когда придет его время.

Я двинусь на Петроград. Подавлю коммунистический мятеж в самом его основании.

Если не выйдет сразу, то гражданскую войну я обеспечу. Кровь нужна, лихая смерть!

Поскорее выпустить первую кровь. Узаконить расстрелы и смертную казнь в армии. Взнуздаю моих верных рабов, поддержу воинов. Они меня сразу вспомнят! Прибегут отовсюду…

Лавр, твой, вернее, мой, выход.

Как же случилось, что отвратительные немецкие шпионы захватили власть? Немыслимо! А этот, Ленин, матерый, видать враг русского государства, если готов был немцам продать всё.

Временное правительство слабеет, русская демократия тонет в бесконечных речах и склоках. Страна сходит с ума без крепкой руки: рабочие не работают, крестьяне не сеют, солдаты не воюют. В стране идет бесконечный митинг, бесчисленные заседания бесчисленных партий, торжество демагогов. Армия не хочет воевать. Надоело. Наступление, предпринятое Керенским в Галиции, окончилось катастрофой – гибелью ста тысяч солдат безнадежно усталой армии. В августе правительство Керенского напоминает правительство свергнутого царя – его не поддерживал никто.

Опираться надо на кадетов. Они обеспечат единство России. Крупные промышленники, финансисты, чиновники и генералы. Все меня поддерживают. Так что сметем большевиков. Переловим их всех и перевешаем. Забудут, как мутить народ.

Видно, что власть никак не может найти себе пристанища, выбрать себе кого-то, кто бы взял ее окончательно. Керенский пока что глава временного правительства. Он, как и большевики, боится скандального «дела о немецких шпионах», боится усиления правых и того, что я устрою диктатуру. Керенский, по-моему, не верит в возвращение большевиков в политику после «шпионского» скандала. Глупый. Ему довольно ареста Троцкого и исчезновения Ленина. Дело спускают на тормозах. Больше того, это босяцкая красная гвардия не разоружена, выходят большевистские газеты, и большевики преспокойно собрали очередной съезд. Власть валяется на улице. И я, русский генерал, должен ее подобрать!

Хранитель:

8 августа ЦК открывает кампанию против созываемого Керенским в Москве Государственного Совещания, грубо подтасованного в интересах буржуазии. Совещание открывается 12-го августа на фоне всеобщей стачки протеста московских рабочих. Сила большевиков, не допущенных на Совещание, нашла более действительное выражение. Буржуазия напугана и ожесточена. Сдав 21-го Ригу немцам, главнокомандующий Корнилов открывает 25-го поход на Петроград, полагая спасти Россию от большевизма методом личной военной диктатуры. Керенский, обманувшийся в своих расчетах на Корнилова, объявляет главнокомандующего «изменником родине».

Даже в этот решительный момент, 27-го августа, Сталин не появляется в ЦИКе. От имени большевиков выступает Сокольников. Он докладывает о готовности большевиков согласовать военные меры с органами советского большинства. Меньшевики и эсеры принимают предложение с благодарностью и со скрежетом зубов, ибо солдаты и рабочие шли с большевиками.

Быстрая и бескровная ликвидация корниловского мятежа полностью возвращает Советам власть, частично утерянную ими в июле. Большевики восстанавливают лозунг «Вся власть Советам». Ленин в печати предлагает соглашателям компромисс: пусть Советы возьмут власть и обеспечат полную свободу пропаганды, тогда большевики полностью станут на почву советской легальности. Соглашатели враждебно отклоняют компромисс, предложенный слева; они по-прежнему ищут союзников справа.

Ясно. Нужна твердая власть, которая не допустит развала державы.

В печать уже просачиваются новые идеи Ленина о курсе на вооруженное восстание.

Я, верховный главнокомандующий генерал Корнилов требую всей полноты власти, чтобы навести порядок на фронте и предотвратить переворот в тылу. Я направляю в Петроград конный корпус генерала Крымова. Но Керенский в последний момент испугался и решил, что я захочу избавиться и от него самого. И он объявил мое наступление мятежом. Трус! Я одолжил немало денег на победу у кадетов и у правительств Антанты. Сила и средства для победы есть!

Керенский сместил меня, не дав даже закончить начатое, и обратился за помощью «ко всем демократическим силам. Ленин, этот большевистский главарь, стремясь обезопасить свою революцию, принимает решение: выступить против меня. Керенский принял этот опасный дар, и большевики легально вооружают свою Красную гвардию. Это конец! Тем лучше, они ускорят дело. Все готово для военного переворота!

Хранитель:

Стремясь восстановить дисциплину в армии и правопорядок в стране с тем, чтобы довести войну до победного конца, генерал Корнилов, по соглашению с представителями главы правительства Керенского при Ставке и с его ведома, отправил 25 августа 3-й кавалерийский корпус в Петроград. Он хотел предоставить в распоряжение Временного правительства надежные войска на случай вооруженного восстания большевиков. В ходе продвижения этих войск на Петроград Керенский переменил свою первоначальную позицию под давлением Петроградского Совета и объявил 27 августа генерала Корнилова мятежником, сместил его с поста верховного главнокомандующего и объявил себя самого Главнокомандующим. Генерал понял, что сейчас нему не удастся вооруженным путем восстановить порядок без большевиков. Он на время отказался от использования верных ему войск, в том числе Корниловского и Текинского полков, и был арестован 2 сентября 1917 года.

Вместе со многими моими сторонниками я был отправлен в Быховскую тюрьму, где внутреннюю охрану нес преданный мне Текинский полк. 19 ноября 1917 года начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Духонин послал в Быхов полковника Кусонского с приказом об освобождении моем и моих сторонников и сообщением о приближении большевистских отрядов к Могилеву. Тогда же я, в сопровождении Текинского конвоя, отправился на Дон и прибыл в Новочеркасск 6 декабря, где вместе с генералом М.В.Алексеевым приступил к формированию Добровольческой армии. 25 декабря 1917 года я стал ее первым командующим. Мы еще поборемся с красной заразой. Все лучшие люди России поднимутся. Сила и моральный авторитет за нами, а не за этими немецкими лакеями.

Зимой поток желающих сражаться под знаменами Белого движения не иссякал. В среднем за день приезжали в Новочеркасск и записывались в ряды белой армии 75-80 добровольцев. В своем подавляющем большинстве добровольцы были профессионалами.

Тогда же у нас появилось свое знамя.

Добровольцы получили отличительный знак новой русской армии. Это был нашиваемый на рукав угол из трех лент национальных цветов – белого, синего и красного – ушедшей в историю старой России. Вскоре приток добровольцев почти прекратился. «Выявленных» корниловцев красные расстреливали прямо на железнодорожных станциях.

Семьяза:

Ничего-ничего, я все передовые страны подыму тебе на помощь, мой генерал. Белая армия станет символом сопротивления красной угрозе. Мировые державы большие и малые – все придут вам на помощь. Только держись. Я тебя выбрал как самого храброго и авторитетного среди всего движения за правое дело!

Определенно, генерал мне нравится.

Лицо бледное, усталое. Волосы короткие, с сильной проседью. Оживлялось лицо маленькими, черными как угли глазами. Слушает собеседника, чертит карандашом на бумаге, изредка взглядывая на людей черными проницательными глазами. Рука у него маленькая, бледная, сморщенная, на мизинце – массивное, дорогое кольцо с вензелем.

Он производит большое впечатление. Что приятно поражает всякого при встрече с Корниловым – это его необыкновенная простота. Тут я своих черт добавил немного. Актерствовал.

В моем Корнилове не должно быть ни тени, ни намека на бурбонство, так часто встречаемое в армии. В Корнилове не должно чувствоваться «его превосходительство», «генерала от инфантерии». Простота, искренность, доверчивость будут слиты в нем с железной волей, и это производило и будет производить чарующее впечатление.

В феврале мы провели военный совет в станице Ольгинская. Обсуждалось будущее белого движения на российском Юге России. Нужно было выработать единую стратегию и тактику, от которых во многом зависел исход начавшейся Гражданской войны.

Я открыл военный совет и предложил обсудить два варианта плана ближайших действий Добровольческой армии. В одном случае она шла походом на Кубань для соединения с местными белыми добровольцами. Во втором случае – уходила в зимовники Донского войска, располагавшиеся к юго-западу от станицы Великокняжеской. Соратники одобрили первый план – Кубанский поход.

Пока мы шли по Кубани, председатель РВС Республики Советов еврей Л.Троцкий начал формировать в центре России огромную и, по-видимому, хорошо вооруженную Красную армию. С ней нам и предстоит столкнуться, когда белая Добровольческая армия начнет наступление с кубанской земли.

88 верст этого Кубанского Ледяного похода дались нам очень нелегко. Не хватает продовольствия, лошадей и подвод. Не везде нас встречают радушно. Хотя станичные сходы везде здесь были враждебно настроены по отношению к большевикам и потому тепло встречали наше небольшое войско и меня, «прирожденного казака». Я им благодарен.

У нас своя отличительная форма. Основными цветами марковского Офицерского полка были черный и белый. Черный цвет означал «Смерть за Родину». Белый цвет – «Воскресение России».

У Хомутовского я пропускаю колонну. Я уверенно и красиво сижу в седле на буланом английском коне. Здороваюсь с проходящими частями. Отвечаю радостно. Мое появление, мой вид, мое обращение вызывают у всех чувство приподнятости, готовности к жертвам. Я должен всем своим видом внушить им победу. Меня любят, я знаю, передо мной благоговеют. Я знаю жизнь солдат и офицеров.

На примере пленных я учу их справедливости даже в военное время. Предателей ждет полевой суд. Пленные офицеры, мобилизованные в ряды Красной армии, как правило, сразу же призываются в наши ряды. Расстрелу подлежат только члены партии большевиков, участники октябрьского переворота или те, чья вина в развале русской армии на фронте была доказана их бывшими сослуживцами.

После надежной «чистки», проводимой контрразведкой, они становятся пополнением белых армий. Такая кадровая политика с обязательной «чисткой» военнопленных вернет нам доверие тех, кто растерялся в трудное время.

Хранитель:

Убедившись в развале организованного отбора большевикам на Дону, после того как застрелился генерал Каледин, 14 (28) февраля 1918 года Корнилов выступил в 1-й Кубанский («Ледяной») поход, чтобы создать на Кубани базу для дальнейшей борьбы с большевиками. Несмотря на огромное превосходство большевистских войск, он победоносно вывел свою небольшую армию на соединение с Кубанской Добровольческой армией и, приняв общее командование, подошел к кубанской столице. Убит снарядом при штурме Екатеринодара 31 марта (13 апреля) 1918 года. А после него начался новый этап борьбы с властью народа.

10 марта 1918 года при переправе через реку Белую моим добровольцам пришлось выдержать один из самых серьезных боев за все время Ледяного похода. Под жестоким огнем по переправе на противоположный берег перешли мой ударный и Партизанский полки, Чехословацкий инженерный батальон.

В артиллерийском отделе тыла угрожающе таял и без того небольшой запас патронов и снарядов. Под вечер мы нанесли контрудар и отбросили неприятеля от реки. Кольцо окружения вновь было прорвано. Походная колонна стала втягиваться в образовавшуюся «отдушину».

Я вновь веду армию по тяжелым дорогам так быстро, как позволяли мне «путы» в виде обоза и походного лазарета. Подошедшие сюда красные отряды нанесли кубанским воинам поражение. Тем пришлось, бросив обозы, по бездорожью уходить в годы к станице Калужской. После жаркого боя она была взята.

14 марта в соседнем со станицей черкесском ауле Шенджи состоялась встреча командного состава Добровольческой армии и белых кубанцев. На встречу с кубанцами прибыли генералы Алексеев, Деникин, Романовский и Эрдели. Вопрос обсуждался только один: об объединении. Судьба России требовала этого.

От Добровольческой армии переговоры вели трое: я, Алексеев и Деникин. Последний больше молчал, но как я понимаю, беспокоился, кто станет во главе движения.

Томительные и нудные разговоры. Одна сторона вынуждена была доказывать элементарные основы военной организации, другая в противовес выдвигала такие аргументы, как «конституция суверенной Кубани», необходимость «автономной армии» как опоры правительства и т.д. Они не договаривали еще одного своего мотива – страха передо мной: как бы вместе с кубанским отрядом я не поглотил и их призрачной власти, за которую они так цепко держались. Этот страх сквозил в каждом слове. Господи, какая власть, варварское правительство захватило Москву и Петроград. Их поддерживает пока еще часть российского народа. Все эти рабочие, студенты, инородцы. Что тут делить? Надо Россию спасать.

Для объединения всех сил и средств признали необходимым переход кубанского правительственного отряда в полное мое подчинение, и мне предоставляется право реорганизовать отряд, как это будет признано необходимым.

Как командующий Добровольческой армией генерал я провел реформирование наличных сил. Теперь белая армия получила четкую, организацию. В состав ни одной из этих трех бригад не был введен Чехословацкий инженерный батальон. Он начал формироваться в Ростове в декабре 1917 года из добровольцев Чехословацкого корпуса – чехов и словаков, проживавших в этом городе. На начало февраля следующего года он насчитывал около ста человек при двух пулеметах. Кроме того, в марте в его состав вошел Карпатско-русский добровольческий отряд (41 человек).

Я собрал военный совет армии. На нем предстояло решать судьбу Екатеринодара: брать город кровопролитным штурмом или в походном движении обойти его стороной. В руках большевиков находится вся железнодорожная сеть Северного Кавказа. План штурма Екатеринодара я составил лично. Город являлся целью «Ледяного» похода. В случае успеха Екатеринодар становился белой столицей, откуда Добровольческая армия может начать борьбу за Кубань и Терек, за Дон… и за Москву. Таковы планы генерала Корнилова.

Но на рассвете 24 марта внезапной атаки станицы Георгие-Афипской бригадой генерала Маркова не получилось. Когда голова наступающей колонны подошла к станице, быстро рассвело. Дозоры красных сразу же заметили наступающих в открытом поле. Была объявлена тревога. На железнодорожной станции мы захватили склад боеприпасов с почти 700 артиллерийскими снарядами. Они и оказались самыми драгоценными трофеями. Снаряды у нас были уже на исходе. За трое суток на противоположный берег перевезли около девяти тысяч добровольцев, обозников, беженцев, до четырех тысяч лошадей и 600 повозок, артиллерийских орудий с упряжками, зарядных ящиков.

Наступление на город повела бригада генерала Богаевского. Корниловский ударный и Партизанский полки, пластунский батальон кубанцев, развернувшись в цепи, пошли вперед. Красногвардейцы стали отступать и остановились только в трех верстах от окраины Екатеринодара на линии пригородных хуторов. Здесь они получили выигрышную позицию.

Посоветовавшись со штабистами, я назначил штурм Екатеринодара на 16 часов 30 минут. Переправившаяся через Кубань последней 1-я бригада генерала Маркова должна была атаковать полевые позиции красных у артиллерийских казарм. Генерал Богаевский должен будет наступать на хорошо видимый с поля Черноморский вокзал.

Во время атаки моего полка погиб командир, полковник Митрофан Осипович Неженцев, когда он поднимал своих бойцов в атаку на окопы красных, которые опоясывали рваной линией городскую окраину. Смерть Неженцева надломила Корнилова. Я лишился не только бесстрашного человека, но и одного из самых способных своих военачальников. Я ушел в себя, стал угрюм и задумчив. Когда к штабу на повозке подвезли тело полковника, я склонился над ним, долго глядел ему в безжизненное лицо. Потом перекрестил и поцеловал его, прощаясь.

Четвертый день кровопролитных боев за столицу Кубани результата штурмующим добровольцам не дал.

Я собрал военный совет и сказал всем: будем штурмовать Екатеринодар на рассвете 1 апреля. Наденьте чистое белье, у кого есть. Будем штурмовать Екатеринодар. Екатеринодара не возьмем, а если и возьмем, то погибнем. Участники совета разошлись сумрачные.

Да, сказал я им, мы все можем при этом погибнуть. Но, по-моему, лучше погибнуть с честью. Отступление теперь тоже равносильно гибели: без снарядов и патронов это будет медленная агония.

Новый штурм города не состоялся. На рассвете 31 марта артиллерия красных обстреляла район фермы, где находился штаб белых. Один из снарядов пробил стену в комнате, где я сидел за столом, и разорвался. Один осколок ударил в голову, второй ударил в бедро…

Я ранен? Снаряд... Кровь, горячая и густая течет по шее. Холодно. Я умираю, Боже! Кто ответит красным бандам?

Семьяза:

Я отвечу им! Я – верховный ангел, восставший против небесной деспотии. И уничтожу вашего небесного выкидыша где бы он ни появился.

Точно так же как красные голодранцы глумятся над моим трупом, так они будут боготворить меня, когда я явлюсь пред ними обновленный! И когда я снова умру, то миллионы будут меня оплакивать, а тысячи погибнут в давке. Люди…

Тело его было отвезено за 40 верст от города в колонию Гнадау, где оно и было 2 апреля предано земле, одновременно с телом убитого полковника Неженцева.

В тот же день Добровольческая армия оставила колонию Гнадау, а уже на следующее утро, 3 апреля появились большевики в предшествии разъездов Гемрюковского полка.

Большевики первым делом бросились искать якобы зарытые «кадетами» кассы и драгоценности». При этих розысках они наткнулись на свежие могилы. Оба трупа были выкопаны…

Труп полковника Неженцева был обратно зарыт в могилу, а тело генерала Корнилова, в одной рубашке, покрытое брезентом, повезли в Екатеринодар на повозке колониста Давида Фрука.

В городе повозка эта въехала во двор гостиницы Губкина на Соборной площади, где проживали главари советской власти Сорокин, Золотарев, Чистов, Чуприн и другие. Двор был переполнен красноармейцами; воздух оглашался отборной бранью – ругали покойника. Отдельные увещания из толпы не тревожить умершего человека, ставшего уже безвредным, не помогли; настроение большевистской толпы повышалось. Через некоторое время красноармейцы вывезли на своих руках повозку на улицу. С повозки тело было сброшено на панель.

Один из представителей советской власти Золотарев появился пьяный на балконе и, едва держась на ногах, стал хвастаться перед толпой, что это его отряд привез тело Корнилова, но в это время Сорокин стал оспаривать у Золотарева честь привоза Корнилова, утверждая, что труп привезен не отрядом Золотарева, а темрюковцами. Появились фотографы, и с покойника были сделаны снимки

Юные ангелы:

- Как все печально повторилось через 49 лет. Другой боец, но не против Революции а за нее тоже был растерзан, хоть и не так жестоко.

- Затем последовала такая же фото- и киносъемка.

- Однако молчаливая крестьянская процессия не ликовала так и не устраивала шабаш по случаю его расстрела.

- Потом герою отрубили руку, чтоб доставить надежные отпечатки заказчикам убийства, а тело бросили под ветки на дорогу. Хотели скрыть все следы.

Хранитель:

Съемкой дело не кончилось. После нее тут же проявленные карточки стали бойко ходить по рукам.

С трупа была сорвана последняя рубашка, которая рвалась на части и обрывки разбрасывались кругом. «Тащи на балкон, покажи с балкона, кричали в толпе, но тут же послышались возгласы: не надо на балкон, зачем пачкать балкон. Повесить на дереве» Несколько человек оказались уже на дереве и стали поднимать труп. «Тетя, да он совсем голый», - с ужасом заметил какой-то мальчик стоявшей рядом с ним женщине.

Семьяза:

Я позвал сюда всех, кто был не занят более важными делами. Пусть они покажут всему миру, каковы эти большевики и какой будет их новая власть. Пьяное быдло, почуявшее запах крови, всерьез думает, что это и есть свобода. Друзья мои, единомышленники, воины мои бессмертные, устройте хороший спектакль. Да так чтобы содрогнулась российская и европейская публика. Хватит большевикам рядиться в белые одежды. Пора их показать всему миру.

Хранитель:

Но тут же веревка оборвалась, и тело упало на мостовую. Толпа все прибывала, волновалась и шумела. С балкона был отдан приказ заткнуться, и когда гул голосов стих, какой-то находившийся на балконе представитель советской власти стал доказывать, что привезенный труп без сомнения принадлежит Корнилову, у которого был один золотой зуб. «Посмотрите и увидите» - приглашал он сомневающихся. Кроме того, он указывал на то, что на покойнике в гробу были генеральские погоны и что в могиле, прежде чем дойти до трупа, обнаружили много цветов, «простых солдат так не хоронят», - заключил он.

Все это безгранично дикое глумление, скорее всего, производилось над трупом генерала Корнилова, который был тут же опознан лицами, его знавшими. Глумление это на Соборной площади, перед гостиницей Губкина, продолжалось бесконечно долго.

После речи с балкона стали кричать, что труп надо разорвать на клочки. Толпа задвигалась, но в это время с балкона послышался грозный окрик: «стой – буду стрелять из пулемета», - и толпа отхлынула.

Часа два развлекался странный народ. Наконец, отдан был приказ увезти труп за город и сжечь его. Вновь тронулась вперед все та же повозка, с той же печальной поклажей. За повозкой двинулась огромная, шумная толпа, опьяненная диким зрелищем и озверевшая. Труп был уже неузнаваем: он представлял собой бесформенную массу, обезображенную ударами шашек, бросанием на землю и пр. Но этого все еще было мало: дорогой глумление продолжалось: к трупу подбегали отдельные лица, наносили удары шашкой, бросали камнями и землей, плевали в лицо. При этом воздух оглашался грубой бранью и пением хулиганских песен…

Семьяза:

Им даже в голову не пришло, кого они трогают своими грязными руками! Один из большевиков, рубивший труп генерала, заразился трупным ядом и умер. Поделом, смерть врага надо уважать. Однако, какой спектакль я им устроил?!

Через несколько дней по городу двигалась еще одна шутовская процессия ряженых, ее сопровождала толпа народа. Это, как они думают, должно изображать похороны великого генерала Корнилова. Останавливаясь у подъездов, ряженые звонили и требовали денег «на помин души Корнилова». Вот, твари.

Хранитель:

Мятежному генералу очень сложно было отказаться от своих смертельных черно-красных тонов. Его суть, как и всего его адской белой гвардии проступала даже сквозь форму.

Корниловцы имели свою отличительную форму одежды: черные гимнастерки с белыми выпушками, цветные красно-черные фуражки. Погоны у пехотинцев и конников были черно-красные, у артиллеристов – черные. Но поскольку пошив одинаковой униформы в годы Гражданской войны для белых был практически невозможен, то корниловцы носили не только гимнастерки «своего» черного цвета. Чаще носили обычные защитные рубахи, белые косоворотки и английские кители покроя «френч», произвольно украшенные выпушками белого или черного цвета.

Чуть позже он очень полюбит этот «френч». Будет ходить в нем не снимая даже в мирное время. А было ли оно когда-нибудь при нем?

Юные ангелы:

- Ловко он обставил эту свою партию. Использует сразу двух кукол, практически одновременно.

- Да, ему удается сдерживать бурю революции и на стороне большевиков, и напирать на временное правительство и Советы со стороны будущего военного диктатора Корнилова.

- Не просто сдерживать, он захочет Ленина сделать зависимой фигурой, малозначащей в партии и в революции.

- Или на худой конец, судить и казнить его как германского шпиона. И опять похоронить революцию, не дав ей даже развернуться в полную силу.

- Его можно понять, все силы брошены на то, чтобы революция не состоялась, чтобы Второе Пришествие Христа не проросло мощным древом в российскую землю. И чтобы простые люди, не обремененные богатством и знатностью происхождения, взяли власть в свои руки и попробовали бы править так, как устроена жизнь у небесного народа – без господства и подчинения.

- Для него это означает конец его тысячелетней лжи, крах его настырного замысла по уничтожению Человека.

- Он, что характерно для этих волновых процессов, отразил в своем облике того, кого он так долго опекал со всех сторон, как ему казалось. Невысокого роста, скуластый, с некими азиатскими чертами, того же 1870 года рождения, превосходно образованный, говорящий на нескольких языках и так далее…

- Да, он вышел военным, генералом, командующим войсками петроградского гарнизона, а потом и всеми войсками республики.

- В данной черточке он всего лишь отразил своего убийцу, в тот момент, когда еще правил страной в теле Распутина. Скорее всего, во главе замысла убийства этого старца правившего страной, стоял командующий войсками России, сам император.

- Царь стал убийцей! Значит, его должны убить. Царь должен расплатиться своей жизнью. И как-нибудь именно он сам исполнит роль палача, вернее организатора казни, как и царь в свое время, стремясь избежать всеобщего позора.

- И по общему закону насильственной смерти жертва перенимает часть признаков или даже облика своего убийцы, а иногда также черты и сходства того, к кому испытывает чрезвычайную ненависть или любовь.

- Вот и вылупился на свет генерал Корнилов именно в качестве командующего войсками, уже не полковник, но практически готовый военный диктатор России.

- А его транзитный выход через тело Свердлова? С него началась большая кровь. Сначала расстрел царской семьи, а потом покушение на Ленина и тяжелое ранение? Затем красный террор. Он открыл счет массовым расправам, убийствам, расстрелам и казням без суда. В особенности, тайным отправкам на тот свет.

- Да, лицо и репутацию самого доверенного соратника Ленина он испортил совсем. Спрятал обрывки сведений так глубоко, чтобы нашедшие их полностью поверили в подлинность фальшивок. Даже историки, умнейшие люди, попались на эту пустышку.

- Невиданное коварство, документов нет, но все вроде бы знают, что Свердлов отдал приказ расстрелять царя. Доказательств нет, а многие уверены, что эсеры и Дзержинский со своими чекистами организовали покушение на Ленина. Даже Свердлов вроде бы причастен. Но как? Чужой среди своих запутал всех и тихонько скрылся со смертью Якова.

- Вместе с тем, действуя одновременно и как Коба-Сталин, он тоже торопил взрыв гражданской войны, ускорял развязывание военных действий, провоцируя беспорядочное и хаотичное, стихийное вместо спокойной и плановой революционной работы по мирному взятию власти.

- Провокатор!..

- Комедиант! И постановщик кровавых спектаклей.

- Любит постановки; большой ценитель Театра. Большого Театра.

Семьяза:

Напор нельзя ослаблять. Скоро большевики треснут, изнутри или снаружи.

Корнилов и его бессмертная белая гвардия создают критическое давление с внешней стороны, заставляя эту революцию расходовать свой лучший капитал в боях и сражениях. В тылу революции постепенно, по мере наших успехов в наступлении нарастает хаос и паника. У Спасителя быстро кончаются его немногочисленные кадры. Война, знаете ли, голод, болезни, разруха…

Теперь так. Я, используя маленькое еврейское тело, устраню главаря революции и создам невозможную политическую обстановку. Хорошо бы дискредитировать эту власть масштабными кровавыми убийствами, вроде убийства царской семьи. У царя должок за мной имеется. Не надо было меня убивать в 1916-м. Может, и обошлось бы?...

Если смять верхушку с вождем не выйдет сразу, то выбрать из них самого среднего и злобного и вытравить их всех изнутри.

Перспективный кадр Яков Свердлов рядом с Лениным. С помощью тела Якова мне легче будет покончить с Ульяновым-Лениным.

[Отсутствующий в Октябре]

Я будто нахожусь здесь и не здесь одновременно. Одно знаю точно, оставаться в тени сейчас самое лучшее для меня.

Гарнизоны больших городов почти сплошь на стороне рабочих. Большевики работали усердно и неустанно. Они были в массах, у станков, повседневно, постоянно... Масса живет и дышит вместе с большевиками. Она была в руках партии Ленина и Троцкого. В руках партии, но не в руках ее аппарата. И где тут мне место?

31 августа Петроградский Совет впервые принял политическую резолюцию большевиков. Пытаясь не сдаваться, эсеро-меньшевики решили произвести новую проверку сил. 9 сентября вопрос был поставлен в Совете ребром. За старый президиум и политику коалиции - 414 голосов, против - 519; воздержалось 67. Не вышло пока.

12 и 14 сентября привозят из Финляндии два опаснейших письма Ленина. Вождь объявляет: момент восстания наступил! Сентябрь стал крахом для временного правительства. Немцы захватывают острова на Балтике, ожидаются удары по Кронштадту и Петрограду. Правительство готовит эвакуацию столицы. В городе начинаются открытые грабежи.

14 сентября открывается в Петрограде так называемое Демократическое Совещание, созванное ЦИКом якобы в противовес Государственному Совещанию, а на самом деле для санкционирования все той же насквозь прогнившей коалиции. Сила уже не за ними.

Несколько дней перед тем Крупская совершает тайную поездку к Ленину в Финляндию. В битком набитом солдатами вагоне все говорят не о коалиции, а о восстании. В день открытия Демократического Совещания Ленин пишет в ЦК свои знаменитые письма: «Большевики должны взять власть» и «Марксизм и восстание».

По просьбе Ленина мне, связному ЦК, передано его опасное письмо. И именно я зачитал его членам ЦК: «Взяв сразу власть в Москве и в Питере… мы победим безусловно и несомненно». Я излагаю мысли вождя!

На этот раз он требует немедленных действий: поднять полки и заводы, арестовать правительство и Демократическое Совещание, захватить власть. План сегодня еще явно невыполним, но он дает новое направление мысли и деятельности ЦК.

Каменев предлагает категорически отвергнуть предложение Ленина как пагубное. Опасаясь, что письма пойдут по партии помимо ЦК, Каменев собирает 6 голосов за уничтожение всех экземпляров, кроме одного, предназначенного для архива. А во время обсуждения я предложил разослать письма Ленина в наиболее важные низовые организации и там обсудить. Но сам уклоняюсь от решения, потому что большинство поддерживает идею восстания. И я, делать нечего, голосую «за» вместе с ними. Надо быть начеку. Тем более что скоро ожидается возвращение Ленина в Питер.

Вопрос о письмах Ленина решено перенести на ближайшее заседание. В неистовом нетерпении Ленин ждал ответа. Однако на ближайшее заседание, собравшееся только через пять дней, я совсем не явился, и вопрос о письмах не был даже включен в порядок дня. Чем горячее атмосфера, тем холоднее я маневрирую.

Демократическое совещание постановило построить некоторое подобие представительного учреждения, которому Керенский обещал дать совещательные права. Отношение к этому Совету Республики, или Предпарламенту, сразу превратилось для большевиков в острую тактическую задачу: принять ли в нем участие или перешагнуть через него к восстанию? Троцкий выдвинул идею его бойкота. ЦК разделился: 9 - за бойкот, 8 – против.

7 октября наша большевистская фракция демонстративно покинула Предпарламент: «Мы обращаемся к народу. Вся власть Советам!». Это было равносильно призыву к восстанию. Невтерпеж им, скорее воевать хочется. В тот же день на заседании ЦК было постановлено создать «Бюро для информации по борьбе с контрреволюцией». Название прикрывало конкретную задачу: разведку и подготовку восстания. Троцкому, Свердлову и Бубнову поручено организовать это Бюро.

9 октября начался в Смольном новый острый конфликт с правительством, постановившим вывести революционные войска из столицы на фронт. Для противодействия попыткам штаба вывести войска из Петрограда Исполкомом решено создать Военно-Революционный Комитет.

10 октября состоялось важнейшее заседание ЦК с участием Ленина в парике и получило историческое значение. В центре обсуждения стояла резолюция Ленина, выдвигавшая вооруженное восстание как неотложную практическую задачу. Под давлением большевиков трусливый ЦИК еще в дни Демократического Совещания назначил съезд Советов на 20 октября. Переворот, по крайней мере, в Петрограде, должен был во что бы то ни стало завершиться до 20-го, иначе съезд не только не смог бы взять в свои руки власть, но рисковал бы быть разогнанным. В заседании ЦК решено было без занесения на бумагу начать в Петрограде восстание около 15-го. Все внимание было сосредоточено на полемике с Зиновьевым и Каменевым. Они резко возражали против восстания. Я в этом заседании не выступал вовсе и голоса не подавал.

Ленин и Зиновьев продолжали еще скрываться. Зиновьев и Каменев между тем стали в непримиримую оппозицию к решению 10-го октября. А я чего ради буду в первых рядах?

Хранитель:

Как перед войной он был формально с Лениным и в то же время искал поддержки примиренцев против эмигранта, который «лезет на стену», так и теперь он остается с официальным большинством ЦК, но одновременно поддерживает правую оппозицию. Он действует, как всегда, осторожно; однако размах событий и острота конфликтов заставляют его нередко заходить дальше, чем того хотел бы. Он втихую ведет сразу несколько линий, часто исключающих друг друга.

11 октября Зиновьев и Каменев напечатали в газете письмо Максима Горького, направленное против восстания. Положение на верхах партии сразу приняло чрезвычайную остроту. Ленин рвал и метал в своем подполье. Чтоб развязать себе руки для агитации против восстания, Каменев подал в отставку из ЦК. Вопрос разбирался на заседании 20 октября. Свердлов огласил письмо Ленина, клеймившее Зиновьева и Каменева штрейкбрехерами и требовавшее их исключения из партии.

Семьяза:

Эти двое хоть и мечутся с перепугу, но на самом деле, они – бесценный человеческий материал – мои трусливые революционные священники. Чуть в штаны не наделали.

Их нельзя уничтожать. Я их сберегу, они будут благодарны и пригодятся, когда нужно будет покончить с партией беспорядка. Янгель и Иосиф, по очереди, сберегут этих двоих для меня и таких же жалких как они соберут для дела.

Кризис неожиданно для остальных осложнился тем, что в утро этого самого дня в моей «Правде» появилось заявление редакции в защиту Зиновьева и Каменева, где я писал: «Резкость тона статьи т.Ленина не меняет того, что в основном мы остаемся единомышленниками». Я счел нужным осторожно осудить не публичное выступление двух членов ЦК против решения партии о восстании, а «резкость» ленинского протеста и сверх того я солидаризировался с Зиновьевым и Каменевым «в основном». Я защищал тех, кто против. Они должны быть благодарны. Эти деятели пригодятся на будущее.

В редакцию, кроме меня, входил Сокольников. Он заявил, понятно, что не принимал никакого участия в выработке редакционного порицания Ленину и считает его ошибочным. Оказывается, вот сволочь, что я единолично – против ЦК и против своего коллеги по редакции – поддержал Каменева и Зиновьева за четыре дня до восстания. Возмущение ЦК сдерживалось только опасением расширить размеры кризиса.

Я высказался против принятия отставки Каменева, доказывая, что все наше положение противоречиво. Пятью голосами против меня и двух других все-таки приняли отставку Каменева. Шестью голосами снова против меня выносится решение, воспрещающее Каменеву и Зиновьеву вести борьбу против ЦК. Я заявил, что выхожу из редакции. То есть я покинул единственный пост, который у меня был в этой революции. Но я уверен, что ЦК мою отставку не примет. Поиграем опять.

Никому не доверяю и подозреваю каждого в двойной игре. Осторожность нужна. Выжидать и, если возможно, страховаться на два случая. По голосованиям я был на стороне Ленина, а по настроению стоял ближе к Каменеву. Недовольство моей ролью толкало меня на сторону других недовольных, пусть политически я с ними не сходился.

Всю последнюю неделю перед будущим восстанием я петляю между Лениным, Троцким и Свердловым, с одной стороны, Каменевым и Зиновьевым – с другой.

Хранитель:

Об участии Сталина в Октябрьском восстании биографу, при всем желании, нечего сказать. Имя его нигде и никем не называется: ни документами, ни многочисленными авторами воспоминаний.

16 октября постановлено было организовать «Военно-Революционный Центр» из пяти членов ЦК. Этот центр, - гласит спешно написанная Лениным резолюция, - входит в состав революционного советского комитета. «Центр» предназначался не для самостоятельного руководства восстанием, а для пополнения советского штаба. Я вошел в этот Центр. Хотя бы по названию он должен быть руководящим органом, связующим Совет и военную подготовку восстания. Пусть формально, но я в центре руководства…

Хранитель:

В те самые часы, когда ЦК создавал на клочке бумаги новый «центр», Петросовет под председательством Троцкого окончательно оформил Военно-Революционный Комитет, который с момента своего возникновения сосредоточил в своих руках всю работу по подготовке восстания. Свердлов, имя которого в списке членов «центра» стоит на первом месте, работал и до и после постановления 16 октября в тесной связи с председателем ВРК. Три других члена «центра» - Урицкий, Дзержинский и Бубнов - были привлечены к работе ВРК каждый индивидуально, лишь 24 октября, как если бы решение 16 октября никогда не выносилось.

Сталин же, согласно всей своей линии поведения в тот период, упрямо уклонялся от вхождения как в Исполнительный комитет Петрсовета, так и в ВРК, и ни разу не появлялся на их заседаниях. Все эти обстоятельства без труда устанавливаются на основании официально опубликованных протоколов.

На заседании ЦК 20 октября «центр», созданный четыре дня тому назад, должен был бы, казалось, сделать доклад о своей работе или хотя бы упомянуть о ее начале:: до съезда Советов оставалось всего пять дней, а восстание должно было предшествовать открытию съезда. Правда, Сталину было не до того: защищая Зиновьева и Каменева, он подал на этом заседании в отставку из редакции «Правды». Но и из остальных членов «центра», присутствовавших на заседании, ни Свердлов, ни Дзержинский, ни Урицкий, ни словом не упомянули о «центре». Протокольная запись 16 октября была, видимо, тщательно запрятана, чтоб скрыть следы участия в заседании «нелегального» Ленина, и за четыре драматических дня о «центре» успели тем легче позабыть, что напряженная работа Военно-Революционного Комитета исключала надобность в дополнительном учреждении.

На следующем заседании 21 октября с участием Сталина, Свердлова, Дзержинского опять-таки никто не делает доклада о «центре» и даже не упоминает о нем. ЦК ведет работу так, как если бы никакого решения о «центре» никогда не выносилось. В этом заседании постановлено, между прочим, ввести в Исполнительный комитет Петроградского Совета для улучшения его работы десять видных большевиков, в том числе Сталина. Но и это постановление остается на бумаге.

Развязка все ближе. Подготовка восстания идет полным ходом, но по другому каналу. Фактический хозяин столичного гарнизона, ВРК искал повода для открытого разрыва с правительством. Такой повод создал 22 октября командующий войсками округа, отказавшись подчинить свой штаб контролю комиссаров Комитета. Нужно быстро действовать.

Бюро Военно-Революционного Комитета с участием Троцкого и Свердлова выносит решение: признать разрыв со штабом совершившимся фактом и перейти в наступление. Меня на этом совещании опять нет. И никому не приходит в голову меня вызвать. Я сам для себя ушел в подполье.

Хранитель:

Канун восстания. 24 октября утром в Смольном, превращенном в крепость, происходит заседание ЦК, непосредственно открывающее восстание. В самом начале принято предложение Каменева, успевшего вновь вернуться в состав ЦК: «Сегодня без особого постановления ни один член ЦК не может уйти из Смольного». В повестке стоит доклад ВРК. О «центре» - ни слова.

Далее Троцкий предлагает отпустить в распоряжение ВРК двух членов ЦК для налаживания связи с почтово-телеграфистами и железнодорожниками; третьего члена – для наблюдения за Временным правительством. Решено на почту и телеграф делегировать Дзержинского, на железные дороги - Бубнова. Наблюдение за Временным правительством возлагается на Свердлова. Троцкий предлагает затем устроить запасной штаб в Петропавловской крепости и назначить туда с этой целью одного члена ЦК. Решили, поддерживать постоянную связь с крепостью поручить Свердлову.

Таким образом, три члена «центра» впервые предоставляются здесь в прямое распоряжение ВРК. В этом не было бы нужды, если бы центр существовал и занимался подготовкой восстания. Протоколы отмечают, что четвертый член «центра», Урицкий, вносил практические предложения. А где же пятый член, Сталин?

Самое поразительное в том, что Сталина на этом решающем заседании нет. Члены ЦК обязались не отлучаться из Смольного. Но Сталин вовсе и не появлялся в его стенах. Об этом непререкаемо свидетельствуют протоколы, опубликованные в 1929 году. Сталин никак не объяснил своего отсутствия, ни устно, ни письменно. Никто не поднимал о нем вопроса, очевидно, чтоб не лишиться головы. Все важнейшие решения по проведению восстания принимаются в отсутствие Сталина, без какого-либо участия с его стороны. При распределении ролей никто не назвал Сталина и не предложил для него никакого назначения. Он попросту выпал из игры. Может быть, однако, он где-нибудь в укромном месте руководил «центром»? Но все члены «центра», кроме Сталина, находились безотлучно в Смольном.

Может, «связной» настолько слился с вождем, что сам себя поставил в особое положение в партии и в ЦК? Как обычно, двойная игра, пути «отхода», двойственность и двусмысленность…

Ленин до самого вечера 24 октября не знал о переходе ВРК в наступление. Связь с Лениным поддерживалась, главным образом, через Сталина, как лицо, наименее интересовавшее полицию. Сам собою напрашивается вывод, что не явившись на утреннее заседание ЦК и избегая появляться в Смольном, Сталин так и не узнал до вечера о том, что восстание уже на полном ходу.

Дело не в личной трусости, а в политической двойственности. Осторожный комбинатор предпочел в решительный момент оставаться в стороне. Он лавировал и выжидал, чтоб определить свою позицию в зависимости от исхода восстания. В случае неудачи он готовился сказать Ленину, Троцкому и их единомышленникам: «Вы виноваты!». Надо ясно представить себе пламенную атмосферу тех дней, чтоб оценить по достоинству эту холодную выдержку или, что-то еще….

Семьяза:

Да, мой Сталин не руководил восстанием ни лично, ни через посредство «центра». Что с того? По своей значимости его фигура вышла на первый план. Рядом с вождем партии.

Для Ленина в период его подполья с июля по октябрь ЦК это был Сталин, который осуществлял с ним связь от имени партии. И партия, и ее руководство связывалось только с образом Иосифа. Так что я все рассчитал точно.

И теперь образ Кобы следует просто прилепить к этому Ленину. Ни шагу без него. Привязать к себе.

Повсюду за ним по пятам. Окружить его заботой и вниманием, быть самым полезным для него, так чтобы он стал зависимым от моей помощи и опеки. Тень. Вечный секретарь вождя. Секретарь, который его потом и заменить полностью.

А еще Безопасность. Это слово у него должно быть связано только со мной.

А в подходящий момент я подменю его собой. Когда его бессмысленное тело уже не будет мне угрожать, я и его использую для своих целей. Тело будет принадлежать мне!

Будет мне служить как кости мертвого Бога Иисуса тогда.

Сделаю культ из мертвеца. А через слепое время… пойдут и за живым мертвецом…

[Революция]

Пока другие болтали на заседаниях, делили должности и власть я создал запасные квартиры и, на случай неудачи восстания, наладил маршрут немедленной эвакуации Вождя из Петрограда, скорее всего, в Финляндию. Я, как лицо «наименее интересовавшее полицию», и должен был это осуществить. Такова была моя важная, но негероическая для всех этих ораторов миссия. Но именно я должен спасти вождя.

Кроме того мне поручено готовить повестку дня Съезда Советов.

Весь день я продолжаю играть в «мирные намерения». Как официально прикрепленный ко II съезду Советов я мелькаю на собраниях с мирными заявлениями, и, конечно же, продолжаю держать связь со своим подопечным.

Ильич имеет от меня постоянную информацию, он узнает об успешном развитии переворота, восстание не встречает никакого сопротивления. Никакой крови. Сразу чувствуется, что я пока в тени. Они мне сами принесут власть на блюдечке.

В ночь с 24 на 25 октября 1917 года Ленин собирает заседание ЦК для формирования правительства. Здесь Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев и я. Естественно, я тотчас поспешил в Смольный вслед за моим подопечным, ведь делим новую власть.

Все руководство партии принимало участие в восстании. Кроме двоих – Ленина и меня!

На другой день 25 октября в 14.35 открылось экстренное заседание Петросовета в актовом зале Смольного. Провозглашена победа революции. Но я не выхожу из тени и в Смольном. Временное правительство еще в Зимнем дворце. Пока что большевики всего лишь мятежники. Между тем открывается Второй съезд Советов. Я снова не на виду. Я по-прежнему должен таиться где-то в комнатах Смольного, чтобы в любой момент помочь исчезнуть Вождю революции. Мало ли что.

Керенский бежал из дворца и отправился на фронт за подкреплением. Дворец продолжает защищаться. Час за часом, результата еще нет. Ленин мечется по маленькой комнате. Он не вышел на открытие съезда Советов. Ильич ругается, кричит, он готов был нас расстрелять.

Наконец, из Петропавловской крепости и с крейсера «Аврора» ударили холостые выстрелы. Их услышал весь город. Затем раздался боевой выстрел из орудия рядом с аркой Главного штаба. Карниз дворца был пробит.

В 1.50 ночи (уже 26 октября) дворец был взят. И только тогда Ленин снял парик и смыл грим.

Великая революция совершилась. Мы не просто захватили власть, мы решили построить новый мир согласно мечте и построить в короткий срок. Бесклассовое общество, отмена денег, собственности, отмирание государства и классов. Ленин считал: после переворота они на всех парах должны понестись к социализму. «Социализм уже смотрит на нас через все окна современного капитализма». Собственность, «мое» должно умереть. «Мое» - это всегда путь к угнетению. Посмотрим…

Юные ангелы:

- Опыта создания общества без собственности, без классов еще не было. Поэтому представления их о нем могли бы показаться наивными.

- Не зная глубоко экономических законов, они считали торговлю рассадником капитализма. Решили поначалу заменить ее общегосударственным распределением продуктов. Если бы у них были тогда технические средства и достаточно подготовленных людей, то и капитализм можно было заставить работать на социализм.

- Так чтобы он сразу начал превращаться в свою противоположность.

- Да, мировой капитализм обнаружил, что стихийный рынок, оказывается, может развиваться планомерно, размеренно и без взрывов, когда точно планируются ресурсы, производство, обмен и потребление товаров и услуг.

- И когда деятельность организации общественного процесса тоже включается в общий оборот товаров и услуг как любая другая стоимость.

- Тут было бы капитализму не устоять.

- Однако мир страдает не от капитализма, а от недостатка, неравномерности и неоднородности его развития по всей планете. Богатство и сила развитых стран основывается на бедности и отсталости нищих окраин развитого мира.

- Например, по заказам товары и услуги могут производиться в динамически разумных количествах, производство может быть практически равно потреблению. Главное наладить динамический учет фактической потребности общественного производства-потребления в режиме реального времени.

Семьяза:

Умереть можно со смеху. Точно как апостолы ждали немедленного второго пришествия Христа, так эти новые революционеры начинают ждать мировую революцию. И тогда будет окончательно создан новый мир!? Научное предвидение уже свершило русскую революцию в умах просвещенной публики, и теперь оно обещало мировую революцию. Великий пример России должен будет увлечь все страны.

Я вам сделаю мировую революцию. Кровавый пир. Отшатнетесь от любых революций надолго. Обещаю!...

После переворота по настоянию правого крыла большевиков (Зиновьева, Каменева, Рыкова, Луначарского и других) велись переговоры с меньшевиками и народниками о коалиционном социалистическом правительстве. В качестве одного из условий низвергнутые восстанием партии нагло требовали себе большинства и сверх того устранения из правительства Ленина и Троцкого, как «виновников октябрьской авантюры». Правые члены ЦК склонялись к принятию этого требования. Вопрос обсуждался в ЦК в заседании 1 ноября. Даже в протокол записали: «Предложено исключить Ленина и Троцкого. Это предложение обезглавить нашу партию, и мы его не принимаем». Готовность правых идти на уступки (фактическую сдачу власти) ЦК заклеймил как «боязнь советского большинства использовать свое большинство».

Большевики не отказывались делить власть с другими партиями, но лишь на основе соотношения сил в Советах. Ленин заявил, что переговоры с мелкобуржуазными партиями имели смысл лишь как прикрытие военных действий, как обман.

Вожди буржуазных партий пренебрежительно и свысока ведут переговоры. Ставят нам твердое условие: в коалиционном правительстве не должно быть ни Ленина, ни Троцкого – «виновников октябрьской авантюры», как они их называют. Председателем правительства до Учредительного собрания должен быть Чернов или Авксентьев. А там... большевики вообще сойдут со сцены. Каменев, ведущий переговоры, готов на все. Что ему Ленин, что Троцкий, что вся линия большевиков, что пролитая в октябре и безостановочно льющаяся и сейчас кровь!

Но у Ленина твердая рука. И вокруг него – крепкое ядро таких же, как он, твердолобых, решительных и непримиримых людей. Каменеву дают по башке. Отзывают. Вместо него посылают меня и Свердлова. Мы выступаем резко, непримиримо. Переговоры срываются. Тогда Каменев, Зиновьев, Рыков, Ногин, Милютин, Рязанов, Теодорович, Ларин, Юренев и другие – члены ЦК, наркомы, руководители важнейших учреждений заявляют о своем уходе. Все согласились с резолюцией Троцкого о перерыве переговоров со вчерашними партиями. Я хоть и не участвую в прениях, но я с большинством. Представители правых выходят в виде протеста из ЦК и из правительства. Большинство ЦК обращается к меньшинству с требованием безусловного подчинения дисциплине партии. Под ультиматумом подписываются десять членов и кандидатов ЦК: Ленин, Троцкий, я, Свердлов, Урицкий, Дзержинский, Иоффе, Бубнов, Сокольников, Муралов. Власть еще, видимо, не поверила, что стала властью.

[Тень]

Между тем моя роль все больше возрастает. Не в дни восстания, конечно, а после его победы в важнейших центрах, еще до установления сколько-нибудь регулярного порядка, необходимо было создать узкий партийный штаб, с высокой концентрацией власти, который мог бы на месте принимать все нужные решения. Участие в этом штабе Ленина и Троцкого на данный момент предполагалось само собою. Но нужен был третий. Ни Зиновьев, ни Каменев для этого, понятное дело, не годились, к тому же они сами на сегодня восстали против ЦК. Выбор оставался между мной и этим молодым Свердловым.

В результате 29 ноября (12 декабря) ЦК избрал для разрешения неотложных вопросов бюро в составе пока что четырех человек: я, Ленин, Троцкий и Свердлов. Этой четверке предоставляется право решать все экстренные дела, но с обязательным привлечением к решению всех членов ЦК, находящихся в этот момент в Смольном. Вот она реальная власть, сама в руки падает. Без всяких совещаний!

В этот период Зиновьев, Каменев и Рыков из-за острых разногласий вышли из состава ЦК. Этим просто и объясняется состав четверки. Свердлов был, однако, поглощен секретариатом партии, выступал на собраниях, улаживал конфликты и редко бывал в Смольном. И четверка практически свелась к тройке. Естественно, если каждый из членов тройки ограничивал при каждом своем шаге мнение двух других членов.

Семьяза:

Вот я и на вершине власти. Никуда не денутся от меня. Мощный флюгер народной воли потихоньку, но все более отчетливо требует Порядка. Народец устал от войны, голода, разрухи. Ему нужен тот, кто вернет его обратно в старые стены и очистит страну от хаоса свободы и демократии ораторов.

Я был свободнее всех членов Политбюро от агитации, руководства Советами и прочей ежедневной мелочи. Вот почему я стал с особым рвением исполнять обязанности «третьего». Щепетильный Ленин очень строго соблюдал форму и потому, естественно, не брал на себя отвечать от собственного только имени. Директивы могло выпускать, тем более приказывать кому-то, только Политбюро, а за отсутствием полного состава, тройка, которая составляла большинство из пяти членов бюро. Временами я оказывался главным.

Я стал еще и народным комиссаром нового революционного правительства по национальному вопросу; я издаю декреты. Вместе с Лениным подписываю «Декларацию прав народов России» - всем в ней гарантируется право на самоопределение. Империя трещит по швам: отделились Польша и Финляндия, в Прибалтике возникают независимые Эстония, Латвия и Литва, откололась Украина, а в Закавказье образуются три государства – Азербайджан, Армения и Грузия.

Я рядом с вождем. Все дни. Вместе с Лениным. Я, некогда малоизвестный Коба, тень, которая неотступно следует за ним, спасая тело вождя революции.

В Смольном я сижу в кабинете Ленина. После подполья Ленин предпочитает держать меня рядом. Хорошо, что он физически нуждается во мне. Он чувствует надежность и безопасность рядом с грубоватым грузином.

Пока непонятно, что сделает дальше Керенский? А генералы, армия, чем ответят на удавшийся переворот? В любой момент так и ждем, что придется бежать. И Ильич хочет, чтобы я был поблизости.

Что характерно, все первые недели среди ближайших сподвижников Ленина царит паника. Дрогнул Каменев, возглавляющий ЦИК, избранный Вторым съездом Советов, напуган Зиновьев. Они видят: все происходит так, как они предрекали: власть не удержать, если не разделить ее с партиями, пользующимися поддержкой большинства населения. Иначе – гражданская война. Если война, может, это и лучше. Это моя стихия, привычная для меня: оружие, боевики, террор, расправы с предателями…

По-моему политический кризис назрел. В преддверии голода и нетопленной зимы ЦК партии обсуждает ситуацию в отсутствие Ленина и Троцкого, поглощенных защитой столицы от Керенского, и этот ЦК уже согласен создать многопартийное правительство. Ленин приходит в бешенство. Не для того он брал власть, рисковал своей шкурой, чтобы делить ее с эсерами и ненавистными ему меньшевиками. И Троцкий неколебимо стоит за однопартийное правительство. Каменев демонстративно покидает пост главы ЦИК, несколько большевиков выходят из правительства. Меня повторяют, но ситуация-то не та.

А я знаю, где нужно находиться в такой критический момент. Только рядом с вождем. Я чувствую, он всегда прав, даже когда его никто не поддерживает.

Хранитель:

Всегда он рядом. Рядом с вождем, царем, президентом.

Вроде бы и «старец», а входит к царю напрямую. Вроде бы и «мужик», а назначает министров своими записочками.

Вроде бы политический авантюрист, а вся революционная демократия восхищается его «подвигами», вернее мифами о них. Полиция, сбиваясь с ног, ищет гигантскую несуществующую агентуру по всей стране, а он так же рассылает свои записочки, провоцируя достойных людей на борьбу с режимом любой ценой.

Он – рядом с властью, а власть – рядом с ним.

По поводу Джугашвили. Имеется даже доказательство, возможно фальшивое, написанное уже после смерти Ленина: «Инструкция караулу у кабинета Ленина», подписанная самим вождем от 22 января 1918 года. Согласно этой инструкции лишь двое имели право входить в кабинет Ленина без всякого доклада и в любой час – Троцкий и Сталин. Хотя это объясняется фактом существования «тройки», если не считать четвертым Свердлова.

Я стал тенью вождя. Его незаменимым дополнением. Разве я просто «третий»?

Понимаю, если б кто-нибудь употребил этот термин, то третьим, в качестве председателя ЦИК, значился бы не я, а Свердлов, очень популярный в качестве председателя ЦИК, подписывавший все важнейшие декреты. Он фактически главный в стране. Хотя даже сам Свердлов жалуется на недостаточный авторитет московской власти. На местах, говорит, признают только три подписи: Ильича, Троцкого да еще немножко его собственную.

На местах и в центре еще плохо представляют структуру новой власти и всех, кто ее возглавляет.

ЦК собирается теперь не менее двух раз в месяц в заранее установленные дни. Все наиболее важные политические и организационные вопросы, не требующие самого спешного разрешения, обсуждаются на этих пленарных собраниях Центрального Комитета. Центральный Комитет организовал, во-первых, Политбюро, во-вторых, Оргбюро, в-третьих, - Секретариат.

Политическое бюро состояло первоначально из 5 членов ЦК. Все остальные члены ЦК, имеют возможность участвовать в том или ином заседании Политбюро, пользуются в заседании Политбюро совещательным голосом. ПБ принимало решения по вопросам, не терпящим отлагательства, и о всей своей работе за две недели делает отчет очередному пленарному собранию ЦК. Более или менее четкий механизм.

Оргбюро состоит из 5 членов ЦК. Каждый из членов Оргбюро заведует соответствующим отделом работы. Бюро собирается не реже 3 раз в неделю. Оргбюро направляет всю организационную работу партии и отчитывается перед пленумом ЦК каждые две недели.

Секретарь ЦК, Крестинский, входит в Политбюро и в Оргбюро, создает между ними необходимую связь. Согласно уставу, Политбюро «принимает решения по вопросам, не терпящим отлагательства». Но таковы были, по сути, все вопросы. Естественно, если руководство сосредоточивается в руках Политбюро. Оргбюро и секретариат сохраняли совершенно подчиненное положение, за исключением тех случаев, когда в самом Политбюро возникали острые разногласия. ЦК в целом шел обычно за Политбюро. Я понимаю так, что реальная власть где-то между ПБ и Секретариатом. Поскольку ЦК собирается только два раза в месяц, Оргбюро – три раза в неделю. Политбюро и Секретарит не прекращают свою командную работу ни на час. Значит, здесь самая точка власти. Здесь и нужно быть, чтобы ее держать в руках.

Тем не менее, я вошел во все важнейшие структуры нашего аппарата. Их немного, но я работают со всеми, иногда мне кажется, будто замещаю вождя.

В первое Политбюро кроме меня вошли Ленин, Троцкий, Каменев, Крестинский. Кандидатами были Бухарин, Зиновьев, Калинин. В первое Оргбюро вошли я, Белобородов, Серебряков, Стасова и Крестинский. Секретариат из пяти членов ЦК (Свердлов, Стасова, Дзержинский, Иоффе, Муранов) возглавил Яшка Свердлов, который еще и руководит большевистской всей партийной организацией без всякой помощи, одновременно исполняя обязанности председателя ВЦИК. Вот кто собрал почти все руководящие должности!

Хранитель:

8 ноября по предложению Ленина Свердлов как главный кадровик был поставлен председателем ВЦИК советов Рабочих и Солдатских Депутатов. Действуя в этом качестве, Свердлов осуществил основную работу по созданию органов советской власти «в центре и на местах».

С января 1918 года он председатель Комитета революционной обороны Петрограда, участвовал в разгоне Учредительного собрания. Отстранил с трибуны демократического оратора и поставил ультиматум принять зачитанную им «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», признав власть большевиков.

13 января Свердлов добился объединения советов крестьянских депутатов с советами рабочих и солдатских депутатов, став председателем ВЦИК РСКД. Влияние Свердлова было так велико, что Оргбюро ЦК проводило свои заседания в кремлёвской квартире Свердлова, он же руководил комендатурой Кремля и двумя полками латышских стрелков, охранявших Кремль, а так же направлял и курировал работу ВЧК.

В июне 1918 года Свердлов легко изгнал из ВЦИК всех оставшихся меньшевиков (избранных рабочими) – для этого даже не выносили постановления – Свердлов просто гневно указал им рукой на дверь, и законным депутатам от рабочих пришлось покорно уйти из ВЦИК.

Свердлов – глава исполнительной власти.

Почему же Ленин предпочел назначить особо доверенного Свердлова на пост председателя ЦИК, а не меня? Может, потому, что ЦИК издает советские законы, придает законность всей нашей власти в стране?

Но теперь могущественный орган, Совет окончательно превращается в декорацию при ЦИКе и правительстве. Ладно, меня это устраивает. С Советами покончено. Править будет партия и правительство. И вождь, возглавляющий то ли партию, то ли правительство…

[Учредилка]

24 сентября ЦК постановляет: «Председателем Совета проводить Троцкого». И потом, когда группа эсеров решила в декабре «срезать большевистскую головку», им представлялось ясным, что наиболее зловредными и важными большевиками являются Ленин и Троцкий. Они судили, что надо начать именно с них».

В президиум Предпарламента от большевиков вошли Троцкий и Каменев. А в Учредительное собрание я предложил выставить кандидатуры Ленина, Зиновьева, Коллонтай, Троцкого и Луначарского. Это те пять лиц, которые выставлялись от имени всей партии.

В списке большевистских кандидатов в Учредительное собрание, возглавляемым Лениным, мое имя стоит на восьмом месте. Первые двадцать пять кандидатов являются официальными кандидатами ЦК. Список вырабатывался комиссией под руководством трех членов ЦК: моим, Урицкого и Сокольникова. Ленин резко протестовал против списка. Считал, что слишком много сомнительных интеллигентов, слишком мало надежных рабочих. Он сказал: «Совершенно недопустимо …непомерное число кандидатов из малоиспытанных лиц, совсем недавно примкнувших к нашей партии (вроде Ю.Ларина). Заполняя список такими кандидатами, кои должны бы сначала месяцы проработать в партии, Центральный Комитет открывает настежь двери для карьеризма, для погони за местечками в Учредительном собрании. Необходим экстренный пересмотр и исправление списка». Но за всем не уследишь.

Ленин пытается найти революционного союзника, предлагает левым эсерам войти в объединенное правительство. Эсеры согласились, выставив ряд условий: возвращение свободы печати, запрещение чрезвычайной комиссии (ЧК). Газеты мы разрешили, но ЧК не запретили. Вместо этого туда ввели самых левых эсеров (на вторые посты). Получили они посты и в правительстве, и тоже – второстепенные.

Хранитель:

Сталину пришлось также принимать участие в создании Чрезвычайной Комиссии. И в этой работе он отличился свой беспощадностью. Хотя председателем ЧК был Феликс Дзержинский, но руководителем фактически являлся Сталин, член ЦК и политбюро. Между этими двумя лицами всегда шла глухая борьба, которая приняла открытую форму после смерти Ленина. Когда Сталин захватил всю власть в свои руки, он постарался избавиться от Дзержинского. К тому же ГПУ к тому времени стало уже достаточно мощной военно-политической силой. Оставалось только забрать себе в подчинение НКВД.

18 января проходит первое заседание Учредительного собрания. Но толку от него нет никакого. Большевики, оказавшиеся в явном меньшинстве, то есть около 175 депутатов против 410 эсеров, покидают зал. Дальше заседать нет смысла. Власть-то у нас.

Я опять в тени, за кулисами главных дел. Хотя в разгоне Учредительного собрания я не принимал самого прямого участия. Скорее, Свердлов тут больше был виден, и на трибуне, и в прессе. Массовое представление удалось. Латышские стрелки, солдаты и матросы окружили Таврический дворец. Все улицы заполнены войсками, верными большевикам. Демонстрацию в поддержку парламента обстреливают, как при царизме. Все заранее известно, только соблюдаем внешние приличия. Разгон Учредительного собрания прошел на редкость тихо. И я понял, первые же репрессии сломили дух интеллигенции. Я запомнил, как нужно их ломать.

[Брест]

18 января в Брест-Литовске немецкий генерал Гофман в форме ультиматума предъявляет нам условия мира, выдвинутые центрально-европейскими державами. По ним Россия лишается своих западных территорий. Надо договариваться, а то сомнут!

Во время Брест-Литовских переговоров с немцами о мире распущено было Учредительное Собрание. Инициатива принадлежала Ленину, как и выработка декрета. Вопрос о роспуске Учредительного Собрания был предрешен на частном совещании членов Совета народных комиссаров, происходившем вечером 18 (5) января в Таврическом дворце. На том же совещании Ленин набросал тезисы декрета о роспуске Учредительного собрания. Днем 19 (6) января вопрос о его роспуске рассматривался на заседании Совета народных комиссаров; на этом заседании были утверждены тезисы Ленина, легшие в основу декрета. Несколько поправок в написанный Лениным проект декрета было внеся. Декрет о роспуске был оглашен на заседании ВЦИК В. А. Карелиным и принят ВЦИК в 1 ч. 30 м. ночи на 20 (7) января. Все! Нет больше парламента.

В ночь на 8 (21) ноября генералу Духонину отправлена радиограмма за подписью Ленина, Троцкого, Крыленко с предложением немедленно начать переговоры о перемирии. С тех пор вопрос о сепаратном мире неоднократно и остро обсуждается в ЦК.

Так, 21 (8) января на совещании присутствовало 63 человека, из которых абсолютное большинство (32 голоса) высказалось за революционную войну, точка зрения Троцкого - ни война, ни мир – получила 16 голосов и Ленина – 15 голосов. Смотрю, не очень-то их поддерживает аппарат.

Вопрос о мире обсуждался затем на заседании ЦК партии 24 (11) января. Здесь Ленина поддержал я, Зиновьев, Сокольников, Артем (Сергеев); за революционную войну высказывались Г. Ломов, Н.Крестинский; за точку зрения Троцкого, кроме него самого, - был Бухарин и Урицкий. На голосование в итоге поставлено три предложения: Ленина – «мы всячески затягиваем подписание мира» - (за 12, против 1), Троцкого – «собираемся ли мы призывать к революционной войне?» (за 2, против 11, воздержавшихся 1); и «мы войну прекращаем, мира не заключаем, армию демобилизуем» (за 9, против 7).

В заседании 11 января тов.Сергеев (Артем) указывает, все ораторы согласны в том, что нашей социалистической республике грозит гибель при отсутствии социалистической революции на Западе. Сергеев стоял на позиции Ленина, то есть за подписание мира. Никто Сергееву не противоречит. Все три борющиеся группы призывают наперебой к одной и той же общей посылке: без мировой революции нам хана.

В заседании 11 января я обосновывал необходимость подписания сепаратного мира тем, что «революционного движения на Западе нет, нет фактов, а есть только потенция, а с потенцией мы не можем считаться». Да, не можем считаться! Нам, прежде всего о себе надо подумать, о России, а потом уже обо всех мировых пролетариях.

Ленин тут же открещивается от моей поддержки, мол, революция на Западе еще не началась, это верно, «однако если бы в силу этого мы изменили свою тактику, то мы явились бы изменниками международному социализму».

Семьяза:

Пошли ты их к черту с их мировым социализмом. Всех этих чумазых пролетариев только и надо, что держать в узде, не давая им опомниться. А то начнут по сторонам озираться, сравнивать, где лучше, у кого лучше. И все. Конец порядку!

На заседание 24(11) января Троцкий предлагает поставить на голосование следующую формулу: мы войну прекращаем, мира не заключаем, армию демобилизуем. Ставится на голосование. Итак, за - 9, против – 7. И что? Где ваши пролетарии?

Хранитель:

14 (27) января в связи с мирными переговорами в Брест-Литовске были массовые забастовки в Германии и Австро-Венгрии с требованием скорейшего мира и улучшения продовольственного положения. Довод о том, что германцы «не смогут наступать» миллионы уже раз повторялся в январе и начале февраля 1918 года противниками сепаратного мира. Самые осторожные из них определяли – примерно, конечно – вероятность того, что немцы не смогут наступать, в 25-33%.

Как относился Сталин к формуле Троцкого? Вот, что заявил Сталин через неделю после того заседания, где эта формула была принята 9-ю голосами против 7-ми:

«Заседание 1 февраля (19 января) 1918 г. т. Сталин... выход из тяжелого положения дала нам средняя точка - позиция Троцкого».

Семьяза:

Война на сегодня более реальная вещь, чем бумажная болтовня партийных чиновников. Поэтому пусть дублер здесь руками машет. А у генерала, наверняка, лучше получается. Пока еще пытается свернуть шею этой совдепии. Германцев я еще больше распалю на чужие территории и чужое добро. У них нет выхода. Молодой немецкий капитализм ищет жизненное пространство для роста.

А я бегаю, меняю тела как костюмы. Одна нога здесь, другая там.

Приходится быстро отвечать на наглость немцев. 28 января Совет народных комиссаров принял Декрет об организации РККА – Красной Армии. Ее организацией занимается Троцкий. Армия нужна, чувствуется, что буржуазия собственная и иностранная не закончила с нами разговор. Вот уже 9 февраля в Брест-Литовске подписан сепаратный мир между центрально-европейскими державами и меньшевистской Украинской Радой.

10 февраля 1918 года произошло несколько событий: оглашение советской делегацией на мирной конференции в Брест-Литовске заявления об отказе Советского правительства подписать аннексионистский мир и о прекращении войны с державами Четвертого союза; отъезд советской делегации в Петроград. Опубликован приказ верховного главнокомандующего Н.Крыленко о прекращении военных действий против держав Четвертого союза и о демобилизации армии. Как же вообще вышло так, что ни одно течение, ни одно направление, ни одна организация нашей партии не были против этой демобилизации? Что же мы – совершенно с ума сошли? Родина в опасности!

Хранитель:

Вранье. Офицеры, не большевики, говорили еще до Октября, что армия не может воевать, что ее на несколько недель на фронте не удержать. Это после Октября стало очевидным для всякого, кто хотел видеть факт, неприглядную горькую действительность. Армии нет, удержать ее невозможно. Лучшее, что можно сделать, - это как можно скорее демобилизовать ее. Это – больная часть русского государственного организма, которая не может выносить долее тяготы этой войны.

Чем скорее мы ее демобилизуем, чем скорее она рассосется среди частей, еще не настолько больных, тем скорее страна может быть готовой для новых тяжелых испытаний. Вот что мы чувствовали, когда единогласно, без малейшего протеста

Вместе с тем глубокой ошибкой, переоценкой событий была революционная фраза: «Немец не может наступать», из которой вытекала другая: «Мы можем объявить состояние войны прекращенным. Ни войны, ни подписания мира». Но если немец наступит? «Нет, он не сможет наступать».

После разрыва переговоров в Бресте 10 февраля на совещании в Гамбурге 13 февраля, происходившем под председательством императора Вильгельма, была принята предложенная им формулировка: «Неподписание Троцким мирного договора автоматически влечет за собой прекращение перемирия». 16 февраля германское военное командование официально сообщило Советскому правительству о прекращении перемирия с Советской республикой с 12 часов дня 18 февраля, нарушив, таким образом, договор о том, что предупреждение о прекращении перемирия должно быть сделано за семь дней до начала военных действий.

На заседании ЦК вечером 17 февраля обсуждался вопрос о том, как реагировать на немецкое наступление.

Предложение немедленно вступить в новые переговоры с Германией для подписания мира было отвергнуто 6 голосами против 5; с другой стороны, «за революционную войну» не голосовал никто, причем Бухарин, Ломов и А.Иоффе отказались от голосования в такой постановке вопроса. Большинством голосов решено «выждать с возобновлением переговоров о мире, пока в достаточной степени не проявится наступление и пока не обнаружится его влияние на рабочее движение». Единогласно при трех воздержавшихся было принято следующее постановление: «Если мы будем иметь как факт немецкое наступление, и революционного подъема в Германии и Австрии не наступит, - заключаем мир».

18 февраля началось наступление немцев. ЦК партии заседал весь день с небольшими перерывами. На первом заседании, после выступления Ленина и Зиновьева за подписание мира и Троцкого и Бухарина – против подписания, появилось предложение: «немедленно обратиться с предложением о возобновлении мирных переговоров», которое было отвергнуто 7 голосами против 6. На втором, вечернем, заседании после выступлений Ленина, меня, Свердлова и Крестинского за возобновление переговоров о мире, Урицкого, Бухарина и Ломова - против, и Троцкого, предложившего - не возобновлять переговоры о мире, но затребовать от немцев формулированные требования, - был поставлен на голосование вопрос: «следует ли немедленно обратиться к немецкому правительству с предложением немедленного заключения мира?» Это предложение было принято 7 голосами (Ленин, Смилга, я, Свердлов, Сокольников, Троцкий, Зиновьев), против - 5 (Урицкий, Ломов, Бухарин, Иоффе, Крестинский) при 1 воздержавшемся (Стасова).

Далее решили сейчас же дать точную формулировку принятого решения и выработать текст обращения к немецкому правительству. По предложению Ленина было поставлено на голосование, из каких частей должна состоять телеграмма. За протест голосовали все, 2 воздержалось. За вынужденный мир - все, 2 воздержалось. За готовность подписать старые условия с указанием, что нет отказа от принятия худших предложений: за - 7, против - 4, воздержалось - 2. Выработка самого текста поручена Ленину и Троцкому.

Проект радиограммы был тогда же написан Лениным и с незначительными поправками Троцкого утвержден на соединенном заседании ЦК большевиков и левых эсеров и послан за подписью Совнаркома в ночь на 19 февраля в Берлин.

Ответ на советскую радиограмму с изложением немецких условий мира был получен в Петрограде в 10, ½ часов утра. Условия мира, по сравнению с предъявленными 10 февраля, были значительно ухудшены. Лифляндия и Эстляндия должны были быть немедленно очищены от Красной армии, и в них вводилась немецкая полиция; Россия обязывалась заключить мир с буржуазными Украинским и Финляндским правительствами и т. д.

Вопрос о принятии немецких условий мира обсуждался 23 февраля сперва на заседании ЦК РСДРП(б), затем на соединенном заседании ЦК РСДРП и ЦК левых эсеров, на соединенном заседании фракций большевиков и левых эсеров ВЦИК и, наконец, на пленарном заседании ВЦИК. Все подключились и те, и эти.

На заседании ЦК РСДРП(б) за принятие этих условий и подписание мира выступали Ленин, Зиновьев, Свердлов и Сокольников; против – Бухарин, Дзержинский, Урицкий, Ломов, Троцкий заявил, что «если мы имели бы единодушие, мы могли бы взять на себя задачу организации обороны, мы могли бы справиться с этим... Но нужно было бы максимальное единство. Раз его нет, я на себя не возьму ответственности голосовать за войну». ЦК постановил 7 голосами против 4 при 4 воздержавшихся: 1) принять немедленно германское предложение, 2) единогласно - готовить немедленно революционную войну и 3) единогласно при трех воздержавшихся - произвести немедленно опрос советских избирателей Петербурга и Москвы для выяснения отношения масс к заключению мира.

Моя позиция на заседании 23 февраля была такой: «Можно не подписывать, но начать мирные переговоры». На что Ленин говорит: «Сталин неправ, когда он говорит, что можно не подписывать. Эти условия надо подписать. Если вы их не подпишите, то вы подпишите смертный приговор советской власти через 3 недели».

Семьяза:

Да и скорей бы уж. Подписать им смертный приговор. Потому что такая власть существовать не может. Сама природа человека не предназначена к тому, чтобы все были свободны и равноправны, как попало, без руководства! Я-то их знаю.

К 18-му февраля немцы взяли Двинск. Их наступление развивалось слишком быстро. Все отсрочки были исчерпаны без остатка. Я предлагаю 23 февраля мира не подписывать, а вести переговоры. Я выступаю снова, второй раз, чтобы защищать на этот раз необходимость подписать договор. Я поправился также и в вопросе о международной революции: «Нам важно задержаться до появления общей социалистической революции, а этого мы можем достигнуть, только заключив мир». Так что не придерешься, Лев.

Хранитель:

Смысл Брестской капитуляции исчерпывался для Ленина словом «передышка». Протоколы свидетельствуют, что после ленинского предложения Сталин искал случая поправиться. На заседании 23 февраля 1918 года он заявил: «Мы тоже ставим ставку на революцию, но вы рассчитываете на недели, а (мы) - на месяцы».

Никакой самостоятельной позиции в период Брестских переговоров Сталин не занимал. Он колебался, выжидал, отмалчивался. В последний момент голосовал за предложение Ленина. Путанная и беспомощная позиция Сталина в тот период достаточно ярко, хотя и не полно, характеризуется даже официально обработанными протоколами ЦК.

Он выжидал и комбинировал. «Старик все еще надеется на мир, - кивал он мне в сторону Ленина, - не выйдет у него мира». Потом он уходил к Ленину и делал, вероятно, такие же замечания по моему адресу. Это была его обычная манера – потихоньку со всеми, с каждым по отдельности!

Я не очень-то и хотел выступать по этому вопросу. На сегодня никто моим мнением особенно не интересуется. Главная задача сделать наше поведение в вопросе о мире как можно более понятным мировому пролетариату, было для меня делом второстепенным и маловажным. Меня больше интересовал мир в одной стране, а не где-то там на Западе. В решающем голосовании я присоединился к Ленину.

Хранитель:

Оценка Ленина такова: 8 марта, на 7-ом съезде, он говорил:

«Дальше я должен коснуться позиции тов.Троцкого. В его деятельности нужно различать две стороны: когда он начал переговоры в Бресте, великолепно использовав их для агитации, мы все были согласны с тов. Троцким. Он цитировал часть разговора со мной, но я добавлю, что между нами было условлено, что мы держимся до ультиматума немцев, после ультиматума мы сдаем. Немец нас надул: из семи дней он пять украл. Тактика Троцкого, поскольку она шла на затягивание, была верна: неверной она стала, когда было объявлено состояние войны прекращенным, и мир не был подписан... Я предложил совершенно определенно мир подписать. Лучше Брестского мира мы получить не могли. Всем ясно, что передышка была бы в месяц, что мы не проиграли бы. Поскольку история отмела это, об этом не стоит вспоминать».

Именно во время этого кризиса ясно видно было, что факторы мировой политики являются для Сталина рядом неизвестных величин. Он их не знал, и они его не интересовали. В германском рабочем классе шли страстные прения в передовых слоях о том, почему большевики вступили в переговоры и готовятся к заключению мира. Было не мало голосов в том смысле, что большевики и правительство Гогенцоллерна играют комедию с заранее распределенными ролями. Борьба за революцию требовала доказать этим рабочим, что мы не можем поступить иначе, что враг наступает нам на затылок, что мы вынуждены подписать мирный договор, именно поэтому немецкое наступление являлось самым очевидным доказательством вынужденного характера договора. Одного ультиматума с Германией было недостаточно: ультиматум мог тоже входить в заранее условленную игру. Другое дело - продвижение германских войск, захват городов, военного имущества. Мы теряли огромные ценности. Но мы выигрывали в политическом доверии рабочего класса всего мира. Таков был смысл разногласия.

Слушаю Ленина, он опять прав. И он, конечно же, знал: немцы остановятся, попятятся.

Обе стороны были уверены, что мир будет заключен. А лидеры партии большевиков на глазах непонимающей партии сыграли брестское представление. Наступление немцев по всему фронту было нужно и тем и другим: большевики смогли объяснить европейскому пролетариату причины Бреста, а немцы получали, как им казалось, плату за свое золото. Однако те, кто читал «Катехизис» Нечаева, не стали бы связывать какими-то клятвами с капиталистами. Ленин отдавал себе отчет, что немецкая военщина надорвется. Он понимал революционную ситуацию в Германии и ждал счастливой ее развязки, которая позволит перейти к Мировой Революции. Немцы еще продолжали давать деньги на эту русскую социалистическую утопию, будучи наивно уверены в совершенном успехе полного развала страны, военного и политического.

Обидно, конечно, Украина, Прибалтика, Кавказ… так мы растеряем всю империю.

Между тем я уже выбрал себе важнейшую роль – я враг Троцкого. Он меня раздражает, всем своим видом. И этой чепухой про мировой пролетариат.

Немцы начинают наступление. Ленин просит мира. Наступающие немцы предъявляют новые, еще более тяжкие условия. Что-то я не понял, а где же «немецкие деньги», за что собственно господа заплатили? Опять Ленин собирает ЦК, уговаривает заключить мир любой ценой. Я с Лениным. После бесконечных дискуссий Ильич побеждает: позорный мир будет заключен. С немцами мы еще разберемся…

Хранитель:

Оплачен ли Брестский мир «германским золотом»?

Одно из обвинений, предъявляемых большевикам, которое рассматривается также и в качестве доказательства их подкупа немцами - утверждение, что большевики, заключая Брестский мир, действовали в германских интересах и под диктовку немцев.

Этот вывод не подтверждается историческими фактами. Будучи вынуждены добиваться перемирия и заключения мира с Германией, большевики шли на это вовсе не ради обеспечения германских интересов, а в силу невозможности дальнейшего продолжения войны. Солдатские массы, которые привели большевиков к власти, давно уже не желали сражаться.

Еще до взятия власти большевиками, 30 сентября 1917 года, военный министр Временного правительства А.И.Верховский, вернувшись из Ставки, записал в своем дневнике: «Нужно придумать, как продолжать войну, при условии, что армия воевать не хочет и слышатся даже требования заключить мир во что бы то ни стало…». А уже 19 октября на заседании Временного правительства он высказывается еще более определенно: «Народ не понимает, за что воюет, за что его заставляют нести голод, лишения, идти на смерть. В самом Петрограде ни одна рука не вступится на защиту Временного правительства, а эшелоны, вытребованные с фронта, перейдут на сторону большевиков». На следующий день, 20 октября, на выступлении в Предпарламенте, Верховский, сделав обзор состояния армии, заявляет: «Указанные объективные данные заставляют прямо и откровенно признать, что воевать мы не можем». Отсюда и выводы: «самим немедленно возбудить вопрос о заключении мира», «побудить союзников согласиться на прекращение этой истощающей войны, нужной только им, но для нас не представляющей никакого интереса».

Это понимали и опытные дипломаты союзников. 27 ноября 1917 года английский посол Дж.Бьюкенен телеграфировал в Foreign Office: «Моим единственным стремлением и целью всегда было удержать Россию в войне, но невозможно принудить истощенную нацию сражаться вопреки ее собственной воле… Для нас требовать своего фунта мяса и настаивать на том, чтобы Россия исполнила свои обязательства, вытекающие из соглашения 1914 г., значит играть на руку Германии…».

Но союзные правительства, как известно, предпочли не прислушиваться к голосу разума, а сыграть на руку Германии, категорически отвергнув идею мирных переговоров.

А ведь Россию, действительно, уже невозможно было принудить воевать. Более того, крестьянство, одетое в солдатские шинели, и получившее в руки оружие, требовало не только мира, но и земли. Вся политика 1917 года укладывалась в простые формулы:

Армия требует мира и земли.

Любое правительство, вставшее у власти, удержится только в том случае, если удовлетворит эти требования.

Дать мир, не дав землю, невозможно. Крестьянская армия тогда повернет штыки внутрь страны и сама возьмет землю.

Дать землю, не дав мира, невозможно. В противном случае армия начнет стихийную демобилизацию - уйдет с фронта делить землю.

Тем не менее большевистское правительство вело линию на всемерное затягивание переговоров. Несколько раз по инициативе большевиков в переговорах объявлялся перерыв, который использовался для предания гласности хода переговоров и условий, выдвигаемых сторонами. Одновременно большевики развертывали революционную агитацию среди немецких солдат. Петроградское телеграфное агентство распространило в конце декабря воззвание к немецким солдатам, в котором они призывались «не подчиняться приказам и сложить оружие». Это, естественно, вызвало резкое неудовольствие германской дипломатии.

В свою очередь, большевики были также крайне недовольны грабительскими аннексионистскими требованиями немцев, и готовились к разрыву переговоров.

На совещание представителей общеармейского съезда по демобилизации 17 (30) декабря приехали Ленин, Троцкий и Крыленко. В их выступлениях было заявлено, что дело с заключением мира «почти безнадежно, так как немцы наотрез отказались признать принцип самоопределения народов; поэтому Совет народных комиссаров считает необходимым во что бы то ни стало восстановить боеспособность армии и получить возможность продолжать войну». Известна анкета, распространенная Лениным среди участников съезда, с целью выяснить любые возможности для военного противодействия Германии. Однако полное отсутствие боеспособности у армии было очевидным.

После очередного перерыва в переговорах главу советской делегации А.А. Иоффе сменил нарком иностранных дел Троцкий. Новая делегация даже по дороге в Брест-Литовск распространяла среди немецких солдат листовки против войны. Убедившись в невозможности вести революционную войну, но не желая согласиться с немецкими условиями, 13(24) января 1918 г. ЦК большевиков принял официальную директиву Троцкому всячески затягивать подписание мира.

В конце концов 10 февраля 1918 г. Троцкий заявил, что Советская сторона выходит из войны, но отказывается от подписания мира на германских условиях.

18 февраля, чтобы принудить большевиков вернуться за стол переговоров, главнокомандование германской армии возобновило боевые действия на Восточном фронте. Немецкие правящие круги в конце концов вынуждены были использовать против неуступчивых большевиков крайнее средство - наступление. Фронт рухнул и покатился на Восток. И лишь тогда большевистскому правительству ничего не оставалось делать, как уступить германскому ультиматуму.

Глава новой советской делегации в Брест-Литовске Г.Я.Сокольников при официальном подписании мира 3 марта 1918 года заявил: «Мы ни на минуту не сомневаемся, что это торжество империализма и милитаризма над международной пролетарской революцией окажется временным и преходящим». После этих слов генерал Гофман в возмущении воскликнул: «Опять те же бредни!».

Не правда ли, как все это похоже на отношения хозяина с купленными им агентами?

После установления в апреле 1918 года дипломатических отношений РСФСР с Германией послом в Берлин был направлен А.А.Иоффе, ярый противник Брестского мира, основной задачей которого была координация усилий по подготовке революции в Германии.

Такой своеобразный характер мира с большевиками порождал в германской правящей верхушке острые разногласия. Если посол в Москве граф Мирбах стоял за сохранение отношений с правительством большевиков, то генерал Людендорф уже в мае 1918 года считал необходимым занять по отношению к большевикам максимально жесткую позицию и помочь приемлемым для Германии силам войти в состав нового, небольшевистского правительства. Постепенно к этой же точке зрения начал склоняться и граф Мирбах. Их обоих волновало неустойчивое положение большевиков, и вероятная потеря ими власти. На одном из отчетов Мирбаха Вильгельм II написал: «С ним все кончено» (имея в виду Ленина). Но его собственный конец наступил гораздо раньше.

Противоречия между Германией и РСФСР после подписания мира продолжали нарастать. Масла в огонь подлило убийство левыми эсерами германского посла в Москве графа Мирбаха, а также непрекращающаяся деятельность большевиков по поддержке германского революционного движения. В конце концов, Германия пошла на разрыв дипломатических отношений и 5 ноября 1918 года потребовала высылки представительства РСФСР из Германии. Но было уже поздно - грянула революция и 13 ноября 1918 года ВЦИК Советов принял решение об аннулировании Брест-Литовского мирного договора «в целом и во всех пунктах».

[Переезд в Москву]

Хранитель:

Еще до переезда в Москву советская власть все более основательно становится на ноги. Предпринятые шаги еще сильнее раздражают внутреннюю оппозицию и внешних наших врагов. Только за февраль 1918 года церковь отделена от государства, внешние и внутренние долги Российского государства аннулированы, национализирован торговый флот, издан декрет о создании Красного флота и закон о социализации земли.

Семьяза:

Не успеваю! Генералу Лавру осталось меньше месяца. У него не получается быстро покончить с большевизмом. Давят мои красные противники.

Ничего, я возьму реванш. Диктатура будет моей. Еще и крепче, чем у генерала.

Меня убьют под Екатеринодаром. Снаряд ранит меня насмерть. Убьют моего доблестного генерала. А как они будут терзать мое мертвое туловище. Голодранцы!

Я вернусь, вы будете обожать меня. Всей многомиллионной массой. И трепетать.

Хранитель:

Сталь немного породнила генерала с Кобой. Корнилов не раз водил в штыки батальоны, прокладывая путь шедшим сзади. За доблестные действия в боях и сражениях 48-я дивизия получила название «Стальной». «Странное дело, - вспоминал Брусилов, - генерал Корнилов свою дивизию никогда не жалел, а между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили. Правда, он и сам себя не жалел».

Судьба свела генерала и с последним царем. Так, 8 марта по приказу военного министра временного правительства Гучкова генерал арестовал в Царском Селе семью свергнутого с престола царя (сам Николай II был арестован в этот же день в Ставке армии, в Могилеве). Командующему округом было поручено водворить порядок в возбужденном революцией столичном гарнизоне, но петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов тогда всячески препятствовал этому. Уязвленный и утомленный петроградской бессмыслицей Корнилов рапортом от 23 апреля потребовал вернуть его в действующую армию.

В начале декабря 1917 года Корнилов приехал на Дон и вместе с генералами Алексеевым, Деникиным, атаманом Калединым возглавил сопротивление большевикам. 27 декабря он вступил в командование Добровольческой белой армией, насчитывавшей тогда около трех тысяч человек. Развитие событий на Дону, повлекшее за собой победу Советов и гибель атамана Каледина, вынудило Добровольческую армию в феврале 1918 года двинуться в Кубанский край. В этом «Ледяном походе», проходившем в неимоверно тяжелых погодных условиях и в беспрерывных стычках с красноармейскими отрядами, Корнилов оставался кумиром добровольцев. В трудные моменты боя, с полным пренебрежением к опасности Корнилов появлялся на передовой линии со своим конвоем и трехцветным национальным флагом. Когда под жестоким огнем противника он руководил сражением, никто не смел предложить ему покинуть опасное место. Лавр к смерти был готов.

«Ледяной поход». 1918 год. При подходе к Екатеринодару (Краснодар) выяснилось, что он занят красными, организовавшими сильную оборону. Первая атака города малочисленной Добровольческой армией была для нее неудачной. Корнилов был непреклонным и 12 апреля отдал приказ о повторной атаке. На следующее утро взрывом неприятельского снаряда он был убит: снаряд пробил стену в доме, где за столом сидел генерал, и сразил его осколком в висок.

Священник отслужил панихиду по убиенному воину Лавре. 15 апреля в немецкой колонии Гначбау, где остановилась отступавшая армия, гроб с телом Корнилова был захоронен. На следующий день большевики, занявшие селение, отрыли могилу и отвезли тело генерала в Екатеринодар, где после жутких глумлений оно было сожжено.

Правительство Республики перебралось тем временем в Москву. Ленину трудно с левыми эсерами. Они против Брестского мира. Будет драка.

14 марта. Начался IV съезд Советов, первый в Москве, который происходит в Колонном зале. Съезд должен был ратифицировать Брестский договор, и Ленин не сомневается: здесь разгорится бой, который и вернет всю власть в руки его партии.

Идеолог левых эсеров Б.Камков заклеймил нас как «приказчиков германского империализма». Ленин назвал левых эсеров «мыльным пузырем». Хорошо подготовленный съезд (почти 800 большевиков против 284 левых эсеров), конечно же, принял резолюцию, одобряющую мир, о котором мы так горячо спорили. Левым эсерам пришлось вывалиться из правительства.

Юные ангелы:

- Когда Ленин проводил все эти политические трюки с яростью и одержимостью, то готовил форму – отпечаток в отпечатке – для того, кто придет после него, превращая его в заложника этой формы.

- Потому что в свою очередь он сам был заложником формы, отпечатка, которые для него приготовил, например, революционный провокатор Нечаев или, знаете, император Николай I, отливший «форму» Нечаева.

- Испытывая к своему вождю ненависть пополам с восхищением, он уже обречен на повторение всех этих неприятных для настоящих демократов интриг и акций. Будущее лишь отпечаток, матрица.

- Выше головы не прыгнешь! Нечаев стал невольным воспитателем всех российских и не только российских революционеров, особенно склонных к террору и уголовщине.

- Невольным? Да это его сверхзадача была – искривить все революционное движение на самой перспективной территории планеты, придать ему бандитский, разбойничий характер. И после него любой революционер – это убийца и террорист. А сколько подражателей. Он и Ульянова-Ленина деформировал основательно своим злым опытом.

- А император Николай был воспитателем Нечаева, в свою очередь, будучи крайне озлобленным тем, что в Его политике вдруг появились какие-то декабристы, которых он с удовольствием повесил, а частью сослал на каторгу.

- Волны…

Ленин понимает, меньшевистские и эсеровские практики и теоретики так дело не оставят. Будут драться за свою буржуазную демократическую революцию, как они ее поняли. Я обожаю такие моменты. Драки, возня, путаница. Власть ходит по рукам.

Семьяза:

Как лучше покончить с революцией? Чья фигура самая подходящая на данный миг? У кого из рук можно попользоваться властью, чтобы завалить эту власть окончательно. Наверное, этот, щупленький. Он ближе всех к вождю, ему очень много доверия. Как тогда.

Поработаем с умным маленьким евреем Янгелем.

Я знаю, он скоро умрет. Ему судьба. Возьму его тело. На нем нет зарока. Он так и так должен исчезнуть. К тому же он слаб, это я еще в Сибири понял. Его-то руками и пустим кровь новому Спасителю. А потом оставим его с испачканными руками при всем народе, чтоб удавился от горя… Потеха!..

Вождя нельзя взять сейчас. Он нужен мне будет через лет… Скоро. А пока для уничтожения революции и этот сойдет.

А Ленин? Близорукий романтик. Пригляделся бы повнимательнее к своему окружению…

Глупые люди, они всякий раз забывают, что нужно очень опасаться своих желаний, быть с ними осторожным. Как мечтал этот Володя Ульянов оказаться рядом с Нечаевым.

И что? Вот я сижу рядом с ним, но уже в другой оболочке, а он даже ухом не ведет. Не узнает меня в этой иудейской или грузинской физиономии.

Именно мое имя стало символом кровавой борьбы с монархией уже тогда, когда я сидел в крепости. Я открыл счет кровавому террору, я им разрешил наплевать на мораль. Людям только дай почуять вкус крови и назови это свободой! Мои революционные дети по всему миру скоро населят улицы и дома страхом всемирного террора, революционного террора!!

Когда он увидит меня во всей красе, лет через пять, то он придет в ужас от своего открытия. Или от своего желания, материализовавшегося странным образом?

Эти бесконечные волны человечества играют друг с другом в игры, о которых люди даже понятия не имеют. Знали бы законы отражения, то были бы аккуратнее в своих сильных эмоциях – любви, ненависти, злости, а пуще всего – в желаниях. Сокровенных.

Момент сейчас опасный. Надо затаиться. Ждать и смотреть. Смотреть, впитывать и ждать.

[Яков]

[Моя война]

Семьяза:

На короткий миг оставлю Якова. Он уже сделал свое черное дело. Теперь у меня дела с Иосифом. Главный мой враг – Лев Троцкий. Самая страшная опасность для моего мира исходит от него. Эту еврейскую бороду надо всеми силами оторвать от Ленина, вбить клин между ними, посеять недоверие. Собрать всех, кого он обидел, и сконцентрировать всю силу зависти и ненависти в его адрес. А люди очень болезненно реагируют на его талант, успех и особое доверие со стороны вождя.

Вот он этот Троцкий. На короткое время я снова Иосиф. Так больше смогу успеть сделать и так им труднее будет уловить, кто и как все это делает. Внутри их лагеря.

Эту сволочь надо уничтожить в первую очередь. Он больше всех виновен в том, что восстание удалось. Это он укрепил дух Ленина, он внушил ему уверенность и храбрость в самую минуту отчаяния. Ему – первую пулю.

К несчастью, он так популярен, что свалить его одним махом будет непросто. Только кропотливой штабной и закулисной работой я смогу его уничтожить. Хоть он и обрел себе небывалую известность и славу, я уничтожу его. Он слаб, и никогда не пойдет во власть. Она его почему-то не интересует. Идейный, мерзавец, как говорят некоторые из моих людей. Таких бунтарей больше всего надо опасаться. Они ничего не боятся и ни от чего не зависят. Безродные, всемирные, странники…

Их связку с Лениным, положим, я смогу разрушить быстро. Вождь вскоре перестанет ему доверять, как перестал в свое время доверять Якову Свердлову!

А кого-нибудь попроще, вроде грузинского помощника, приблизит к себе и будет держать как противовес этому революционному борцу и оратору, черт бы его подрал.

В стране голод, страшный голод. Города остро ощущают нехватку продовольствия. Крестьяне не торопятся расстаться со своими запасами еды. Спекулянты, мешочники повсюду. Хотят нажиться на наших трудностях. С апреля 1918 года народному комиссариату по продовольствию предоставлены широкие полномочия по распределению продуктов. Продовольствие становится по-настоящему военное задачей. Не добудем хлеба, тогда нам хана. Ленин и ЦК поставили задачу, собрать хлеб, сколько можно и скорее. Голод вместе с белыми и Антантой задушит революции.

13 мая наркомпроду даны еще большие, чрезвычайные полномочия применять силу против крестьян, не желающих сдавать зерно государству. Мне пришлось, как и другим, спасать положение.

29 мая СНК выдал мне мандат, который гласил: «Член Совета Народных Комиссаров, Народный комиссар И.Сталин, назначается СНК общим руководителем продовольственного дела на юге России, облечённым чрезвычайными правами. Местные и областные совнаркомы, совдепы, ревкомы, штабы и начальники отрядов, железнодорожные организации и начальники станций, организации торгового флота, речного и морского, почтово-телеграфные и продовольственные организации, все комиссары и эмиссары обязываются исполнять распоряжения тов. Сталина. В. Ульянов (Ленин)». Вот это я понимаю, документ.

Мои молитвы услышаны, я назначен руководителем продовольственной комиссии на юге России. Я – главный специалист по чрезвычайным ситуациям в Республике, специалист по катастрофам. Я отправляюсь в Царицын – важнейший форпост советской власти на юге, откуда слабым ручейком продолжает течь хлеб с Северного Кавказа. Именно я должен превратить этот ручеек в поток. 4 июня 1918 года – отъезд с Казанского вокзала. Поезд еле плетется, а я пока раздумываю, как мне лучше организовать доставку хлеба в центр. 6 июня 1918 года начались бесконечные пути вокруг Царицына, забитые составами. Я начинаю решать проблемы революционно, как в прежние годы – с расстрелов. Так я внушаю уважение к своим решениям; расстреливаю всех, кто замешан в спекуляции и контрреволюции. Или только еще может быть замешан. Все это время я живу и работаю в вагоне, в точности как этот Троцкий в своем бронепоезде.

После расстрельных ночей, в пылающем жарой вагоне случилось, что юная секретарша… Надя… Мы познакомились, когда она еще училась в гимназии. А как-то я спас ее из воды. Она была похожа на грузинку со смуглой кожей и мягкими карими глазами. Здесь на фронте Надя Аллилуева стала моей женой. Я овладел ею, совсем еще юной девочкой. Ее брат Федор Аллилуев от увиденного случайно в том вагоне с ума сошел. Перепугался, дурачок, думал, я ее изнасиловал. Я ведь не умею по-другому с ними общаться.

6 июня я вместе с женой Надей Аллилуевой и в сопровождении 400 красногвардейцев прибыл в Царицын, где находится штаб Северо-Кавказского военного округа. 7 июня телеграфирую Ленину, что несмотря на неразбериху во всех сферах хозяйственной жизни, навести порядок возможно. Я обрисовал плачевное положение железнодорожного и водного транспорта, сообщил, что приступил к накоплению поездов в Царицыне, ввёл карточную систему и твёрдые цены в Царицыне, порекомендовал, чтобы ЦИК и Совнарком потребовал от Астраханского и Саратовского Советов вновь установить отменённую этими местными Советами хлебную монополию и твёрдые цены в целях пресечения спекуляции. 8 июня я выступаю на заседании Царицынского Совета с докладом о положении Советской Республики, о продовольственной политике пролетарского государства. Местная большевистская организация и Совет призывают коммунистов, советских работников и всех сознательных рабочих содействовать продовольственным органам, поддерживать политику партии в деревне. 13 июня я докладываю, что положение на транспорте улучшилось, успешно идёт сбор зерна, предпринимается ряд шагов по продовольственному снабжению Москвы. До конца июня мне удаётся отправить в столицу несколько эшелонов с хлебом. 29 июня сообщаю Ленину из Царицына по прямому проводу об отправке на север маршрутных поездов с продовольствием.

Семьяза:

Самое время использовать недавний военный опыт, впитанный от генерала Лавра. Надо показать себя, как настоящего профессионала военного дела. Не то, что этот выскочка Троцкий. Кто он там? Оратор-литератор? А гонору сколько, будто военную академию закончил.

Я вполне уже вправе требовать себе больше власти. Мой авторитет в партии, в ЦК уже достаточно большой, чтобы мне нужно было унижаться перед партийными мозгляками.

7 июля пишу Ленину, что южнее Царицына скопилось много хлеба на колёсах, но поскольку линия там ещё не восстановлена, то нет возможности отправить в Москву и этот хлеб. Я заверяю: «Как только прочистится путь, мы двинем к вам хлеб маршрутными поездами». В том же письме пишу, что пора уже участвовать и по военной части в войне:

«Дайте кому-либо (или мне) специальные полномочия (военного характера) в районе южной России для принятия срочных мер пока не поздно. Ввиду плохих связей окраин с центром необходимо иметь человека с большими полномочиями на месте для своевременного принятия срочных мер».

Мне нужна военная власть и должность, достаточная для того, чтобы обеспечить поставки продовольствия в центр. Мое нетерпение вполне объяснимо, если учесть, что под Царицыном красные оказались в тот период в тяжёлом положении: белоказаки захватили окрестные населённые пункты, затруднили выполнение задания и создали угрозу для самого Царицына. Главное, хорошо подать контекст ситуации: письмо от 7 июля начинаю словами: «Товарищу Ленину. Спешу на фронт. Пишу только по делу». Чтобы чувствовал вождь запах пороха и гари от моей депеши.

А 10 июля я направляю Ленину письмо с выражением протеста против распоряжений Троцкого, ведущих к развалу Царицынского фронта и потере Северо-Кавказского края: «Если Троцкий будет не задумываясь раздавать направо и налево мандаты Трифонову (Донская область), Автономову (Кубанская область), Коппе (Ставрополь), членам французской миссии (заслуживающим ареста) и т. д., то можно с уверенностью сказать, что через месяц у нас всё развалится на Северном Кавказе и этот край окончательно потеряем...

Хранитель:

Никакого царицынского фронта не было. Это фантазия Джугашвили. Желание придать своей персоне и месту пребывания с партийным заданием всероссийского значения.

С маленького царицинского пятачка Сталин повел длинную и изнурительную аппаратно-бюрократическую войну с Троцким, со всеми его сторонниками, а главное с Лениным, со всей старой гвардией. Поскольку они, их полное, тотальное уничтожение, было его конечной целью.

Юные ангелы:

- В своей обычной манере он работает сразу на два или более параллельных плана. Так эффективность усилий умножается.

- Работая почти одновременно «Свердловым» и «Сталиным» он сбивает всех в партии с толку, путает следы и совершенно разрушает внутреннюю атмосферу доверия и товарищества, взаимовыручки.

- Вместо прежних искренних и открытых отношений наступают времена подозрительности, холодного расчета и подлых устремлений личной выгоды и карьеризма.

- Таких он уже начал подбирать себе, будучи Свердловым и будет продолжать культивировать такой же материал, перескакивая в Сталина.

- Его ближайшая и самая важная цель – Троцкий. Он весь аппарат будет настраивать и подбирать по принципу неприязни или ненависти ко Льву.

- Это глубинное! Он с этим вышел в новое тело. Он неистовствует против него!

Вдолбите ему в голову, что без ведома местных людей назначений делать не следует, что иначе получится скандал для Советской власти». «Вопрос продовольственный естественно переплетается с вопросом военным. Для пользы дела мне необходимы военные полномочия. Я уже писал об этом, но ответа не получил. Очень хорошо. В таком случае я буду сам, без формальностей свергать тех командармов и комиссаров, которые губят дело. Так мне подсказывают интересы дела, и, конечно, отсутствие бумажки от Троцкого меня не остановит». Подумаешь, Троцкий! Кто он такой. Один из нас, не главный и не верховный правитель. Я такой же как и он, старый партиец.

Семьяза:

Так! Давить этого гада. Покажу всем, особенно вождю, несостоятельность Льва. Пусть все видят, что он ничего не знает и ничего не умеет. Не стесняться в выражениях и обвинениях. Поверят тому, кто больше говорит и у кого больше сторонников. А Лев у многих в центре, в аппарате партии вызывает глухое раздражение. Его не любят, как всякого, кто лучше, умнее, благороднее, великодушнее. Эти качества сработают против него. Я его уничтожу. Вдолблю ему в голову то, что мне нужно.

Правомерность моего недовольства военными специалистами, командированными Троцким, во многом подтвердилась после измены бывшего полковника Носовича, присланного в Царицын с мандатом Троцкого. Он был начальником штаба округа и стал организатором разветвлённого заговора с целью захвата Царицына белыми. Носовича арестовали вместе с другими заговорщиками, но он был освобождён по распоряжению Троцкого, и ему удалось вскоре сбежать к белым.

Уже находясь у белых, Носович признавал огромную мою роль в обеспечении обороны Царицына. Постепенно я стал входить во все отделы управления городом, а главным образом в широкие задачи обороны Царицына, в частности, и всего кавказского, так называемого революционного фронта вообще. Я прекрасно разобрался в сложной обстановке не только вокруг Царицына, но и на всём Северном Кавказе. Я знаю и помню всё: и перипетии новороссийской борьбы между сторонниками и противниками потопления флота, и сопротивление руководителей Черноморско-Кубанской республики, и категорические приказы московского центра. Я был в Царицыне всем: уполномоченным ЦК, членом Реввоенсовета, руководителем партийной и советской работы. В то же время все вопросы я решал коллегиально, в тесном контакте с местными учреждениями, что импонировало им и ещё больше усиливало мой непререкаемый авторитет представителя Центра.

Семьяза:

Вот так. Для начала Троцкий получил по носу. Пусть пока передохнет. Подумает, как все изменилось в партии. Кто теперь будет ему противостоять. А то он долго слишком был предоставлен сам себе. Хватит. На ближайшем съезде я вытащу всех его царских спецов и генералов. Опозорю перед всей страной. Вождь революции Лейба Бронштейн!

Я все равно отниму у него славу и популярность. У этого Троцкого. Почему все кругом твердят, что у революции два вождя – Ленин и Троцкий. Кто это придумал, кто был рядом с вождем все дни, кто оберегал его для революции? И за все это такая награда. Я им напомню, кто такой Коба. Дайте время только.

Во главе Северо-Кавказского военного округа стоит бывший царский генерал Снесарев, перешедший на сторону советской власти. С ним работают бывшие царские офицеры. Все они назначены в Царицын Троцким. Я начинаю игру в кошки-мышки: пишу бесконечные жалобы на Троцкого в ЦК, Ленину. Я нашел себе толкового сподвижника, Клима Ворошилова. Я умею подчинять. Простоватый Ворошилов стал моим преданным соратником. Нужен материал, побольше документов, переписки, из которой стало бы всему аппарату понятно, что Троцкого надо убирать, что он зарвался и хочет единолично править как военный диктатор. Например по военспецам, принцип борьбы такой: если Троцкий за использование царских военспецов, то мы естественно против. Вдвоем мы нападаем на людей Троцкого, обвиняем их в измене. Пусть ложь, преувеличение, искажение фактов. Если лжи много, то в конце концов она сделает свое дело.

[Царицын-Кавказ-Москва]

20 июля я в телеграмме С.Г.Шаумяну от имени ВЦИК и Совнаркома требую от Бакинского Совета проведения независимой внешней политики и решительной борьбы с агентами иноземного капитала. Потом был расстрел комиссаров.

В общем, Баку – это темная история, из которой я кое-кого нашел для себя. Для своей команды.

Руководители Бакинской коммуны во главе с Шаумяном были расстреляны врагами революции. Советская власть в Баку пала под натиском турецких и английских войск. Уцелел только Анастас Микоян, имевший в Баку прозвище «Иуда».

В Баку нефть, без нефти нельзя воевать. Вскоре большевик Микоян, руководимый мной из Царицына, вступает в контакт с бакинскими капиталистами. Микоян щедро платит золотом, и они закрывают глаза на то, что их нефть идет Ленину. Нефть.

Я укрепляю флотилию Микояна своими судами и продолжаю забрасывать Ленина телеграммами о борьбе с Троцким. Лейбу я дожму, обещаю.

Между тем я ощущаю незримое одобрение Ленина и продолжаю действовать. По моему приказу Ворошилов захватывает командование 3-й и 5-й армиями. Вместе мы организуем наступление. Я сам участвую в атаке на бронепоезде. Наступление захлебнулось, но результат поражения неожиданный: ставленник Троцкого Снесарев отозван в Москву. Создается военный совет Северного Кавказа. А во главе его – я! Я чувствую, что Ленин в глубине души мне пока доверяет больше, чем Троцкому. Ведь нас связывают давние тайны нашей партии.

У меня, наконец развязаны руки. Пишу телеграмму Ленину: «Военсовет получил расстроенное наследство. Пришлось все начинать сызнова». «Расстроенное наследство» объясняется «заговором военных специалистов» - сторонников Троцкого. Военспецы, привлеченные Троцким и Снесаревым, мною были арестованы и расстреляны. И хотя наступление провалилось, но оборону я держу. Царицын не сдан. Хлеб и нефть идут в Москву.

Семьяза:

Время убрать Ленина. Коммунистическая зараза быстро расползается по всей огромной территории Европы и Азии. Пока только как идея. Надо это остановить.

Спровоцирую заговор левых эсеров руками надежных людей из ЧК, потом пару убийств видных большевиков. А под шумок с помощью тела Якова провожу на этот свет Ульянова-Ленина.

Успокоить его надо. Свинцом.

Юные ангелы:

- Вы представляете, каков этот предводитель падших ангелов? Он опять взял этот прием, вошел в чужое тело и делает свое грязное дело. Вот уж поистине, змий древний. Вползает в чужое дело и пакостит достойным людям.

- Действительно, подготовить убийство Ленина и устроить так, чтобы причастен к нему был его самый доверенный человек. Какое черное сердце!..

- Кроме того, убийство царя и его семьи тоже он повесил на Свердлова. Как будто пистолет вложил в его руку. А чтобы концы в воду спрятать нашли невесть откуда пожилую, близорукую к тому же эсерку, и свалили убийство на нее, будто она была одиночкой.

- Все законно, по правилам. Яков Свердлов давно хотел повторить судьбу Иуды из Кариота. Случай представился, по его желанию, по молитве. Да, Иоанну помогли заглянуть в дальнее будущее. Там ему позарез нужно будет оградить свое тело от всякого посягательства Семьязы или его приспешников.

- Уж лучше программа забвения, как Михаил объяснял, чем быть куклой Сатаны. Заложить средний интеллект территории на внешнее поведение, а внутри – устроить прямую связь с Небом. Он удержит все. И семью, убитую не им, достойно похоронит.

- Любопытная получилась интрига. Вся царская семья носилась с этим старцем Григорием, а когда его растерзали при их молчаливом согласии, он решил им отомстить.

- Чужими руками, руками главы исполнительной власти молодой Революции.

- Нет, не все так просто. Семьяза несколькими выстрелами сразу и жестко скомпрометировал Советскую власть: во-первых, эта власть расстреливает заложников, детей… и приказ об этом отдает председатель ВЦИКа; во-вторых, эти партийцы, едва пришедшие к власти, уже дерутся за нее, готовы убивать друг друга.

- А концы в воду он спрятал для пущей надежности. Чем больше туману, тем скорее готовы люди, его люди, поверить в то, что именно Свердлов готовил убийство Ленина. Для чего подобрал такого странного убийцу, как старая слепая эсерка.

- Нет-нет, вспомните, там же был второй и третий, которые что называется, помогали, подстраховывали убийство вождя. Они и всадили все пули.

- Любопытно, но именно такой же сюжетный ход был придуман для знаменитого позже певца и поэта Джона Леннона. Имя даже похоже на Ленина. Его застрелили в Нью-Йорке спустя 62 земных года. Был точно такой же странный убийца на роль овцы, обработанный психопрепаратами. И был настоящий убийца. Тот гарантированно застрелил Леннона, а фальшивый убийца просто палил в воздух. Но его-то и назначили убийцей после его признания полицией.

- Давайте все-таки вернемся к Иоанну. По общему правилу именно он должен был в качестве покаяния, пусть даже за преступление, которое не он совершил, похоронить останки царской семьи, над которыми долго глумились подручные Семьязы.

- Закон неумолим, кто был в начале, тот должен быть и в конце любого дела, процесса или какого-то беззакония. Короче, кто создал ситуацию, тот должен ее и исправить.

- Но виновен-то Семьяза! И в убийстве семьи, и в ранении Ленина!

- Иоанну пришлось ответить и за это: та же Семья все время окружала его в период его последнего царствования на земле российской. А похороны состоялись, как и положено: царские останки свезены в крепость и там упокоены.

- Ленина он не убивал, и не ему отвечать за это. Виновный по закону должен будет похоронить мумию мертвеца, эту жуткую мумию на главной площади большой страны. Именно тот, кто спровадил его с того света на этот, должен убрать это нечестие.

Семьяза:

Прямо подарок сам себе сделал. 30 августа 1918 года, аккурат в день рождения по новому стилю покойного генерала Корнилова народный вождь Ленин был ранен в Москве на заводе Михельсона. Следом, 2 сентября, после бурного обсуждения в ЦК большевики объявляют Красный террор. Террор превращается в соревнование. Нарком внутренних дел Петровский подписал «Приказ о заложниках». Каменев, Зиновьев и Троцкий публично славят террор. И даже гуманист Бухарин высказывался в смысле террора как нужной меры.

Молодцы. Получилось в точности, как я задумал. Террор, кровь, заложники, расстрелы и казни без суда.

30 августа какие-то сволочи стреляли в нашего вождя. Это уже индивидуальный террор. Я не люблю болтать на эту тему. Я слишком хорошо знаю, что такое террор. Я просто действую. И древний ужас охватывает Царицын. Так я вас научу бояться нашу власть, а то распоясались совсем, в вождей наших стреляют.

Кровавое всесилие, чуть не сказал, веселье, партийного ЦК уже вызвало ропот в самой партии. Создана комиссия по ознакомлению с деятельностью ВЧК. Разумеется, я в ее составе. Здесь я выступаю как сдерживающая сила, сторонник осторожного подхода, хотя тут кто-то носит по углам, будто я царицынский палач. Я по-прежнему в положении над всеми, как арбитр, я так привык уже. Исключение только Троцкий. Ему я не дам спуску никогда. Моя ненависть к нему только растет.

Комиссия что-то там пролепетала, что, мол, ошибочный был призыв к пыткам. Не понимают, что пытки еще долго будут нужны государству для сохранения власти, для добычи информации. Подождите, уляжется романтическая пыль, все будет как надо. Без террора править невозможно ни врагов, ни своих, сбившихся с пути.

Словно в ответ на ранение нашего вождя начались мощные удары Красной армии. Троцкий, будь он неладен, говорят, организовал отпор врагам. Они остановили продвижение чешского легиона. 10 сентября 1918 красные выбили чехов из Казани. В следующие три дня ими были взяты Самара и Симбирск.

Я приезжаю в Москву навестить Ленина. Ленин посылает телеграмму командующему южным фронтом Ворошилову. Щелчок по носу Троцкому. Троцкий, как наркомвоен и председатель Реввоенсовета, назначает в Царицын командующим фронтом бывшего царского генерала Сытина. Я и Ворошилов отказываемся подчиниться. 3 октября мы как обычно шлем шифрограмму Ленину: «…Необходимо обсудить в ЦК вопрос о поведении Троцкого, третирующего виднейших членов партии в угоду предателям из военных специалистов». Распоясался второй вождь революции. Пора уже его к ногтю. (Меня хорошо научила работа с полицией, что самый лучший способ подорвать человека – провокация).

Троцкий отвечает Ленину в том духе, что категорически настаивает на моем отзыве, сволочь. На царицынском фронте, мол, неблагополучно, несмотря на избыток сил. Говорит, что Ворошилов может командовать полком, а не армией в 50 тысяч человек.

Семьяза:

Когда я закончу с Яковом, в первую голову надо собрать вокруг себя обиженных Троцким, его завистников и ненавистников.

Лучшие мои кадры, собранные на ненависти к этому опасному типу.

А что я так переживаю? Ну, поймал он меня вместе с Христом в свое тело. Ну, подставил я его под удар моей церкви как первейшего предателя своего учителя.

Все равно он – Иуда, и выйти за пределы этой Волны, пущенной нами в древности, он не сможет. Судьбу не обманешь. Будешь Иудой, я тебя сделаю таким.

В общем, пускай себе резвится, а я пока подготовлю почву, чтобы к моменту смерти вождя земля уже горела бы у Льва под ногами. От меня не уйдешь. Я тебя топором по голове огрею, когда все будет готово. И вся твоя спесь и высокомерие в мой адрес вытекут вместе с мозгами. Имя твое я вычеркну из Истории. Твое пламенное сердце, отданное этой поганой революции, окоченеет, наконец. Покроется льдом навеки.

Я пока еще не так силен против Троцкого.

Кто я? Народный комиссар по национальностям, член ЦК и политического бюро? Этого мало. Много людей нужно обратить в своих сторонников на почве неприязни к Троцкому.

Я понял: пока придется капитулировать – слишком популярен Троцкий. Я сообщил Ворошилову: «Только что ездил к Ильичу. Взбешен и требует перерешения».

Перед Лениным надо быть крайне осторожным. И я резко иду на попятную и говорю Ильичу: «По-моему, можно решить вопрос без шума». И тут же печатаю статью в «Правде» к первой годовщине большевистской власти, где восхваляю Лейбу Троцкого. А что делать, надо ждать!

Печатаю статьи на разные темы, выступаю перед товарищами из национальных окраин, участвую в работе национальных съездов советов и национальных комитетов партии. Я работаю с людьми, с аппаратом партийцев на местах. Меня знают и уважают. А этого самодовольного Троцкого нет. И я еще добавлю масла в этот огонь. Главное подчинить себе кадровую и организационную работу в руководстве партии. Наркомнац и член ЦК этого еще мало.

Как нарком по национальностям я знаю, что происходит в стране. И это не всегда мне нравится. Слишком много прав дают местным окраинам. Воображение некоторых националов распаляется, и они стремятся к отдельной самостоятельности, забывая о том, кто дал им в руки власть – Россия, ее партия большевиков во главе с ЦК.

Революция выпустила на свободу народный дух окраин. Всех, развитых и неразвитых в промышленном отношении. В некоторых местах, где рабочих гораздо меньше, чем крестьян новая советская власть выглядит очень скромно или вообще отсутствует. Как нарком по национальностям я могу только наблюдать, что происходит и даже повлиять никак не могу на весь этот хаос, этот разгул суверенитетов и мелких губернских самоопределений. Я бы насильно революционизировал все это многоцветье, подчинил бы пролетарской идеологии единого, централизованного советского государства. Жаль. Бывшая могучая империя просто разлетается на куски.

Что и говорить. Только с ноября 1917 года по июнь 1918 на территории России образовались десятка полтора-два различных республик, комитетов, комиссариатов, национальных правительств, советов. Всем хочется власти, господства, почитания, уважения и славы. Хоть какой-нибудь. Даже Закавказская Федерация в конце мая 1918 года распадалась на три независимые республики: Грузию, Армению и Азербайджан. Куда это все несется?

Слава богу, что подавили мятеж эсеров при поддержке латышских стрелков Вацетиса. Теперь идут повальные аресты левых эсеров. Восстание, поднятое в Ярославле эсером-террористом Б. Савинковым, продолжается аж до 21 июля.

Мы тоже не дремлем. На V Всероссийском съезде Советов принимается первая Конституция РСФСР: местные Советы избираются всеобщим голосованием, однако в выборах могут участвовать только граждане, не эксплуатирующие чужой труд. Местные Советы избирают делегатов на Всероссийский съезд Советов, который делегирует свои полномочия ВЦИК. Председатель ВЦИК Я.Свердлов исполняет обязанности главы государства. Члены правительства избираются ВЦИК. Вот так Яшка, а какой задрипанный был в Сибири. Вот у кого надо учиться власть собирать в одни руки!

Мне нравится, что он там делает с другими. Например, в начале сентября наркомом НКВД отдан приказ о заложниках. Следом приняли декрет СНК О красном терроре. Потом декрет о том, что Республика превращена в военный лагерь. Давно нужно было так сделать, а то развели демократический балаган и расхлябанность. Вон даже меньшевики перепугались. Перед угрозой наступления белых и иностранной интервенции они заявили о своей условной поддержке нашей власти.

В Берлине долгожданное вооруженное восстание. Захват «спартаковцами» редакции газеты «Берлинер локаль-Айцстер» и выпуск в 1-го номера газеты «Роте Фане». Рейхсканцлер Макс Баденский сообщил об отречении императора Вильгельма II от престола. В 13.00 он объявил о своей отставке и назначении лидера социал-демократов Ф.Эберта новым канцлером. В 14.00 Ф.Шейдеман, один из лидеров Социал-демократической партии, объявил о создании Германской республики. В 16.00 лидер левых социал-демократов К.Либкнехт с балкона императорского дворца провозгласил Германию свободной социалистической республикой. Почти как у нас.

Главное, что спустя три дня 13 ноября отменен позорный Брестский договор. В связи с подписанием перемирия между союзниками и Германией советское правительство объявило об аннулировании Брестского мирного договора.

Но война идет. Передышки нет. 18 ноября произошел переворот в Омске, совершенный адмиралом Колчаком, При поддержке союзников он сверг Уфимскую директорию и объявил себя верховным правителем России. 23 ноября началась англо-французская интервенция на побережье Черного моря.

В ноябре началось наступление Красной Армии в Прибалтике, которое продолжается до сих пор. При поддержке РСФСР устанавливаются советская власть в Эстонии, Латвии и Литве. Теперь нашу армию не остановишь.

30 ноября создаётся Совет Рабочей и Крестьянской Обороны во главе с Лениным. Я ему посоветовал, без всякого намека на Троцкого. Он должен чувствовать в своих руках противовес против бонапартистских замашек наркома Троцкого. Я назначен заместителем председателя Совета. Уже 1 декабря СТО принимает решение предоставить Ленину и мне право утверждать постановления комиссий Совета Обороны. 3 декабря я руковожу заседанием комиссии СТО по вопросу упорядочения работы железнодорожного транспорта. Так мы подрежем крылышки Троцкому и еще кое-кому из слишком самоуверенных. Я чувствую, Ленин видимо, все же боится того, как усиливается Свердлов и все его иудейские соплеменники.

Тем временем на окраинах – 18 ноября все еще временное Всероссийское правительство сменил новый орган власти сибирского диктатора Колчака, Омское правительство. Все еще надеются отвоевать Россию. Брестские итоги продолжают распадаться на части. 1 декабря после отхода турецких войск в Карсе образовалась Юго-Западная Кавказская демократическая республика. Кавказ освободим, дайте время!

11 декабря я теперь выступаю на заседании СТО с докладами: об упорядочении железнодорожного транспорта, о политической агитации и посылке комиссаров в формирующиеся части и о расквартировании воинских частей. Чтобы Льву неповадно было разевать свой рот на комиссаров в частях. Материал сам собой набирается против него. На съезде дадим ему настоящий бой. Надо его вывести на свет во всей красе. Путь вождь на него полюбуется и еще больше разочаруется!

Красная Армия крепнет, как и наша советская власть. И буржуазная Украина тоже зашаталась. 14 декабря после развала австро-германского блока рухнула власть гетмана Скоропадского, его сменил Петлюра. Восстановлена Украинская народная республика, пока мы не пришли туда

Германия хочет реванша за революцию. В декабре выпущена в Берлине нота правительства Ф.Эберта державам Антанты с предложением об участии Германии в походе Антанты против России: «Мы и наша армия видим в большевизме большую опасность и делаем все, чтоб эту опасность ликвидировать». Вот как забеспокоились, вчерашние враги объединяются.

[1919-й год]

Семьяза:

Давить на Троцкого. Пора унять красного Бонапарта и занять его место рядом с Лениным. Ловить каждый его промах, разоблачать, озвучивать во всеуслышание. Он, наглый, ничего и не заметит, вождь революции! Обернется кругом – и нет никого рядом. Все – мои!

Год начинаю с разбирательства. Троцкий теперь под моим пристальным вниманием. И все мои партийные товарищи должны быть готовы к той мысли, что ему больше нельзя доверять, или не доверять так широко как раньше. Пора с ним кончать.

И вот 1 января мы образовали партийно-следственную комиссию ЦК партии и СТО в составе меня и Дзержинского для выяснения причин сдачи Перми и принятия мер к восстановлению партийной и советской работы в районе 2-й и 3-й армий Восточного фронта. Если Лев кичится своим военным талантом, то про партийную и советскую работу он совсем забыл, наплевал на нее. А мы напомним, как нехорошо плевать на партию и советскую власть.

В декабре 1918 года обострилась ситуация на Восточном фронте. Белогвардейские части под командованием Колчака добились значительных военных успехов на Урале. Один из крупнейших городов – Пермь – пришлось сдать. Обстановка в 3-й армии стала катастрофической. Командиры были не в состоянии справиться с обстановкой на фронте. Кто виноват? Троцкий и его спецы!

С 5 по 31 января мы с Феликсом на Восточном фронте, в районе действия 2-й и 3-й армий. 5 января мы прибыли в Вятку и в тот же день партийно-следственная комиссия поставила в известность Ильича, что от 3-й армии «осталось лишь около 11 тысяч усталых, истрёпанных солдат, еле сдерживающих напор противника», что «абсолютно необходимо срочно перекинуть из России в распоряжение командарма по крайней мере три совершенно надёжных полка». В ночь на 7 января мы выехали в Глазов, в штаб 3-й армии. Там же дали указание в Вятку областному комитету партии о проведении мобилизации коммунистов на фронт. 13 января мы с Дзержинским отправляем Ленину и ЦК партии краткий предварительный отчёт о ходе расследования причин сдачи Перми и особенно о мерах, намеченных комиссией для восстановления положения на участке 3-й армии. Ознакомившись с отчётом, В.И. Ленин поручил нам с Феликсом лично, на месте, руководить исполнением намеченных мер. Это хорошо, поскольку Феликс возглавляет ВЧК, и ВЧК вместе с ЦК партии фактически разбирается с ведомством Троцкого.

Мы с Дзержинским предложили Уральскому областному комитету партии провести мобилизацию на фронт лучших коммунистов, что и было сделано под их руководством. Мы помогли сформировать Вятский лыжный батальон и экипировать этот будущий Северный экспедиционный отряд, который обеспечит стык 3-й армии с 6-й армией Северного фронта. Большое внимание мы уделили повышению ответственности командиров за руководство войсками и за налаживание снабжения армии.

Семьяза:

Ну вот, совсем другое дело. Навыки главнокомандующего, лучшего генерала в России пригодились мне, неистовому осетину. Где там ваш Троцкий, недоучка. Ничего толком не умеет делать, только статейки свои пишет. Еще чуть-чуть и Ленин вообще без меня не сможет обходиться. Как тогда, в 1917-м.

14 января на наше с Феликсом сообщение о принимаемых мерах Ленин ответил телеграммой: «Получил и прочёл первую депешу. Очень прошу вас обоих лично руководить исполнением намеченных мер, ибо иначе нет гарантии успеха. Ленин». 18 января мы выехали из Глазова в Вятку. 19 января я выступаю на объединённом заседании уральских и вятских партийных и советских организаций с речью о создании Вятского военно-революционного комитета, в чьих руках будет сосредоточена вся полнота власти в губернии. И никакого Троцкого нет поблизости как видно.

19 января я и Дзержинский проводим совещание представителей Народного комиссариата путей сообщения, отдела военных сообщений 3-й армии и других организаций о разгрузке вятского железнодорожного узла. Время военное и отдельно стоящих наркоматов нет. А Дзержинский пусть знает, что он не самый главный и умный в деле транспорта и ВЧК.

Семьяза:

Жаль, я его совсем тогда не убрал с этой должности в июле 1918-го. Только два месяца мой человек продержался на его посту.

Тогда же мы с Феликсом послали Ленину доклад о мерах, принятых для укрепления фронта и тыла 3-й армии. А 20 января я сообщил Ленину об улучшении положения на Восточном фронте.

Семьяза:

Покину ненадолго Сталина. Добьем скорее бесперспективного Якова и назад. Он должен разжечь всех казаков и крепких крестьян против моей зверской власти большевистской верхушки. Ха-ха.

В итоге, 27 января, завершив свою миссию, я и Дзержинский выезжаем из Вятки в Москву.

31 января я и глава ВЧК, вернувшись с Восточного фронта в Москву, представляют В.И. Ленину подробный отчёт партийно-следственной комиссии ЦК партии и Совета Обороны о причинах падения Перми и о мерах, принятых для восстановления положения в районе 3-й армии.

В отчёте комиссии указывалось на отсутствие надёжных резервов, на засорение пополнений 3-й армии классово чуждыми элементами, на отсутствие заботы о материальном обеспечении красноармейцев и их бытовых нуждах, на неудовлетворительное состояние политико-воспитательной работы в частях вследствие плохого руководства со стороны Всероссийского бюро военных комиссаров, на оторванность РВС Республики от боевой деятельности и жизни Красной Армии, на преступное равнодушие штабов к положению на фронте, на слабую работу советских и партийных организаций в ближайшем тылу 3-й армии. В выводах о причинах падения Перми мы подчёркнули, что необходимо создать надёжные боевые резервы, строго придерживаться классового принципа при мобилизации в армию, уничтожить хаос в организации снабжения советских войск, обязать отдел снабжения армии держать при дивизиях неприкосновенные двухнедельные запасы продовольствия, реорганизовать Всероссийский главный штаб, Всероссийское бюро военных комиссаров, Реввоенсоветы фронтов и армий и РВС Республики.

Как следует досталось в наших выводах главному штабу Троцкого: «Произвол или необдуманность в деле определения директив, без серьёзного учёта всех данных, и вытекающая отсюда быстрая смена директив, а также неопределённость самих директив, как это допускает Реввоенсовет Республики, исключает возможность руководства армиями, ведёт к растрате сил и времени, дезорганизует фронт».

В результате нашей работы упрочилось положение на левом крыле Восточного фронта. В феврале 1919 года 3-я армия полностью восстановила свою боеспособность, включилась в общее наступление войск Восточного фронта. А Троцкий, где он, а-у-у?

Как наркомнац я также продолжаю свою практическую и теоретическую работу. И эта работа, всякий из большевиков понимает, для нашей страны имеет первостепенное значение! От того, как мы устроим нашу республику, будет зависеть, как она будет развиваться, становиться на ноги. 9 и 22 февраля я опубликовал в «Известиях» свои статьи «Политика правительства по национальному вопросу» и «Два лагеря». Немного повторил Ленина, но таких мудрых как он грех не процитировать, хоть и со своим оттенком.

17 февраля на заседании СТО я делаю доклад об организации маршрутных поездов для перевозки хлеба и угля. Я наркомнац, но мне все больше дела до военных вопросов и до транспорта. Во все вникаю, все улавливаю и запоминаю. Скоро буду обходиться без прочих с большим самомнением.

2 марта в газете «Правда» выходит моя статья «Наши задачи на Востоке». Я смотрю дальше, думаю о нашей национальной политике на восточных окраинах бывшей империи. Остальным за военными делами не очень есть время заниматься такими пустяками. Но я знаю, здесь самое важное, самая основа нашей будущей власти.

8 марта от Ленина получил записку по вопросу о реорганизации Государственного Контроля. Вопрос, по-моему, чрезвычайно важный. Как и кто будет осуществлять государственный контроль всех партийных, советских и организационных дел, кто будет управлять и организовывать управление всеми делами? Тут надо очень глубоко поразмышлять. Я ответил вождю: «Это – вопросы политики реорганизованного государственного контроля. Ничего не имею по существу против таких пунктов, наоборот, они необходимы».

И снова возвращаюсь к вопросу о национальностях. 9 марта – в газетах «Правда» и «Жизнь национальностей» помещаю статью «За два года». В статьях «Политика правительства по национальному вопросу», «Два лагеря» и «За два года» разрабатываю вопросы государственного строительства, международных отношений и национальной политики Советской власти. Я знаю, от того, как я подготовлю в теории национальную политику советской власти, по-другому, чем у Ленина и у Розы Люксембург, будет зависеть будущее России, да и мое тоже. В этой их конституции «свобода выхода» из республики будет означать только одно – полный распад советской власти на удельные княжества. Только единое пролетарское государство во главе с крепкой партией способно основательно противостоять буржуазному национализму. Иначе – смерть от националистической стихии окраин, всех этих мелких автономий, областей и краев. Единая страна, единая идеология, которую цементируют пролетарии, ведомые большевистской партией – вот как надо организовывать республику советов!

16 марта в газете «Известия» напечатана моя статья «Резервы империализма». В тот день мы все узнали о большой беде. Умер великий большевик, талантливый организатор Яков Свердлов, которого когда-то я знал как Яшку и недолюбливал, как и все их племя. Смерть, наверное, примирит нас теперь.

[Якова в жертву]

Часть 2